Он пошел за нею в тесную, маленькую кухню, налил воды в чайник и стал ждать, пока она закипит, а Лина в это время болтала, окружая себя облаками табачного дыма, и лениво доставала откуда-то еще одну чашку с блюдцем и разную еду. Потом, когда все было готово, Тарджис отнес поднос в большую комнату и поставил его на низенький столик перед камином. Лина, как красивое и ленивое животное, растянулась на куче подушек, а он сел по другую сторону стола, в низкое мягкое кресло. Чудесное чаепитие! И чай был хорош, и к нему были маленькие сандвичи, самое разнообразное печенье и пирожные, шоколадные, с кремом, наваленные на блюде грудой, кое-как, как все в этой сумбурной и роскошной комнате. А самое главное — здесь была Лина, Лина во плоти и крови, так близко к нему, так волшебно освещенная светом пламени в камине и затененных ламп. Она засыпала его вопросами. Прежде всего осведомилась, как его зовут.

— Тарджис, — сказал он застенчиво.

— А имя?

— Хэролд, — пробормотал он. Уж много лет никто не спрашивал об имени, полученном им при крещении, — разве только в тех случаях, когда приходилось заполнять анкету. И сейчас он произнес это имя в сильном смущении, но, выговорив его вслух, почувствовал облегчение.

— Мне не очень нравится имя Хэролд. А вам? Меня зовут Лина.

— Да, я знаю.

— Вы, кажется, обо мне все знаете! — воскликнула она со смехом. — Вы, пожалуй, сейчас скажете, сколько мне лет, и где я родилась, и все остальное. Вы кто, сыщик?

Это был отличный предлог для веселой, занимательной беседы. Он немедленно рассказал Лине о Стэнли, который мечтает сделаться сыщиком и «выслеживает» людей. Потом Лина (которой, видимо, очень понравился рассказ о Стэнли) стала расспрашивать его о других служащих конторы.

— Вы не любите вашу контору, правда? — сказала она, пренебрежительно сморщив носик. — Я бы умерла, если бы мне пришлось работать каждый день в таком месте. Там так темно и противно. И эту улицу еще называют улицей Ангела! Что за название! Я чуть со смеху не умерла, когда папа мне сказал. Если мне когда-нибудь придется работать ради куска хлеба, я уж лучше поступлю в магазин, чем в такую контору. Не плохо бы стать манекенщицей. Или пойти на сцену. Да, это, пожалуй, самое лучшее. На сцену мне очень хотелось бы. Я чуть не стала актрисой, когда жила в Париже. Меня там один человек приглашал сниматься в фильме, обещал дать хорошую роль. Как вы думаете, из меня вышла бы хорошая киноактриса?

— Ну еще бы! — сказал Тарджис серьезно, глядя на нее с молитвенным обожанием. — Вы были бы чудо как хороши на экране, — вот как Лулу Кастелляр или другие звезды. Нет, лучше их! Я поехал бы на край света, чтобы увидеть вас.

Если бы он обдумывал эту речь много дней, она не могла бы быть удачнее рассчитана на то, чтобы понравиться Лине, до такой степени она гармонировала с ее заветными желаниями и тайными мыслями. И смиренное обожание, с которым на нее взирал Тарджис, не похожее на обычное откровенное ухаживание мужчин, было ей очень приятно. Она улыбнулась ему томно, с какой-то чудесной выразительностью. А он сидел и смотрел на нее в безмолвном опьянении.

Молчание нарушил резкий стук. Та-та-та!

— Черт! — воскликнула Лина. — Кто это? — И вышла посмотреть, кто стучит. Она сейчас же возвратилась и, комически поднимая брови, переглянулась с Тарджисом. За ней шла престранная особа. Это была старуха, разряженная и накрашенная, сильно смахивавшая на ведьму. У нее были огромный нос, ввалившиеся щеки, глубоко запавшие глаза, но лицо ее сияло белизной и румянцем юности. Объяснялось это тем, что оно было густо накрашено и набелено и на свету блестело как лакированное. Поверх платья пурпурного цвета на ней была широчайшая желтая шаль в ярко-малиновых цветах, и вся она сверкала брошками, ожерельями и кольцами. Тарджис никогда в жизни не видел близко женщины столь фантастической наружности и вдруг оробел. На один миг он даже забыл о Лине, и ему захотелось убежать отсюда куда-нибудь, где все знакомо, нормально и надежно. Необычайная была минута, и он долго помнил ее.

Лина познакомила их, назвав обоих так небрежно и невнятно, что Тарджис не разобрал имени необыкновенной гостьи. Звучало оно как-то по-иностранному. Он догадался, что это та самая дама, которая живет внизу, хозяйка толстой ирландки, впустившей его.

— Нет, нет, нет, моя ми-илая, — воскликнула старуха скрипучим голосом и с каким-то чужеземным акцентом, — я не сяду, я только на одну минутку. Я пригласила сегодня племянника с женой и его приятеля из нашего консульства, потому что я опять в о-очень большом горе. Да, да, да, в бо-ольшом, большом горе. Этому конца не видать! — Она села, простерла к столу руку, похожую на клешню, и, взяв пирожное, вмиг проглотила его. Тарджис смотрел на нее как зачарованный.

— А что случилось? — спросила Лина, пытаясь говорить сочувственно, но явно готовая каждую минуту прыснуть.

— Ах! — простонала старуха, повторив это восклицание много раз и тряся при этом головой. — Все опять из-за дочери, конечно, — что тут спрашивать. Всегда из-за нее, и каждый раз новое горе. — Она нацелилась на папиросы, схватила одну со стола, сунула ее в рот и зажгла — все это с удивительной быстротой и легкостью. Потом, выпустив дым прямо в лицо Лине, продолжала: — Я к вам пришла, моя ми-илая, по двум причинам. Во-первых, вот вам сливы, которые я вам обещала… Нет, нет, нет, это пустяки, совершенные пустяки. Но сливы хорошие, отличные сливы. — По-видимому, сливы находились в коробочке, которую гостья вручила Лине. — Во-вторых, я хотела спросить у вашего отца, мистера Голспи… Что, он не говорил, когда вернется?

— Нет, он и сам не знал точно. Но должно быть, на будущей неделе. Может быть, вы знаете? — Лина посмотрела на Тарджиса.

— Я тоже слышал сегодня, что его ждут в конторе на будущей неделе, — ответил Тарджис, остро ощущая на себе взгляд старухи.

— Нет, нет, нет, я только хотела поговорить с вашим отцом насчет этой беды с моей дочерью, и больше ничего. Может быть, друг моего племянника (он служит в консульстве) сможет что-нибудь сделать. Если нет, тогда я на будущей неделе поговорю с вашим отцом. — Она швырнула окурок в камин и неожиданно легко встала с кресла. — Ах, моя дорогая, какое на вас красивое платье! Да, да, прелесть! — Она погладила шелк своей унизанной перстнями клешней. Потом посмотрела на Тарджиса, который немедленно съежился под ее взглядом: — Правда, красивое, а? Вы согласны со мной?

Смущенный Тарджис подтвердил, что согласен.

— Она у нас красавица — мисс Голспи. Да, да, красавица. Правда?

— Правда, — ответил Тарджис, откашлявшись.

— Вы в нее влюблены, а?

Ох, эти иностранки! Кто же задает такие вопросы? Что поделаешь с этой носатой старой ведьмой? Он в ответ издал горлом какой-то неопределенный звук, и старуха, удовлетворившись этим, отвела от него глаза и пошла к двери, хихикая, как настоящая ведьма.

— Молодой человек меня боится, хи-хи-хи! Он влюблен. Угостите его сливами, дорогая.

Когда Лина, проводив гостью, воротилась в комнату, оба почувствовали себя непринужденно, как старые друзья. Оба были молоды и весело смеялись над старухой, которую Лина довольно удачно передразнивала.

— Это наша хозяйка, — пояснила она. — В сущности, она неплохая старушка, всегда дарит мне разные вещи, но она выжила из ума. А дочка ее, о которой она говорила, та, что вечно «в беде», — что-то вроде графини и, кажется, совсем сумасшедшая. И те люди, что у нее бывают, тоже все немножко тронутые, а мне в последние дни только с ними и приходится встречаться, так что можете себе представить, как мне весело! Проклятое невезение! Когда папы нет и я могла бы делать что хочу, трое моих знакомых, все трое, вздумали как раз теперь уехать из Лондона! Я готова реветь с досады!

Она подошла к окну и выглянула на улицу.

— Что-то очень уж пасмурно сегодня. Наверное, опять будет туман. Самое худшее в Лондоне — это его гнилые туманы. Чем же мы с вами займемся? Вам не надо идти домой или куда-нибудь в другое место?