Придя в клуб, она поднялась наверх так торопливо, словно несла что-нибудь краденое, а не свой собственный чемоданчик. Так же поспешно и автоматически умылась, поправила прическу, переоделась, напудрилась и сошла вниз, в столовую. Есть ей, собственно, не хотелось, но что-то толкало ее окунуться поскорее в привычную жизнь клуба. Она предусмотрительно выбрала один из самых плохих столиков, где всегда сидели опоздавшие и где разговаривали мало — разве перекинутся иной раз случайными замечаниями. Мисс Мэтфилд ела мало; вид и запах пищи, да и все и всё вокруг, громкая болтовня и грохот посуды раздражали ее до боли. Но все же она досидела до конца и выпила кофе вместе со всеми. Вернувшись после обеда к себе в комнату, она занялась осмотром своих платьев, сердито отобрала несколько пар чулок, которые нужно было заштопать. Потом вдруг вспомнила что-то…

— Можно? — спросила из-за двери мисс Морисон. — Здравствуйте, Мэтфилд! Что это вы делали, скажите на милость? Наверное, что-нибудь отчаянное, судя по выражению вашего лица!

— Здравствуйте, Морисон. Я просто выбросила кое-что, — ответила мисс Мэтфилд, закрывая окно. Где-то на улице валялось сейчас обручальное кольцо, дешевая подделка.

Мисс Морисон вошла, умудряясь даже шаркать ночными туфлями как-то изящно — ибо она при любых обстоятельствах умела сохранять присущее ей хрупкое изящество, — и уселась на кровать, привалившись спиной к стене.

— Да, кстати, почему вы дома? Ведь вы собирались уехать за город до понедельника?

— Собиралась, — коротко ответила мисс Мэтфилд, вешая в шкаф какое-то платье, — да потом раздумала.

— Ага, — только и сказала мисс Морисон. Одним из ее достоинств было то, что (как с недавних пор заметила мисс Мэтфилд) она не задавала вопросов, когда они были явно неуместны, и не делала попыток совать нос в чужие дела. Большинство девушек в Бэрпенфилде не признавали за приятельницами права иметь от них тайны, если отношения были настолько близкие, что они навещали друг друга.

— Я хотела сегодня вечером пойти куда-нибудь, — продолжала мисс Морисон со своей обычной томностью, — но лень одолела. И нездоровится. Я, кажется, никогда еще не чувствовала себя так отвратительно, как сегодня, — вот разве когда болела гриппом или чем-то в этом роде. Надо бы сходить к врачу, но мне это не по карману, да и, кроме того, не нравится мне, что мы, женщины, вечно бегаем по докторам и молимся на них. Только что Кэднем, захлебываясь от восторга, рассказывала мне о каком-то враче, у которого она была: «Дорогая, ему не меньше пятидесяти, он женат и очень основательно женат, но совершенно очаровательный мужчина». Она прямо-таки бредит своим доктором! Мне противны эти бабы, которые обожают врачей и дантистов! Я не желаю быть на них похожей. А вы? Они еще, чего доброго, начнут обожать священников, потом «милых, чудесных собачек» — фу, гадость!.. Однако я совсем расклеилась. Виноваты отчасти идиотские выходки моей почтенной хозяйки (глупее ее нет женщины в мире, она с каждым днем глупее), а отчасти и погода. Вы согласны со мной, что это самое гадкое время года? Так долго придется ждать чего-нибудь интересного! Чертовски скучное время! Ничуть не удивляюсь, что вся публика, которая пишет в иллюстрированных журналах — леди Чегуорт, полковник Маш, Друг, — уезжают на это время за границу и болтаются на Ривьере, или Мадере, или где-то там еще. Хорошо делают. Счастливцы! Хотя, конечно, это несправедливо, что одни и те же люди каждый год уезжают туда, где хорошо, а другие, вот как мы, например, всегда сидят в Лондоне и осаждают автобусы в дождливые вечера. Следовало бы хоть иногда меняться: в этом году ваша очередь, в будущем — наша.

— Да, это верно, — отозвалась мисс Мэтфилд довольно безучастно. Она все еще возилась с платьями. — Я считаю, что это черт знает какая несправедливость. Я, кажется, становлюсь большевичкой.

— Я часто думала о том, как стать чем-нибудь, — сказала мисс Морисон задумчиво. — У вас есть сигареты, Мэтфилд?

— Есть где-то на камине. Достаньте их, пожалуйста. Я тоже хочу курить.

Отыскав сигареты, мисс Морисон подала одну мисс Мэтфилд и при этом бросила на нее любопытный взгляд.

— Вчера я смотрела пьесу Чехова. Говорила я вам о ней или нет? Дорогая, не ходите! Я плакала в три ручья, честное слово. Ну, поверители, точь-в-точь наш Бэрпенфилд, — все как на ладони! Ужас! Я вчера возвращалась домой и думала: «Я этого не вынесу. Не вынесу».

— По-моему, это глупости, Морисон, — заметила мисс Мэтфилд, садясь в единственное кресло.

— Что глупости?

— Да все — и то, что вы «не вынесете» и что наш клуб точь-в-точь пьеса Чехова. Ничего нет похожего.

— Откуда вы знаете, моя милая? Вы же не видели пьесы!

— Я ее читала.

— По-моему, прочесть и увидеть на сцене — это не одно и то же… Правда, в этой пьесе на первый взгляд все как будто другое, но, честное слово, у нас та же самая… как это… атмосфера.

— А я вам говорю, что ничего нет похожего, — возразила мисс Мэтфилд серьезно. — И право же, не следует говорить так о клубе. Это смешное и нелепое преувеличение. Когда вы говорите такие вещи, Морисон, вы меня возмущаете…

— С каких это пор, милая моя?

— Я решила, что просто бессмысленно жаловаться постоянно на жизнь, которую мы здесь ведем. От этого она кажется во сто раз хуже. На самом деле она вовсе не так плоха. А если плоха, так мы сами виноваты. Да, сами виноваты.

— Милочка, не может быть, чтобы вы всерьез так думали!

— Да, я так думаю.

Сказав это, мисс Мэтфилд отложила папиросу, с минуту смотрела в пол и вдруг расплакалась, совершенно неожиданно и без всякой видимой причины.

— Простите! — воскликнула она минут через пять, когда успокоилась. — Не думайте, что я сошла с ума, хотя я веду себя как сумасшедшая. Это, наверное, оттого, что я тоже премерзко себя чувствую — нервы очень развинтились, знаете ли…

— Голубушка моя, — подхватила мисс Морисон, которая во время всей этой сцены держала себя весьма тактично, — я понимаю… Если бы я не наревелась вчера в театре, не знаю, что со мной было бы сегодня.

— Слушайте, — мисс Мэтфилд вскочила и улыбнулась сквозь слезы, — я сегодня приняла одно решение. Да, это серьезно. Слушайте. Я решила работать изо всех сил и добиться хорошего положения и большого заработка…

— Неужели вы хотите бросить свою контору?

— Боже упаси! Тогда из моего плана ничего бы не вышло. Нет, я хочу им объявить, что нет такой работы, в конторе и вне конторы, которую я не могла бы выполнять, если меня к ней допустят. Я намерена всерьез заняться делом, а не только служить за деньги. Как раз теперь подходящий момент, потому что у нас много работы и людей не хватает, и тот, кто, собственно, продавал всю фанеру, только что от нас… уехал…

— Это не тот ли, о котором вы мне рассказывали, занятный такой?

— Он самый, — поспешно продолжала мисс Мэтфилд. — Он уехал, и, значит, у нас будет уйма работы, и придется брать новых служащих. Ну вот, я завтра утром пойду на улицу Ангела… собственно, я не обязана идти, потому что мне дали отпуск на завтра, я ведь думала, что уеду до понедельника…

— Постойте, постойте! Вы говорите, что вас отпустили на завтра и все-таки пойдете в контору? Вы не шутите? Милочка, ведь это же чистейшее идиотство!

— Да, пойду. И скажу мистеру Дэрсингему, что я могу делать все не хуже любого мужчины, что я даже готова обходить самые подозрительные углы Ист-Энда и продавать фанеру в мебельные мастерские. Пусть он меня испытает. Я надеюсь, что он согласится, в особенности сейчас, когда дела так хороши, что рук не хватает. Он может на мое место принять другую машинистку, а мне поручить настоящую работу. И тогда я потребую прибавки. И очень скоро я займу ответственный пост, и у меня будет интересное дело, приличное жалованье и все такое…

— Бред!.. Впрочем, я думаю, вы не ударили бы в грязь лицом, если бы они дали вам случай показать себя.

— Им придется это сделать. И я уверена, что не осрамлюсь.