— О! На ловца и зверь бежит! — начальник МТУ, контр-адмирал Емелин Геннадий Валентинович, завел меня в кабинет. — Завтра нужно в Полярный. Возвращается лодка с моря. Две торпеды всплыли в точке залпа. Флагманский минер эскадры. Евгений Константинович Пензин, был на стрельбе, все расскажет. Разберись.

Утром я в Полярном. Прохожу в цех приготовления. Знакомимся.

— Вот две телеуправляемых самонаводящихся торпеды. Обе всплыли в точке залпа.

— Покажи автограммы!

Показывает. Смотрю. Все ясно. Малогабаритные креновыравнивающие приборы установлены неправильно. Нашел на стеллаже прибор, объясняю, как его нужно ставить: «Там надпись „Верх“, тут стрелка, значит, верх», — показываю Пензину. Вроде все ясно. Вскрываем приборную горловину. Добраться до креновыравнивающего прибора не просто сложно, а даже очень. Но правильность постановки можно увидеть, соответственно, организовав и выбрав соответствующую позицию. «Посмотри», — говорю Пензину. Смотрит — «наоборот стоит», — кричит как-то радостно, что дальше разбираться не надо. У второй торпеды то же самое: «Действует одна преступная рука». Осмотрел боевую торпеду и уже мрачно: «Тоже наоборот». — «Ладно, Женя, следствие я проводить не буду. Сам разберешься». — «Да, конечно, и незамедлительно». Помощник флагмина уже давал команду о выгрузке с лодок по одной боевой торпеде для контрольного осмотра. Тем временем, взгляд у меня остановился на торпеде САЭТ–60М, приготовленной к выдаче на подводную лодку. «Погладил» взглядом туда-сюда корпус, вижу, одна из пробок крепления батареи одноразового действия сидит не заподлицо с корпусом, а утоплена на пару миллиметров ниже. Как-никак семь лет в ОТК кое-что значит. Ясно, поставлена без прокладки. Батарейное отделение негерметично, тем более, оно с батареей не проверяется. При повышении давления в отсеке возможна заливка батареи. Неприятностей не оберешься. Объясняю флагмину. Но Женя не сдается. Подзывает матроса, снимает пробку. Прокладки нет.

— Ясно. Ты мне дальше не рассказывай, мне все ясно, но как ты определил, что здесь нет прокладки?

— У меня острое зрение, и зрение это-профессиональное. Семь лет в ОТК не проходят бесследно. Давай, пока я здесь, что-нибудь еще у тебя посмотрю:

— Пойдем в цех кислородных торпед.

Приходим. Приготовлена к подаче практическая торпеда 53–65К. Осматриваю. Взгляд зацепился за заглушку прибора потопления. Выходит за обводы почти на полмиллиметра. «Женя, — говорю, — прибор потопления собран неправильно. Последствия не категоричны, в рамках вероятностей, но у торпеды ничего не должно выпирать. Углубляться тоже ничего не должно, как только что мы выяснили. Для этого их калибруют». Ответственный за приготовление капитан 3-го ранга Давид Раксин возмутился, так не хотелось ему сливать воду и снова проверять ПЗО. Но Пензин был непреклонен. Воду слили, прибор сняли, посмотрели изнутри, убедились, приоткрыли рты, помолчали и стали делать, что надо и как надо. Итак, здесь я деловым авторитетом обзавелся. Вышли на воздух. Разговорились. Вспомнили тебя. Ты же с ним в Академии учился. Друзья. Захотелось пошутить. «Женя, ты, я слышал, в Академию собираешься. Начальником кафедры». — «Да». «В былые годы отсюда чаще на Литейный, 4 брали, чем на Ушаковскую набережную». Посмеялись. В МТУ я позвонил и доложил только по ТЭСТам… Так довелось мне «благословить» перед назначением двух начальников кафедры — Валентина Ковтуна и вот теперь и Женю Пензина.

Представление о том, чем занимаются в институте, у всех у нас в свое время было туманным. Потому-то и принес Ларион с собой в первый день не подводивший его «Курс математического анализа» и толстую амбарную книгу для черновых записей. Он, кажется, полагал, что здесь поутру на свежую голову составляют дифференциальные уравнения, к обеду извлекают корни, ну а к вечеру, уставшие, определяют логарифмы. О терминах «Научное сопровождение разработки» и «Научная эксплуатация оружия» мы были наслышаны. Но, глядя на стареющих научных сотрудников института, помогавших нам на флотах, мы не сомневались в собственных силах, в том, что тоже можем справиться. Особенно по вопросам эксплуатации оружия. Но я рассчитывал на его научный потенциал. Из титулованных инженеров в отделе было только двое — кандидат технических наук Валентин Фещенко, выпускник Корабелки — с флотским стажем и Вадим Сапелов, лауреат Ленинской премии из окружения Кокрякова. Остальные были исключительно практиками, знатоками торпед. Потому отдел постоянно подвергался критике со стороны маститых ученых. Они на всех совещаниях подолгу и озабоченно останавливались на отсутствии роста научных кадров. Состязание с американцами шло по широкому фронту: по моральному облику, по скорости, дальности, глубине хода и высоте полета всего плавающего и летающего, по числу ученых на душу населения, по числу изобретений на отдельно взятую голову, по числу статей на каждую правую руку и числу докладов на каждый говорящий рот. По этим показателям оценивались работы коллективов. Никуда не денешься. Но вскоре я понял, что сколько волка ни корми, он все время на флот смотрит. Ларион еще некоторое время потранспортировал ученые книги туда-сюда по набережной Обводного канала, а затем напросился в ознакомительную поездку на Северный флот.

К этому времени Станислав Павлович Петров развил энергичную планомерную деятельность по повышению надежности практических торпед. Он был неутомим и результативен. Технические совещания с участием флотских специалистов и руководства Главка Минсудпрома следовали одно за другим. Он привнес в вопросы эксплуатации то, чего здесь давно не хватало: «высокого уровня» и оперативности решений. Более эффективно заработал механизм реализации предложений специалистов флотов. Если ранее это были усилия офицеров торпедного отдела УПВ: Вязникова, Зуйкова и других, то теперь в этот процесс включилось руководство. Под его давлением на Балтике были подняты утонувшие при стрельбах несколько торпед 53–65К, были вскрыты причины потопления, приняты меры, и положение дел улучшилось. Затем он переключился на системы самонаведения торпед, на универсальную торпеду СЭТ–72. Потому вскоре наш отдел заработал по его конкретным поручениям. Мы как бы вообще отбились от рук своего руководства, но зато чувствовали защиту Петрова: «Меня устраивает, как работает отдел эксплуатации». Помнится, как-то, когда мы пребывали в полном форс-мажоре после очередного разбора наших научных планов, к нам случайно зашел Петров, находившийся в Ленинграде в командировке, и спросил:

— Вы часто бываете на флотах, знаете многих специалистов. Кого бы вы могли порекомендовать для работы в торпедном отделе УПВ?

Я немедленно порекомендовал самого себя:

— А Лебедев вас не устроит?

— Лебедев меня вполне устроит, но я считал, что оба вы на своем месте и всем довольны.

— Я всем доволен, но есть издержки. После Академии я назначен в институт приказом Главкома. Кроме родительской комнаты в коммунальной квартире я ничего не имею и иметь не буду. Меня в нее даже прописывают только временно. Это раз. Во-вторых, меня тянут в науку в той области, где еще нужно много работать чиновником. Теория надежности и вероятностей еще не тот инструмент, с каким нужно примеряться к торпедным системам. Здесь все еще покрыто толстым слоем «низкого качества изготовления», а некоторые принятые технические решения необходимо улучшать не на основе научных изысков, а исходя из здравого смысла.

— Я тебя понял. Готовь себя к работе в УПВ, а ты, Ларион, готовь себя на его место.

Пройдет еще года полтора прежде, чем вопрос так и разрешится. Я стал работать в режиме представителя УПВ, а Ларион получил мои проблемы.

Ларион.

— После того, как информация о твоем предстоящем переводе в Москву «протекла», надо мной повисло постоянно действующее указание писать диссертацию. Появился новый лозунг: «В начальники отделов — только через кандидатскую диссертацию!» Ю. Л. Коршунов вместо приветствия спрашивал, как идут дела, собираю ли материал. Быстро прошло время уклончивых ответов и улыбок, наступило время раздражительности и выговоров. Вплоть до областей, где меня учить не надо. Возвращается как-то он с полигона, весьма возбужденный. Вызывает меня. От вызова к начальнику я никогда ничего хорошего не жду. Чувствую, раздражен: «Какие у вас шумоизлучатели в практических торпедах?» Объясняю, что есть два типа, оба работают в звуковом диапазоне: моторчик, кривошип, пружинка, молоточек — на неделю хватает. — «Спишь тут! А у старшего военпреда Леоненко вот такой, — хватает спичечный коробок, ставит его энергично на стол, — шумит месяц! Немедленно к нему!» Вижу, что не довелось доктору послушать лекции Сергея Валерьяновича Бекренева. Тот бы сразу сказал, что частота работы «спичечного коробка» может быть только высокой. Чудес не бывает. Какая-нибудь высокочастотная несерьезная пищалка. Командировочное предписание из сейфа — и вечером я на полигоне. «Слушай, друг, — говорю Леоненко, — какую лапшу ты навешал на уши моему начальнику?» — «Вот, — с гордостью вытащил из стола Леоненко нечто равновеликое спичечному коробку, — акустическая метка! От рыбаков». — «И на какой же частоте работает эта… фигня?» — «25 кГц». — «Так я и предполагал. Но ведь ни одна корабельная гидроакустическая станция на этой частоте не слышит, там другой рабочий диапазон. Эту частоту берет только приемное устройство торпеды». — «Его-то мы и используем. Опускаем его на деревянной рейке, а в каюте у нас усилитель». — «Ну, с тобой мне все ясно, это здесь у вас, где полбалла — уже шторм, можно крутить на палке эту балду и морочить голову профессорам для ученого разговора. Ты хоть раз в море на поиске торпеды был или только здесь? Будь здоров. Приспособь еще крючок для рыбной ловли. Интереснее будет».