Самка подчас противодействует притязаниям пришельцев, и нередко ей в этом помогает возвратившийся в колонию супруг. Однако примерно в половине случаев самка остается пассивной или даже проявляет признаки благосклонности к постороннему ухажеру, так что их краткое свидание заканчивается оплодотворением неверной супруги. Содеяв желаемое, пришлый самец, не медля ни секунды, возвращается к своей самке. Та же, как правило, остается совершенно безучастной к измене своего партнера, обычно даже не давая себе труда повернуть голову, чтобы лицезреть происходящее.

Казалось бы, ничего похожего не должно быть у тех пернатых, у которых самец охраняет более или менее обширную территорию вокруг гнезда, немедленно пресекая все попытки чужаков проникнуть в его владения. Именно так ведут себя самцы у разных видов гусей, где отношения между брачными партнерами принято рассматривать как эталон супружеской верности: пары этих птиц не распадаются по окончании гнездования, так что семья в полном составе вместе с возмужавшими гусятами отправляется в места зимовок, с тем чтобы опять же вместе вернуться весной на свою прошлогоднюю территорию. В результате постоянство пар у гусей намного выше, чем, скажем, у пингвинов или чаек. Например, у одного из самых крупных гусей — канадской казарки — на протяжении 7 лет сохранилось 68 пар из 73, члены которых были окольцованы первоначально. И тем не менее, как выяснилось недавно, даже семейная жизнь гусей не гарантирована от мимолетной неверности самок своим супругам. По наблюдениям американских орнитологов Д. Велша и Дж. Сединджера на Аляске, у черной казарки, у которой территории отдельных пар сгруппированы в своего рода разреженную колонию, внебрачные связи самок отнюдь не являются редкостью.

Отношения, складывающиеся в брачных парах у большинства пернатых, с которыми мы только что познакомились, правильнее всего было бы назвать территориальной моногамией. Если здесь уместно провести параллель с семейными связями человека, территориальную моногамию следовало бы уподобить взаимоотношениям супругов, не питающих друг к другу особой привязанности, но вынужденных делить общую крышу над головой, хотя бы потому, что не так просто найти вакантное жилище, где тебя встретят с распростертыми объятиями. Эта аналогия в наибольшей степени применима к оседлым птицам, таким, например, как сороки. У них и самец, и самка, проведя весну и лето в совместных хлопотах по выращиванию потомства, затем остаются коротать осень и зиму на общей территории, которую каждый из них рассматривает, судя по всему, как свое собственное владение. И в самом деле, сейчас обе птицы — свободные в своих действиях индивиды, не связанные какими-либо взаимными обязательствами до начала сезона размножения.

А как обстоит дело у млекопитающих? Коль скоро среди них находятся наши ближайшие предки, да и сами мы принадлежим к млекопитающим, было бы естественно ожидать у них более теплых семейных отношений, основанных не только на чисто меркантильных соображениях, но и на взаимной персональной привязанности супругов. Увы, в большинстве случаев эти наши ожидания едва ли оправданны. Как я уже не раз упоминал, подавляющему большинству млекопитающих вообще чуждо какое-либо постоянство в их интимной жизни, чем они, с точки зрения моралиста, должны невыгодно отличаться от моногамных птиц. Что же касается тех видов млекопитающих, которых зоологи склонны считать моногамными, то у них отношения между супругами сплошь и рядом зиждятся на тех же чисто утилитарных мотивах, что и территориальная моногамия у птиц. Иными словами, главное, что определяет здесь сосуществование самца и самки — это их приверженность к одному и тому же участку местности.

Возьмем, к примеру, японского серау — существо, соединяющее в своем облике черты антилоп и козлов. Серау более всего напоминает плотного сложения домашнюю козу — мохнатую, рыже-бурую, с белым пятном на груди и с короткими прямыми рожками. Эти животные в отличие от большинства своих родичей привержены скорее одиночному, чем коллективному, образу жизни. Каждый индивид, будь то самец или самка, с наступлением половозрелости занимает собственный участок площадью около 20 га, куда в дальнейшем не допускает по возможности других особей того же пола. Исключение делается только для своих собственных отпрысков, пока те не достигли зрелого возраста. По наблюдениям японского зоолога Р. Кишимото, индивидуальные участки взрослых самок располагаются внутри более крупных территорий самцов-производителей.

В том случае если в пределах участка самца живет только одна половозрелая самка, создается впечатление, что перед нами моногамная пара, хотя оба участника событий приобрели свои земельные наделы в разное время и по собственному почину, никак не ориентируясь друг на друга. Тем не менее, оказавшись силою обстоятельств обитателями одних и тех же обширных лесных угодий, именно эти двое скорее всего разыщут друг друга в дремучей горной тайге, когда настанет пора любви. Проведя в брачных забавах день-другой, самец и самка сразу же вновь вернутся к независимому существованию, встречаясь лишь от случая к случаю во время скитаний по своим пространным владениям. Папаша ничуть не интересуется судьбой своего будущего отпрыска., благо тот в состоянии следовать за матерью уже через несколько дней после рождения, а она может на время оставить его затаившимся где-нибудь в укромном местечке, чтобы вдоволь полакомиться сочной травой в отдаленном, редко посещаемом ею уголке своих владений.

Поскольку у серау территория самки обычно лишь немногим уступает по своим размерам территории самца, владения индивидов того и другого пола обычно в той или иной степени совпадают в своих границах. За счет этого и возникает иллюзия, что обитатели данной местности связаны моногамными отношениями, хотя в действительности сколько-нибудь тесные связи между живущими «совместно» самцом и самкой полностью отсутствуют. Именно в силу последнего обстоятельства территориальная моногамия может легко уступать место многоженству. И в самом деле, большинство самцов серау, находившихся под наблюдением Р. Кишимото, — от 8 до 13 в разные годы — имели в границах своих территорий по одной-единственной взрослой самке. В то же время владения 3–4 других самцов охватывали по два участка самок, просто потому, что эти участки имели сравнительно небольшие размеры и могли уместиться внутри достаточно обширных территорий самцов-«многоженцев».

Легкая взаимозаменяемость территориальной моногамии и многоженства, или полигинии, у животных одного вида — явление вполне обычное в тех случаях, когда самке под силу без чьей-либо помощи поставить на ноги потомство, так что самец оказывается освобожденным от утомительной роли заботливого отца. Именно так и обстоит дело у многих так называемых моногамных млекопитающих из числа мелких, величиной с зайца, африканских антилоп-дукеров, грызунов (таких, в частности, как полевки), летучих мышей и низших приматов, именуемых полуобезьянами.

Интимная жизнь наших прародителей приматов — это, вне всякого сомнения, весьма увлекательная тема для каждого, кто когда-либо задумывался о биологических корнях поведения людей. Ранее мы уже успели познакомиться с вопиющим непостоянством сердечных привязанностей у шимпанзе — этих самых близких нам братьев по крови. Но сие не означает, что свободная любовь всецело господствует среди приматов, объединяющих в своем составе около 200 видов, в высшей степени разнообразных по внешнему облику и по особенностям социальных и семейных отношений.

В частности, своего рода вынужденное единобрачие, диктуемое совместным проживанием самца и самки в пределах приглянувшегося каждому из них клочка местности, характерно для некоторых наиболее примитивных приматов, которые и внешне-то не слишком похожи на обезьян. Я имею в виду тупайю, обитающую в тропических лесах Юго-Восточной Азии. Слово «тупайя» у коренных жителей этих мест означает не что иное, как «белка». Тупайи, которых насчитывается около полутора десятка видов, и в самом деле похожи на белок, отличаясь от них более темной окраской и сильно вытянутой мордочкой с лишенной шерсти верхней «губой» (рис. 9.5).