Я как раз стоял дневальным по роте. Вижу, быстро идет Коваленко. Его топот мы знали наизусть. Подтянул ремень, поправил кинжал, жду указаний. Подбежал: «Срочно откройте сушилку, наведите порядок. Сейчас придет начальник факультета. Будет осматривать ее. И поднимите всех спящих. Кто спит?» — «Пожарный взвод, ночью что-то грузили». Я быстро разбудил всех спящих, ускорив процесс шипящим: «Шеф идет». Те повскакивали, не зная, за что хвататься, хотя заслуженное ими время сна еще не вполне истекло. Наведя порядок в сушилке, выползаю из нее задом, прямо в Шефа — бац! «А, старый знакомый! Ну, как, выспался за месяц?» — Шеф был в хорошем настроении. Я старался избегать Шефа, думал, забудет про меня. Нет, вспомнил. — «Показывайте свой циклотрон». Шеф был в восторге от идеи, от способа реализации, от инициативы.

— А почему циклотрон?

— От слова «циклопический». Циклоп. Помните, у Гомера? — подвел я научную базу под название.

— Каждой роте — циклотрон, — заявил он. — Заявку на батареи я подпишу.

Комендант здания капитан Мельников был крайне озабочен. Куда-то исчезли все отопительные батареи. В одночасье. «Инкубатор, что ли, кто-то делает? — подумал он. — Возьмем на живца!». Мельников приказал положить еще одну батарею и установил наблюдение. Вскоре перед ним стоял смущенный воришка, минер. С третьего курса. «Зачем вам батареи? Уже все перетаскали!». — «Начальство приказало. Каждой роте — циклотрон… Пять штук…».

Уточнив объем подпольного строительства, комендант пришел в ужас и помчался прямо к начальнику училища. Пока адъютант докладывал контр-адмиралу Егорову о визитере, у того слово «циклотрон» выскочило из головы, а всплыло известное из печати «синхрофазотрон».

— Товарищ адмирал! Капитан Мельников! Разрешите доложить. Третий факультет делает себе синхрофазотрон. Все отопительные батареи исчезли.

— Что-о-о? Синхрофазотрон? Да в уме ли вы, товарищ Мельников?

— Вспомнил, не синхрофазотрон, а пять циклотронов. Каждой роте — циклотрон.

Махнув рукой, адмирал вызвал по телефону начальника третьего факультета.

— Абрам Григорьевич, вы что там строите на факультете? Вот Мельников докладывает, что синхрофазотрон.

— Нет, пять циклотронов. Адмирал схватился за грудь.

— Каких еще циклотронов?

— Да тех, что у Гомера, помните?…

Виктор Татарыков, мой однокашник, увековечил эту историю:

Адмирал принял решение. И капитан Мельников претворял его в жизнь.

Это я к чему рассказал: не нужно применять иностранных слов там, где можно сказать по-русски. Меньше проблем.

Говорят, в армии США в характеристиках офицеров отмечается их «везучесть». Пишут, например: «Капитану Смиту по службе везет» или наоборот: «Этот невезучий Смит…» и т. д. Раз не повезло, два — перебрасывают подальше от Штатов, на Гавайи например, пусть там мучается. Для нас это дело не подходит…

На первом курсе курсант нашей роты Олег Надзинский учился нормально. Как все. На втором начались проблемы. Навалились сразу и математика, и физика, и теоретическая механика, и сопротивление материалов, и металловедение… И не тупой вроде курсант, а вот не везет. Самый трудный билет — ему, нерешаемую задачу — ему, вызов к доске — его. Двойка. Опять двойка. С одним предметом разделается, по второму провал. Не тянет Олег. Финиш состоялся на сопромате. Стоят рядом у доски Олег со Львом Головней. Преподаватель майор Мисаилов торгуется со Львом: «Давайте договоримся. По теории упругости вы ответили на все вопросы на „отлично“. По теории пластичности на двойку. Таким образом, у вас твердая тройка. Но у вас светлая голова, и я поставлю вам двойку. Вы мне пересдадите и получите свою заслуженную пятерку». — «Нет, товарищ преподаватель. Твердая тройка — это твердый отпуск. За свободу, сами знаете…». Потом Мисаилов смотрит на Олега Надзинского: «А у вас все наоборот, братец. Вам твердая двойка. До встречи дней через десять». — «Нет, товарищ майор, с вами мы больше никогда не встретимся». Мисаилов все понял, но решение не изменил.

Был Олег по натуре честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, свято хранил государственную и военную тайну, соблюдал Конституцию СССР, советские законы, беспрекословно выполнял все воинские уставы и приказы командиров и начальников. По строевой подготовке — «подход-отход» к начальнику — вообще блеск. При равнении грудь четвертого человека увидит, при ходьбе ногу тянет высоко. Рука вперед — до бляхи, назад — до отказа. Строевые приемы понимает с первого раза, а по более точным наукам — не везет. Ничего не поделаешь — подлежит Олег списанию на флот «отрабатывать» военную присягу.

Шеф, однако, решил проявить к Олегу индивидуальный подход: на флот его не списывать, а перевести в среднее училище, где учиться полегче. И оказался Олег в Кронштадтском техническом минно-артиллерийском училище. Приняли его, конечно, на первый курс. Вместо трех золотых шевронов на левой руке пришлось пришить один серебряный. Мы, естественно, перешли на третий курс. Проходит два года. Мы заканчиваем четвертый курс, а Олег — второй. До финиша ему остается один год. Но тут в Москве принимается решение о ликвидации Кронштадтского училища. Техники флоту больше не нужны, даешь инженеров! Первый и второй курс Кронштадтского училища переводят к нам. На первый курс, естественно. Мы, таким образом, перешли на пятый курс, а Олег — снова на первый. Вместо трех серебряных шевронов Олег пришил один золотой. Наш однокашник Лещенко стал у Олега командиром отделения и обеспечивал ему режим «чего изволите?»: в увольнение — пожалуйста, на приборку — старшим в Ленкомнату, лучшего объекта в роте нет. Но это не утешало Олега. Под Новый год, пятый по счету, пришел Олег в санчасть училища к его начальнику полковнику Чернию и взмолился: «Товарищ полковник! Пятый год служу за компот, дальше первого курса не продвинулся. Помогите уволиться в запас». Полковник внимательно его выслушал и назначил какую-то болезнь, несовместимую с воинской службой ее носителя. Впрочем, на гражданке Олег успешно закончил Корабелку и еще не совсем лысый, но уже внушительный лейтенант пополнил ряды отчаянных карьеристов. Главное в этой истории — надо бояться не только гнева, но и милости начальства. Впрок не пойдет.

Поправим здесь Лариона. Без милости начальства вперед не продвинешься. Милость начальства — счастливый случай. Нужно только, чтобы милость эта была не из жалости, а из уважения. А уважение мы зарабатываем не за торжественным ужином…

Когда я проезжаю по Московскому проспекту и вижу нашу Систему, она меня поражает до сих пор, прежде всего, как объект приборки. Третий этаж был почти весь наш. Помещений в Системе хватало на все: на санчасть, спортзал, баню. Сюда свезли все образцы мин, торпед, тралов и всю морскую артиллерию. Разве что главного калибра крейсеров не было, а универсальный калибр и вся зенитная артиллерия были точно. Плюс наглядно-фундаментальная агитация. Одних бюстов И. В. Сталина было более сотни. Это выяснилось, когда мы размещали их на чердаке после XX съезда КПСС в двухшереножном строю. Наверное, до сих пор так и стоят. Гипс — не бронза.

Сколько помещений, столько и объектов приборки и, отчасти, внутренних сторожевых постов. Первые два курса только и знали, что что-то охраняли, от кого-то обороняли, мыли и протирали в ожидании сдвоенных часов по основам марксизма-ленинизма для дополнительного «передрема». Все мы были беспредельно преданы, надежно закалены, и трояк был нам гарантирован. По другим наукам профессорско-преподавательский состав нам скидок никогда не делал, демонстрируя зловещий юмор: «Так почему переменный синусоидальный ток течет по прямому проводу?» — ошарашивал доцент Кипяткович вконец растерявшегося и вспотевшего Валю Заварина, по прозвищу «Капитан Флинт». — «А почему утюг не вращается? Может потому, что у него нет оси вращения, а… ручка?» — переключился он на Толю Мальчикова. Или вот другой доцент, Гуго Августович Одинг декламирует аудитории, дремлющей после ночной разгрузки вагона дров на ст. Понтонная: «Я, мой брат и некоторые другие ученые считаем, что перлит плюс аустенит…». Он только что объявил оценки за контрольную работу по металловедению. Всем аккуратненько выведенные двойки с подтверждением прекрасной подписью, в которой первая буква как бы свидетельствовала и об отсутствии десятых долей. А ведь все сдували с учебников. Только Рудик Ляпин получил пять баллов. Проявил творчество и немедленно стал «другим ученым».