Луч света двигался по ряду, и Тарджис шел за ним, протискиваясь мимо десятка негодующих колен. Последняя пара оказалась очень упрямой, и он без особого энтузиазма вступил с нею в переговоры. Ему решительно не везло. Соседями его оказались с одной стороны обладательница этих неподатливых колен, громадная женщина, горой мяса громоздившаяся на стуле, с другой — бородатый мужчина, шумно пыхтевший трубкой. А переменить место было уже поздно. Чуда не произошло и на этот раз.
Помрачневший Тарджис сосредоточил все внимание на кинохронике, но ни единый ее дюйм, ни единый звук не занимали его. Хронику сменила комедия, в которой действующими лицами было множество каких-то глупых юнцов, и Тарджис смотрел на них все время с ненавистью. Ненавистна была ему и громадная соседка, хохотавшая так, что все время валилась к нему на плечо. Он чувствовал себя несчастным и жалел, что пришел сюда. Больше он не пойдет в этот хлев, набитый жирными бабами и мужчинами с вонючими трубками. Ужасная дыра! Вот опять проходит, уже прошел, потерян субботний вечер!
Но затем шла картина, составлявшая «гвоздь» вечера. Она скоро увлекла Тарджиса, уныние его рассеялось. Это был звуковой фильм под названием «В погоне за роскошью», и главным действующим лицом была красивая девушка (и в самом деле красивая, потому что ее играла Лулу Кастелляр, любимица Тарджиса), уехавшая в Нью-Йорк, чтобы там танцевать в кабаре, и на время совсем забывшая своего милого — молодого изобретателя, который, как и Тарджис, был беден и жил в прескверной комнате, но это не мешало ему быть эффектно завитым и причесанным, чего никак нельзя было сказать о Тарджисе. Красивая героиня вела себя глупейшим образом. Она принимала подарки от богатых мужчин с противно ухмыляющимися физиономиями. Она кутила с ними и напивалась. Да и как тут было не пьянеть, когда порой самый воздух состоял, казалось, из пузырьков шампанского. Она ездила к своим поклонникам ужинать, ужины затягивались до поздней ночи, и, несмотря на то что дело происходило в апартаментах длиною в триста футов и шириной в двести, эти вечеринки носили, несомненно, интимный характер, и на них девушкам предоставлялась возможность проявить себя, танцуя на столе и сбрасывая с себя часть одежды. Все туалеты героини, каждое ее движение только привлекали внимание этих плотоядно ухмылявшихся субъектов к какой-нибудь части ее восхитительного тела. И даже когда сама она переставала строить им глазки, и улыбаться, и извиваться перед ними со стаканом шампанского в руке, ее прелестные ножки все еще упрямо требовали к себе внимания. Было ясно, что эти богатые скоты с минуты на минуту могут сделать все ту же вековечную ошибку — вообразят, что она не добродетельна, и будут действовать соответственно этому, а девушка будет удивляться, возмущаться, что ее не понимают, что с нею так обращаются. Тем временем молодой изобретатель получил письмо (зрителям слышно было, как он разрывает конверт), в котором его приглашали приехать в Нью-Йорк те трое грузных мужчин, которые из-за него предварительно лаялись между собой на экране. Это была для изобретателя «великая удача», о чем он сам и заявил публике.
Поезд, в котором ехал счастливец, еще громыхал на экране, когда Тарджис, уже сильно заинтересованный дальнейшей судьбой героя, услышал голос, сказавший «извините», и смутно различил в темноте фигуру женщины, которая пыталась пройти мимо него.
— Пожалуйста, — отозвался он любезно, убирая ноги, чтобы пропустить ее.
Она села на место слева, где сидел раньше мужчина с вонючей трубкой, который, должно быть, незаметно вышел по другому проходу. Новая соседка все еще была только смутным силуэтом, но Тарджис уже предчувствовал, что она молода и хороша собой.
— Простите, — шепнула она снова. — Что, это и есть знаменитая новая картина?
— Да, она самая, — ответил он с готовностью.
— Давно началась?
— Нет, не так давно. Пожалуй, и половины еще не прошло, — сказал он, стараясь говорить с нею тоном старого приятеля. — Я уверен, что самое интересное впереди.
— Хорошо, если вы окажетесь правы, — отозвалась она, устраиваясь поудобнее на слишком узком стуле, и затем сосредоточила все свое внимание на экране.
Слабый и нежный аромат духов дошел до Тарджиса. Его чувства не ждали больше других доказательств. Они немедленно сигнализировали воображению, а воображение тотчас поспешило наделить неясно видную в темноте соседку всеми прелестями Лулу Кастелляр (которой в этот момент не было на экране — там на молодого изобретателя, приехавшего в Нью-Йорк, лаяли три грузных американца). Тарджис следил за всем происходившим, но он больше не был поглощен им. Он жил напряженной жизнью в крошечном темном пространстве между ним и незнакомкой. Инстинктивно придвинулся ближе. Их локти соприкоснулись, и даже это мгновенное, беглое прикосновение привело его в дрожь. Несколько минут спустя его левая нога коснулась чего-то упругого и вместе мягкого, — чужой ноги, чудесно округлой женской ноги, и она не отодвинулась. Это, как и первое прикосновение, могло быть нечаянным, но Тарджиса оно наэлектризовало. А потом случилось так, что его рука, свисавшая с колена, коснулась руки соседки, и, когда он вторично умышленно дотронулся до этой руки, соседка не отдернула ее. Руки сошлись, стиснули одна другую. Пальцы их переплелись, между ними шел безмолвный разговор в темноте. Тарджис теперь наблюдал грациозные ужимки Лулу Кастелляр рассеянно и снисходительно. Призрачная жизнь на экране была ничто в сравнении с настоящей трепетной жизнью — этой близостью в жаркой тьме, этими легкими пожатиями, переносившими его в какой-то новый, волшебный мир. Он не делал попыток заговорить с незнакомкой. Это — потом. Он молчал, почти не глядя в ее сторону, боясь спугнуть очарование.
Когда фильм окончился, экран исчез за занавесом и темнота наверху сменилась каким-то подобием золотисто-бурого рассвета, они отодвинулись друг от друга, и Тарджис не успел даже мельком увидеть лицо соседки. Множество людей вышло, такое же множество вошло, но их никто не беспокоил. Потом занавес опять раздвинулся, золотистые сумерки снова сгустились в мрак, и программа продолжалась. Но будет ли иметь продолжение то, что происходило не на экране, а в углу балкона и несравненно больше волновало его? В наступившей вновь темноте сердце Тарджиса забилось сильнее. Он опять прижался к соседке. Она не отодвинулась. И опять рука стиснула руку, теперь ладонь была, пожалуй, немного липкой, но все же ощущение было восхитительное. Уже много месяцев Тарджис не чувствовал себя таким счастливым, как в этот вечер.
Только когда программа вечера завершила полный круг и поезд, везший в Нью-Йорк молодого изобретателя, опять загромыхал через экран, незнакомка высвободила руку и стала натягивать перчатки. Тарджис уже с некоторого времени ожидал этой минуты. Когда его соседка поднялась, он встал тоже. Она пошла за ним, протискиваясь мимо протестующих колен. Так они дошли до наружной лестницы, спускавшейся в реальный мир, и только тогда Тарджис обернулся и заговорил. Он инстинктивно чувствовал, что они больше уже не те двое, которые сжимали друг другу руки в темноте. Близость между ними исчезла, и люди, стоявшие сейчас на площадке в свете ламп, были чужие друг другу, им все надо было начинать сначала. Эта инстинктивная или интуитивная уверенность продиктовала Тарджису слова, с которыми он обратился к незнакомке.
— Ну, как вам понравился фильм? — спросил он небрежно.
— Не скажу, чтобы очень, — ответила она ему в тон. — Не люблю я эту Кастелляр. Слишком уж она кривляется, если хотите знать. Можно подумать, что у нее пляска святого Витта. А вам она нравится?
— Гм… Не знаю, право… она все же хороша, — промямлил Тарджис, с трудом приходя в себя после ужасного потрясения: эта женщина была совсем не красива, мало того — даже нисколько не привлекательна! Она была много старше его, и наружность ее показалась Тарджису отталкивающей. Он сейчас только как следует разглядел ее лицо. Нос какой-то кривой, глаза немного косят. Ей никак не меньше тридцати. Черт возьми, какая неудача! Она еще что-то говорила, но Тарджис не дал себе труда вслушаться. От досады у него даже щипало глаза. Он шел рядом с ней вниз по лестнице, бормоча время от времени «да» или «нет» в ответ на ее замечания, но где-то внутри уже проснулся в нем злой, рассерженный человечишка, проклинавший все и всех.
