Руководил он нами около года, передавая нам ежедневно весь имеемый опыт без остатка. Мы даже сходили вместе с ним однажды в самоволку, когда начальство злоупотребило карантином. В жуковский период это было равносильно самоубийству. Если бы, конечно, поймали. Это потом мы дружно зауважали Маршала, а в бытность его Министром обороны, кроме страха, к нему других чувств мы не испытывали. В 1956 году он поставил нас на грань финансовой пропасти, доведя денежное содержание курсантов до семи рублей в месяц, а о его посещениях войсковых частей и военно-морских баз ходили мифы, анекдоты и легенды. По одной из них, в Балтийске он неожиданно приказал всем кораблям выйти в море. Сумели выйти не все корабли… Головы начальников «полетели» направо и налево. Ну, а для нас, курсантов, в период его правления тридцать суток без берега было самым расхожим способом повышения воинской дисциплины. Но в молодости редко кто из нас смотрит дальше носков собственных ботинок. Мы одновременно влюбились. Со временем девушки стали нашими женами. Какими карантинами нас можно было остановить?… Тем более, что нашим консультантом и «обеспечивающим» был сам Виктор Родкевич, проложивший ранее новый фарватер — по углу здания с третьего этажа.

Вот, наконец, Ларион и Виктор Родкевич завершили утренний осмотр. Мы стоим в строю и слушаем, как Ларион с Виктором докладывают о совместной работе более высокому начальству, помощнику командира взвода Славе Матвееву, своему однокашнику. Тот к этому времени завершил осмотр наших рундуков. Слава Матвеев, по прозвищу Дама — за грациозную неторопливую походку, внимательно их выслушивает и минут пять рассказывает нам о результатах своих поисков в рундуках, отвесив каждому по известному прейскуранту. Затем Слава сделает вид, что хочет что-то доложить старшине роты Юрию Березину. Но тот либерал. Он машет ему рукой: мол, разбирайся сам со своими Свердловым и Ворониным. Тем более, что у минеров сегодня намечается скандал. Там два дотошных командира отделения Карл Журавский, по прозвищу Марк, и Женя Зябкий, более известный, как Веселый Джон, засекли «испорченную форму одежды» у Вовки Фролова. Начальство довольно. Не зря ест свой хлеб. Сейчас распустят строй, Вовку — к Коноплеву, а мы переоденемся во второй срок, устраним замечания и отправимся на завтрак. Начнется новый день…

Наши жизненные пути с Ларионом будут неоднократно пересекаться. Через восемь лет мы встретимся во Владивостоке. Затем расстанемся и через семь лет встретимся в Ленинграде в Минно-торпедном институте. Затем меня назначат в УПВ ВМФ, а Ларион займет мое место начальника отдела эксплуатации торпед и в 1986 году завершит службу.

Ларион относился к той категории людей, которые не завидуют талантам других или просто их умению что-либо сделать. «Если захочу, — говорил он, — освою, научусь». При этом он благоразумно не завидовал певцам и артистам вообще. Это было вне сферы его интересов. Из всех предметов больше всего любил математику. Любовь к ней привил школьный учитель, который считал математику главным делом в жизни мужчины, а последним — балет. Потому, к общему восторгу учеников, иногда говорил так: «Не хочешь математику учить? Иди в балет. Будешь баб за ж… держать». Чтобы лишний раз услышать этот афоризм, приходилось изредка по очереди скулить: «Да не хочу я эту математику учить!». Уловка всегда срабатывала. Потому и запомнилась, как заповедь. Именно любовь к математике обеспечила ему крутые виражи в службе. Знание математики вообще упрощает жизнь. Приобретенная в юности устойчивость помогла Лариону стать мастером спорта СССР по пулевой стрельбе, и в 70-х годах он в течение многих лет был бессменным чемпионом Тихоокеанского флота. Так и ушел непобежденным. Начальство тактично намекнуло ему, что служба и спорт — несовместимы.

Он не брал в рот спиртного и не курил. Свою мужскую мощь использовал по прямому назначению. В этом отношении Ларион составлял единое целое с нашим другом, Геной Стафиевским. За праздничным столом Ларион не пил, но много ел, а Гена, соответственно, рюмок не пропускал, но не закусывал, поручая это дело Лариону. Оба они были готовы сутками сидеть за рулем автомобиля и утверждали, что если дорожный знак не подперт милиционером — это не знак и не имеет зоны действия. Впрочем, один раз Ларион выпил со мной стакан коньяка. По печальному случаю. Как-то под Новый год мы случайно встретились с ним на арсенале в цехе ремонта перекисных торпед. Как начальник ОТК он принимал, последнюю партию торпед, я же был направлен из МТУ по своим вопросам ремонта контрольно-регулирующих станций. Мы разговаривали у входа на участок резервуаров окислителя о перспективе совместной встречи Нового года семьями, как вдруг пол под нашими ногами тряхнуло, как в эпицентре землетрясения, а дверь на участок вылетела с треском, чуть нас не придавив. Открылась ужасная картина: два окровавленных трупа, развороченный пол, перевернутые резервуары. С оружием всегда нужно на «Вы», а с его опасными энергокомпонентами — только «Ваше величество» — все строго по инструкциям, написанным «на крови». Без преувеличений. А здесь, на участке, два молодых рабочих решили прочистить сливные магистрали с помощью перекиси водорода. Увиденное настолько потрясло нас, что о веселой встрече Нового года речи не могло и быть. Похороны, дознание. Но 31 декабря мы все-таки решили отметить Новый год посещением Драматического театра. Шла какая-то революционная пьеса с любимцем приморцев артистом Козел в роли Ленина. Говорили, что его забирают от нас в Москву, и это его последний спектакль. Играл он великолепно. И картавил. И внешне был похож на портреты Ленина. И был освещен, как святой. В перерыве, специально удлиненном, и в буфете, специально расширенном по случаю Нового года, Ларион внезапно предложил: «Помянем». Ему на своей «Волге» пришлось доставлять тогда пострадавших в ближайшую больницу. — «Нет вопросов». Мы заказали по стакану тонкого стекла коньяка, вооружили своих непьющих жен пирожными и кофе. Помолчали. Затем выпили за один заход без церемоний.

— Какая гадость! Как вы его пьете?

— А мы его и не пьем. Бережем руководству. Пусть мучаются. На ремонт торпед он не прописан.

— Представляю вкус того, что прописано на ремонт.

— Пробьешь на ремонт торпед коньяк — памятник сварганим. Отольем из отходов производства в свободное от работы время. Ни один финансист не придерется. Да, пожалуй, еще и надпись соорудим «Спирт — торпедам, коньяк — торпедистам. Бозин».

Мы досмотрели спектакль и пошли к своим «брошенным» дочерям — Ольге и Татьяне, которые все это время пугали друг друга бабой Ягой.

Недавно он мне снова предложил: «Помянем Юру Москалева», — но налил себе малинового сока. Я изменять традиции не стал, однако дозу существенно уменьшил. Потом мы разговорились о прошедшей, вернее пролетевшей военно-морской службе, и оказалось, что в памяти Лариона осело много смешного, ироничного и, конечно, поучительного из области минно-торпедного бытия. Более того, эти сюжеты с одной стороны иллюстрировали его служебный путь наверх из мест отдаленных в морскую столицу страны — в Ленинград. А с другой, лишний раз раскрывали закулисный «быт» торпедной жизни, что и является предметом нашего внимания. Попасть служить в столицу — в первую или вторую — заветная мечта многих офицеров. Не всех, конечно. Сказать, что я не встречал офицеров, не желающих служить в Москве или в Ленинграде, было бы неправдой. Одним из них был капитан 1-го ранга Юрий Георгиевич Воробьев. Провожая меня в академию в 1970 году вместе с торпедным отделом МТУ в ресторане Морского вокзала, он наставлял: «Служба в Москве — это кто кого заложит и кто кого подсидит. Не стремись туда. Будешь сидеть и оглядываться. И все дела. Это не для меня». Будучи коренным ленинградцем и даже имея шестнадцать квадратных метров жилплощади где-то на Загородном, как гарантийный пропуск, он остался во Владивостоке. Навсегда. Приморские женщины его очень любили. Ну, куда от них в столицу. Отметим мимоходом, что о службе в Москве Юра знал понаслышке и потому, конечно, ошибался.