«Ну и как? — встретил меня Юрий Леонидович, ожидая покаяния. — Бред какой-то». Чувствую, раздражается. Объясняю все доходчиво. Вызвал Борю Смертина, главного самонаведенца, консультируется. Тот кивает головой в мою поддержку. Доктор сворачивает разговор и переходит к другим проблемам. Чувствую моральное удовлетворение. Шайба в воротах. Так и пикировались.

Вот так, занимаясь всю жизнь вопросами эксплуатации оружия, я оказался в отстающих. Теперь от меня требовалась организация научной эксплуатации торпедного оружия. Ты вскоре двинулся в УПВ большим начальником, у тебя были другие задачи. А вопросам научной эксплуатации меня пытались учить кадры, которые один образец от другого отличить не сумеют, даже если применить болевые приемы. На этом научном этапе торпеды, оказывается, можно не знать даже и по поверхности. Крути одни цифры. По крайней мере, мне так показалось. За двадцать лет службы я в каждом образце знал слабые места, характерные ошибки личного состава при приготовлении торпед к выстрелу. Мог показать, мог рассказать… А теперь, приглашает меня к себе великий Скрынский Николай Георгиевич, хитро улыбается и начинает неторопливо:

— Ну, придумали что-нибудь? Вот ведь ваш Бродский защитился. Сумел обосновать возможность сокращения времени приготовления торпед, повышения их надежности. А вы всю жизнь у торпед вращаетесь. Училище инженеров оружия закончили, Академию. Вам и карты в руки.

— Пока некогда, вот скоро сборы минеров, считай, на четыре месяца выбьешься из плана.

— Наоборот, сборы вам помогут. Посоветуйтесь с друзьями. Вот, у меня идея. Займитесь выработкой путей повышения боеготовности баз оружия.

Это он под впечатлением какой-нибудь защиты диссертации или заседания Ученого Совета по работе с научными кадрами. Я силюсь остановить его научный поток…

— Вы выслушайте меня, а потом будете возражать. Сначала исследуйте существующие методы планирования и организации работы базы и сделайте ее математическую модель. Затем обоснуйте оптимальную структуру базы из критериев качества, эффективности. И у вас сами явятся пути повышения ее боеготовности.

У меня сводило скулы:

— Это все можно сделать, но это никому не нужно. Ну, оптимизирую я все это хозяйство и окажется: межремонтные сроки можно увеличить, объем ремонта сократить, а старые образцы сдать в металлолом, и тогда выяснится, что половину рабочих можно будет уволить из-за отсутствия ремонтного фонда, а зарплату сократить. И кто на это пойдет? А если завтра война с окружающим нас империализмом? Существующая неоптимальная система гарантирует наличие «горячего» резерва и широкой подготовки кадров. Получается фифти-фифти. Всякая неоптимальная система с одной «кочки» зрения может оказаться наиболее оптимальной с другой.

Против очевидных вещей даже Скрынскому возражать было затруднительно. Сложнее было с Коршуновым. Он мне намекал, что звание капитана 1-го ранга я получу через диссертацию. И это было серьезным аргументом. И хотя я ему толковал, что могу по своему опыту оптимизировать ряд параметров в сфере эксплуатации без сбора информации, выписывания гистограмм и подбора законов распределения:

— Мне эта работа для научности противоестественна. Понимаю, что без всех этих чертежей мои цифры никто всерьез не примет, но бесполезным делом заниматься не могу.

— Зачем тогда вы стремились в институт? Служили бы на флоте. Из института на каждую стрельбу не наездишься и по телефону каждому специалисту не напомнишь, подтянуть тот или иной болтик.

В чем-то Юрий Леонидович был, конечно, прав. Но нужно начинать не с оптимизации окружающего бытия, а с коренной ломки сложившейся практики. А ломаться она уже начала. В сфере производства. Исчезал «краеугольный камень» в технологии производства торпед — пристрелка. Должны исчезнуть и другие глыбы, теперь в области эксплуатации торпед на флотах — массовость применения практических торпед. Но путь к этому был еще долог, а говорить об этом вслух было кощунством. Мы об этом могли говорить только друг с другом…

Флотский ветер врывался в казармы на Обводном в период сборов минеров. Готовились мы к ним основательно. По всем направлениям. Главное, конечно, у нас режим. Секретчики ставили гриф на все печатное, включая, кажется, и меню в буфете. Листочек бумаги с какой-нибудь параболой в системе координат приводил в трепет бесчисленных проверяющих и вызывал проведение расследования на тему, что бы это значило. Главный режимщик, майор Солонин, внимательно всматривался в лица участников сборов, «просвечивал», не завербовали ли их на пути в институт вездесущие шпионы в районе мрачных Боткинских бараков. Справки о допуске осматривались чуть ли не на свет. Был в этом какой-то идиотизм.

На сборах только и узнаешь, в какие «шхеры» проникли вездесущие минеры. От Генерального штаба до Всесоюзного политического училища. Улыбки. Объятия. Возгласы.

ЦК в почетный президиум в те времена уже не усаживали, но зато обновляли иконостас Генерального секретаря. Эта почетная обязанность лежала на плечах освобожденного секретаря партийной организации Андрея Бирюкова. Он лично собирал портреты Генсека со всех коридоров в свой кабинет, приглашал художника-специалиста, который мигом «вручал» Генсеку недостающие звезды из банки с гуашью. Как-то раз забыл Андрей снять портрет в Актовом зале. Что делать? Идет заседание. И вот поднимается Андрей с места и, словно в забытьи, выносит откуда-то из-за сцены лестницу и среди напряженнейшей тишины открывших рот минеров, снимает портрет Генсека и выносит из зала.

— Неужели сняли? Что случилось? Пока какой-то догадливый не успокоил:

— Убыл за недостающими наградами.

Как всегда, оживление вносили выступления представителей окраин. После Бродского эту роль выполнял начальник МТУ ТОФ Валентин Курочкин. Готовился он тщательно, демонстрируя свое свободомыслие мрачным юмором и иронией. Коршунов готовился к докладам тоже тщательно. Он любил докладывать по плакатам. Прочитает пару слов про всеобщее благоденствие после очередного Пленума — и к плакатам. Таблицы не любил. Обожал кривые линии, которые тянутся вверх — результат наших усилий — или, наоборот, вниз — разгильдяйство и безобразие на флоте. Концовочку тоже читал. Выводы, предложения, про будущее. Потом, собрав начальников отделов в свой кабинет и приняв замысловатую позу в кресле, скажет: «Ну, как мой доклад? Слова Бозина, но музыка моя». Первыми восхищались будущие соискатели. В науке лизнуть — значит проявить профессионализм: кто еще их «поймет». Бомонд.

Но вопрос Юрия Леонидовича, для чего я перевелся в Минно-торпедный институт, не давал мне покоя. Предложения флотов по повышению надежности торпед я исправно выдавал и из Минно-торпедного управления. Техническое обеспечение торпедной подготовки — все эти практические торпеды, средства подъема, торпедоловы и прочее требовали не оптимизации своих параметров, а коренной ломки. С началом эксплуатации универсальных торпед это стало совершенно очевидно. Сверхтяжелым от втиснутой энергетики и электроники, им, чтобы всплыть в конце дистанции, нужно было надувать специальные резиновые понтоны, а подъем их на торпедолов требовал высочайшей сноровки и ловкости. Массовость применения торпед с «пузырями» обеспечить было невозможно. Торпедные стрельбы надо заменять на «электронные». Но переломить это в сознании специалистов было практически невозможно. Теперь практическая торпеда должна загружаться в торпедный аппарат, многократно «выстреливаться» без выхода из него и по возвращении подводной лодки с моря сдаваться для специальной расшифровки. Сил у меня самого на такую работу уже не хватило бы. Долго я сидел в «борцах за качество» да «электрифицировал» Россию. Впрочем, вскоре Юрий Леонидович стал бессменным председателем ряда комиссией по опытовым стрельбам торпед на флоте, и что-то надломилось в нем от постоянного нестерпимого желания жить среди одних ученых. Наверное, он пришел к мысли, что наука и практика должны мирно сосуществовать, взаимно проникая друг в друга, но не настолько, чтобы все стали учеными или наоборот, практиками. Он написал представления на присвоение очередных воинских званий мне и Борису Жмыреву, тоже отчаянному практику, после чего чистые рабочие тетради, выделенные для диссертации, я использовал для других целей. Но, будучи совершенно свободным, я стал пописывать научные статьи с критикой существующей организации торпедной подготовки типа: «Сколько стоит практическая торпедная стрельба» или «Стоимость поиска практической торпеды». Всякая новая теория начинается с критики старой. Научная истина. Экономические оценки перестали быть формальностью. Пора неограниченного финансирования миновала.