— Тут виноват кризис, — заступился за Англию мистер Дэрсингем, в последнее время настроенный оптимистически. — И сейчас он уже проходит. Правда, Смит?

— Да, как будто проходит, мистер Дэрсингем. — Тон у мистера Смита был довольно неуверенный. Эти письма заставили его лишний раз заглянуть в темную пропасть. И то, что он там увидел, привело его в смятение.

— Во всяком случае, судя поэтам письмам, в Англии можно купить весь цвет ее талантов за четыре-пять фунтов в неделю, — фыркнул мистер Голспи. — Нет, кажется, ни единой вещи в мире, которой бы эти господа не умели делать, вот только работу найти они не способны. Ну ладно, тут я отобрал четырех как будто подходящих. А вы?

После долгих обсуждений и споров они наконец отобрали десять предложений, и этим десяти кандидатам было предложено явиться в контору через два дня. Они пришли все разом в назначенный час и ждали на площадке у дверей, а Стэнли, безмерно наслаждаясь своей ответственной ролью, носился из кабинета на площадку и обратно, по очереди вызывая их.

Мистеру Смиту (он отправлялся в банк) пришлось прокладывать себе дорогу через эту толпу. В первую минуту, когда он вышел на площадку и те, кто стоял ближе к двери, посторонились, пропуская его с почти демонстративной предупредительностью и поспешностью, он испытал чувство торжества, гордость солидного и преуспевающего человека среди толпы неудачников. Но чувство это тотчас исчезло. Все претенденты были в своих лучших, тщательно вычищенных костюмах и заранее старались произвести впечатление «энергичных и дельных», в особенности те, кто был ближе к двери, — на их лицах уже появилось выражение, которым они надеялись расположить в свою пользу таинственные силы внутри конторы. Среди них было несколько молодых; эти держались уверенно и непринужденно, как люди, попросту желающие для разнообразия переменить службу. Другие, постарше, были менее самоуверенны, в них чувствовалась настороженность или подавленность. Мистер Смит столкнулся с одним из них, последним в очереди, который стоял в углу у самой лестницы.

— Простите! — воскликнул тот поспешно и сконфуженно. Это был робкий человек таких же лет, как мистер Смит, и немного похожий на него: седоватый, морщинистый, болезненный на вид. Человек семейный, доедающий последние крохи. Человек, который уже далеко не первый раз оказывался последним в толпе просителей. Он ожидал в углу с надеждой, вспыхнувшей в нем сегодня утром, когда пришло письмо, — ошеломительное, как удар грома, как весть о победе, как спасение. А теперь надежда умирала в его душе.

— Это я виноват, — успокоил его мистер Смит, остановившись и любезно улыбаясь ему. Но когда глаза их встретились, улыбка мистера Смита дрогнула, сбежала с губ, и мистер Смит стал так же серьезен и озабочен, как этот незнакомый человек. Он почувствовал вдруг к нему живую симпатию, глубокое волнение жалости, какого давно уже не испытывал. Их можно было принять за братьев. И одно мгновенье они глядели друг на друга, как братья в доме, омраченном трагедией.

— Желаю успеха! — услышал мистер Смит собственный голос.

— Спасибо. — Мелькнула тень улыбки.

Мистер Смит больше не видел этого человека. Ему не повезло. Избранный счастливец был совсем в другом роде, — гораздо моложе, высокий, с удивительно маленькой головой, красным носом, как будто постоянно что-то разнюхивавшим, и очень широким ртом, открывавшим вдвое большее, чем у других людей, количество зубов. Фамилия его была Сэндикрофт, и дело он знал: хоть и не сбывал никогда фанеру, но закупал ее, когда служил у фирмы «Братья Бриггс». Это давало ему преимущество перед остальными кандидатами. К тому же он был воплощенная энергия и усердие и вкладывал страстную выразительность в каждую самую незначительную реплику.

— Мистер Твигг, — воскликнул он (это относилось к мистеру Голспи), — и мистер Дэрсингем! Вы можете на меня положиться! Я дело знаю. Я знаком с нужными людьми. Я, если позволите так выразиться, на этом собаку съел.

— Прекрасно, — отозвался мистер Голспи с обычной своей веселой грубоватостью. — Но смотрите, не слишком объедайтесь этой собакой. Верно я говорю, Дэрсингем?

— Да, конечно, — подтвердил мистер Дэрсингем, не совсем понимая, что хочет этим сказать мистер Голспи, но на всякий случай придав лицу многозначительное выражение.

— Понимаю, сэр. Знаю, что вы имеете в виду! На такие вещи я не способен. Это не в моем характере. Честность — не все, но я считаю, что она — главное. И я человек прямой. Я считаю, что прежде всего надо быть честным, сэр.

— Отлично, — сказал мистер Голспи благодушно, ибо и он тоже считал, что Сэндикрофт и ему подобные должны быть честны.

— И если можно, джентльмены, — продолжал Сэндикрофт, глядя то на одного, то на другого, — я хотел бы уже сейчас остаться здесь и ознакомиться со всем, чтобы завтра же с утра пуститься в путь. Мне не терпится поскорее приступить к работе. Прямо-таки чешутся руки. Вы меня поймете, сэр. Когда такой человек, как я, ходит без настоящего дела хотя бы неделю-другую, он чувствует, что ржавеет. Жена моя смеется надо мной. «Отдохнешь немного, вот и все», — говорит она. Но я — нет, я не таков. Мне надо поскорее заняться делом.

— Молодчина! — сказал мистер Дэрсингем одобрительно.

— Ну-с, я полагаю, и нам тоже пора заняться делом, — заметил мистер Голспи. — А он пускай лучше придет сюда завтра утром и узнает все, что ему нужно знать, а там пошлем его в район.

— Пожалуй, так будет лучше, — согласился мистер Дэрсингем. — Вот что, молодой человек, вы сейчас идите себе домой, обрадуйте новостью жену и отдохните, а завтра утром, часов в девять, приходите в контору. Если нас не будет, обратитесь к Смиту, это наш кассир, он вам может дать кое-какие указания.

— Слушаю, сэр. — У Сэндикрофта был такой вид, как будто он собирается отдать честь. Но он ограничился тем, что послал еще один «усердный и энергичный» взгляд мистеру Голспи (в котором он сразу признал главное начальство), затем мистеру Дэрсингему, взял шляпу с таким видом, словно он даже и с нею мог бы делать чудеса, если бы захотел, и, держа ее на уровне второй пуговицы пальто, сделал три коротких поклона. Затем повернулся на каблуках и вылетел из комнаты, как мина из миномета.

Дело, которым занялись по его уходе мистер Дэрсингем и мистер Голспи, состояло, собственно, в приглашении на обед, которое первый сделал, а второй принял. К этому мистера Дэрсингема вынудили обстоятельства. Ему многое не нравилось в Голспи: его невоспитанность и резкость, авторитетный, диктаторский тон, склонность насмехаться и зубоскалить, возмущавшая и задевавшая мистера Дэрсингема. Год-другой пребывания в Уоррелской школе, несомненно, принес бы большую пользу этому Голспи, который слишком ясно доказывал и словом и делом, что он не джентльмен. Да, это был неоспоримый факт: Голспи не джентльмен. Но Дэрсингем видел в нем не англичанина, дурно воспитанного, хвастуна и вообще человека низшего круга (а Голспи по временам держал себя и поступал именно как человек низшего круга). Мистер Дэрсингем заставлял себя смотреть на Голспи как на иностранца, прекрасно владевшего английским языком. Это было нетрудно, так как Голспи, по-видимому, провел большую часть жизни за границей и, так сказать, не пустил корней в Англии. Притом нельзя было не признать, что он открыл фирме «Твигг и Дэрсингем» новую жизнь, блистательное будущее, как некий бог, лысый и пышноусый бог коммерции. Поэтому супруги Дэрсингем, обсудив вопрос со всех сторон, решили, что Голспи следует пригласить к обеду, — не просто позвать как-нибудь в воскресенье и угостить чем бог послал, а устроить настоящий парадный обед. Это уже кое-что значило: ибо всякий «старый уоррелец», которому приходится ради куска хлеба тянуть лямку в Сити, готов, когда это необходимо, выкурить сигару и выпить виски или съесть пару клубных котлет в обществе любого приличного человека, с которым у него деловые отношения, но, по его собственному выражению, он под этим подводит черту и очень редко приглашает таких людей к себе в дом провести вечер в обществе его жены и двух-трех таких же «старых уоррелцев», как он. Следовательно, уже одно то, что мистер Голспи, несмотря на некоторые свои явно отрицательные черты, получил такое приглашение (которое он, кстати сказать, принял довольно равнодушно, не выразив ни приятного удивления, ни благодарности), показывало, какое положение он занял в конторе.