Ларион тоже мог бы завершить службу и остаться во Владивостоке. Город ему нравился, служебное положение было прочным. В Минно-торпедном управлении, на базах оружия он зарекомендовал себя отличным специалистом. Тревожило состояние здоровья родителей, оставшихся на Обводном канале. Кто будет нянчиться с ними перед их финишем? До этих ли мелочей стране, которая думает о светлом будущем сразу всего человечества? Хотя никто никогда не просил перевода поближе, например, к «хутору близ Диканьки», чтобы быть рядом со стареющими родителями. Просились разве что в Москву, в Ленинград, в Киев. Но это к слову.

Ларион стал подумывать о Ленинграде, когда появились шансы эти планы реализовать. Не раньше. На пути в столицу всегда стоит ряд шлагбаумов для того, чтобы по закону пропустить или по закону отказать. Хорошо, когда откуда-то сверху раздастся: «Пропустите. Я его знаю». Путь наверх непредсказуем. А голос сверху нужно заслужить. У Лариона был не лучший старт — в береговую часть. Без корабельного стажа один путь — в ортодоксальные минеры. Далее, пришлось менять начальную специализацию. Да и вообще, первые четыре года службы мало что дали для кругозора. Потому и финиш был средним. Ларион не стал ученым, а воинского звания «капитан 2-го ранга» ему изначально казалось вполне достаточным для карьеры. Не все мы оказываемся востребованными для большего. Период вынужденных стремительных назначений, когда капитан-лейтенанты становились во главе центральных управлений, слава Богу, миновал. Ларион служил не при одном, а при пяти Генсеках, семи министрах обороны и трех Главкомах. Всех их он видел только на портретах и по телевизору. Они Лариона не видели вовсе. Но по случаю различных государственных торжеств не забывали о нем. Его широкая грудь покрыта разноцветными медалями, врученными от их имени, как пуленепробиваемой кольчугой. Вряд ли в истории Вооруженных сил будет еще такой период страсти «руководства» к этой «нумизматике». Медали вручали сразу всем и непонятно за что: «За успехи в соцсоревновании по случаю…» или «За высокие показатели при выполнении социалистических обязательств в связи с». А вот орденов у Лариона нет. С орденами вообще было сложно. Давали их только за героические дела, ну а начальству — за присутствие. Помнится, был однажды курьезный случай. «Выделили» МТУ орден за успехи в боевой подготовке. Как водится, в курилке строились прогнозы по кандидатуре орденоносца. Перебирали всех передовиков: у кого из них шансов больше. А решилось все просто. Говорили, что когда Михаил Александрович Бродский назвал своего кандидата в Политотделе тыла флота, то его начальник капитан 1-го ранга Голосов сразу же ее отклонил:

— От вас, товарищ Бродский, должен быть кто-нибудь из Средней Азии. Казах. Или киргиз. Есть у вас такие?

— Так точно, есть. Капитан-лейтенант Джаманшалов, казах, но… он только что назначен…

— Никаких «Но»! Не пьет? Его и представляйте!

Но что-то было такое в работе Лариона, что заставляло начальство отмечать его заслуги не по случаю юбилеев и итогов, а за конкретно выполненное дело. Так, у него трое наградных часов: от начальника МТУ, от Командующего Тихоокеанским флотом и от Главкома ВМФ. Но не в часах дело. Бинокль, часы, радиоприемник, электробритва — весь ассортимент щедрот Отечества для военных моряков. Из-за часов Ларион схлопотал себе разве что прозвище от однокашника Валентина Лещенко — часовщик. Но дело здесь в нестандартных формулировках оценки содеянного: «За защиту авторитета Минно-торпедного управления», «За защиту авторитета торпедного оружия». Авторство в формулировке здесь принадлежит, естественно, начальнику Лариона — М. А. Бродскому. Защищать авторитет любого оружия — дело не простое. В процессе эксплуатации все может быть. Проще всего взвалить всю вину и ответственность за происшествие на безропотный металл. А на нем сходятся не только интересы, но и жизни людей. Защищать авторитет оружия сложнее: нужно его знать, любить, уметь эксплуатировать, применять. Для того чтобы критиковать или «пнуть» мимоходом, ничего не требуется, разве что чем выше должность, тем проще. Так что у Лариона была не простая стезя, и конкретная словесная оценка его работы и скромные щедроты только подчеркивают ее важность для минно-торпедной службы. Ведь слова для нас порой дороже всего…

К его рассказам я добавил несколько своих, другие мы подработали вместе. Иначе путь его наверх оказался бы рядом смешных случаев, где он играл бы роль исключительно положительного героя. Ведь к старости мы становимся не только склеротиками, но и… А так он не раз будет бит, ему будет не везти, и он будет не сразу, а постепенно, постепенно набираться опыта. Итак, в путь.

Норма Шефа — это тридцать суток без берега. Вид дисциплинарного взыскания — не приведи, Господи. Полная катушка. Тридцать пять суток без берега не бывает. Хотя, кто тебе запретит получить норму Шефа регулярно? Шеф не мелочился. Если проступок не тянул на полную катушку, он не наказывал. Повелевал доложить командиру роты. Те мягкотелостью не страдали. Впрочем, мы здорово забежали вперед.

Училище мы называли Системой, как, впрочем, любой рукотворный порядок. Если экзаменационные билеты лежали в известном нам порядке, это тоже было Системой. Слово Система — было очень ходовым, как сейчас — «блин». И еще одно слово не сходило с нашего языка — «шмат». Это был и кусок мяса «на кости» в баке первого блюда, и краюха хлеба, и чрезвычайное происшествие, и, конечно же, интересный случай. Были, естественно, и производные — шматок, шматик. Но редко. На курсантском жаргоне жизнь в Системе представляла что-то вроде шампура со шматами. Получил норму Шефа — значит отколол шмат, рассмешил роту поздней побудкой — шмат выдал.

Свой первый шмат Ларион не выдал, а отколол — он получил тридцать суток без берега за сон на посту из первых уст — от самого Шефа. Норму Шефа. Охранял он от происков зарубежных разведок неподъемный торпедный аппарат. Аппарат привезли в разобщенном виде, втащили через окно первого этажа в помещение будущей лаборатории. При втаскивании повредили окно. Оно не закрывалось, поэтому выставили сторожевой пост. На всякий случай. Чтобы в самоволку через окно никого не потянуло, и трубы были бы под присмотром. На первом курса училища каждый курсант, еще не притершийся к тяготам воинской службы, постоянно хочет спать. А во сне что-нибудь съесть. Вкусненькое и домашнее. Наши воспитатели, участники войны, учили нас военному делу настоящим образом. Главное, уметь охранять и оборонять, а высшую математику изучать теми силами, что останутся. Мы, конечно, экономили свои силы, поэтому, осмотрев пост, Ларион удобно устроился на самом большом ящике и, не долго думая, уснул: «Кому нужны эти трубы?». На его беду о ящиках вспомнил Шеф. Перед уходом домой. Вернее, не о ящиках, а об открытом окне. Он знал, что такая ценная информация живо циркулирует в курсантской среде, находя лиц, особо заинтересованных. Шеф решил лично осмотреть, насколько «герметична» Система… Дальше все было как в страшном сне. Оглушенный ревом Шефа, униженный чужим всесилием и собственной слабостью и беззащитностью, Ларион только и сообразил: вот что значит «норма Шефа». Он был отправлен в роту досыпать, а пост поручили его однокашнику Виктору Родкевичу. Виктор как раз планировал чуть попозже воспользоваться этой брешью для внезапной проверки своей пассии, что жила неподалеку, у парка Победы. Слух об открытом окне до него дошел одним из первых — или уши у него были хороши, или слух знал, куда бежал. «Мероприятие срывается… Нет, откладывается… Нет, состоится». «Выходной» спортивный костюм Виктора уже лежал недалеко от лаборатории в вентиляционном канале. «По этой воронке больше не ударят». Надо сказать, что Виктор давно и досконально изучил здание Системы. Он исследовал все трапы, переходы, пожарные лестницы и запасные выходы. Он отстоял дежурства на всех внешних постах у бесчисленных дверей и ворот, изучил углы обзора, время и места смены патрулей. В результате, покинуть незамеченным Систему для него было делом техники. Важно, чтобы случайно не закрыли твой укромный выход, пока ты на воле. А здесь — гарантия. Он знал, когда прибывает первый автобус и где лучше выйти из такси. Потому ленинградские девушки не чувствовали его долгого отсутствия. Дело было верное. Виктор вытащил блокнот, вырвал листок и начертал записку своему сменщику Славе Домогацкому: «Увидел — молчи» и был таков. Виктор был романтиком до мозга костей. Пройдут годы, и он уведет жену у своего друга вскоре после свадьбы, а после окончания училища вдруг решит стать разведчиком. Станет он обычным сотрудником Особого отдела и исчезнет из поля зрения однокашников. Однако я опять уклонился.