Ноги мои проваливались в прах древних мертвецов, такой податливый, словно тысячи кладбищенских кротов день и ночь снова и снова перекапывали его, а я скользила и сползала в чёрную пропасть всё ниже, ниже и ниже. Вскоре я начала видеть вокруг себя торчащие из земли торцы гробов, и чем глубже я спускалась, тем теснее и уже становилась яма, пока не стала такой узкой, что я едва могла протиснуться дальше. Я утешала себя, говоря, что в гробах нет никого, кроме умерших людей, которые давным–давно обрели покой, так что мне нечего бояться, что чьи–нибудь костлявые руки протянутся из темноты и схватят меня. Наконец, я увидела, что дядя остановился. Я тоже остановилась и встала чуть выше него на склоне ямы — и почему–то была гораздо спокойнее, чем можно было ожидать.

— Я всегда удивляюсь, что во сне мы ведём себя с поразительной доверчивостью, но боимся много меньше, чем следовало бы, — проговорил Донал.

— Дядя наклонился и, пыхтя, начал пихать и тащить на себя чей–то гроб, преграждавший ему путь. Каким–то образом он всё–таки умудрился оттащить его в сторону, и на его крышке я увидела серебряный герб Морвенов. В то же самое мгновение крышка откинулась, и из гроба поднялся мой отец, совсем живой и весёлый; рядом с ним дядя выглядел как полусгнивший труп рядом с проснувшейся душой. «Чего тебе надо от моей дочери?» — спросил отец, и дядя трусливо задрожал и съёжился под его взглядом. Потом отец взял меня за руку и сказал: «Пойдём, дочка, пойдём со мной!» Я пошла за ним, и всё существо моё наполнилось дивной радостью; страхи исчезли, и дядя исчез вместе с ними. Тем же самым путём отец привёл меня наверх, но когда мы выбрались из ямы, вместо жуткой, полуразвалившейся церкви я оказалась у себя в спальне. Я оглянулась вокруг и увидела, что рядом никого нет. Мне жаль было расставаться с отцом, но я была так счастлива снова очутиться у себя! А потом я проснулась. И знаете, что было ужаснее всего? Я проснулась не лёжа в постели, а стоя посередине комнаты, как раз там, где сон покинул меня. Я не могу избавиться от мысли, что и в самом деле куда–то ходила, и мучаюсь уже целый день. Потому что если я и впрямь ходила во сне, кто знает, что случится со мной сегодня ночью — и завтра, и послезавтра?

— Об этом знает Бог и наш Спаситель, — твёрдо ответил Донал. — Но скажите, не мог ли дядя снова дать вам какое–нибудь из своих снадобий?

— Мне и самой было бы легче так думать. Но как он мог это сделать?

— Всё равно, вам лучше перебраться в другую спальню и попросить миссис Брукс занять комнату рядом с вами.

— Хорошо.

Донал был бы рад предложить ей свою охрану. Он даже готов был спать у дверей её комнаты, как верный пёс, но понимал, что сейчас ей может помочь только миссис Брукс. После этого он немедленно приступил к наблюдениям и измерениям, стараясь понять, есть ли в замке и на самом деле какая–то никому не известная комната. Он делал всё это как можно тише и незаметнее, и вскоре про некоторые части замка уже мог с уверенностью сказать, что никакой скрытой комнаты там нет. Конечно, поскольку трудился он в одиночку да ещё и тайком, дело продвигалось медленно. И так–то нелегко измерить здание, которое строили и перестраивали в течение нескольких столетий, каждый раз пытаясь приспособить его к меняющимся вкусам и потребностям очередного поколения. А сделать это так, чтобы твои действия не привлекали праздного внимания и любопытных взглядов, почти невозможно. К тому же все эти многочисленные пристройки, надстройки, ниши и башенки беспорядочно громоздились друг на друге, кое–как состыковываясь в общем пространстве, и проходы между разными частями замка прямо–таки поражали смелостью задумки и хитростью исполнения. Донал то и дело натыкался на пустые пространства внутри самих стен, разную высоту этажей, непонятные лестницы и проёмы, ведущие непонятно куда, и потому исполнение его замысла шло совсем не так споро и гладко, как ему хотелось.

Осень принесла с собой свирепые ветры и штормы. Многие местные рыбаки лишились своих лодок, унесённых в открытое море, а в некоторых семьях оплакивали погибших кормильцев, которым уже не нужны были ни лодки, ни снасти. На деревню опустилась скорбь, и Донал нередко появлялся то в одном, то в другом доме, стараясь сделать что можно для осиротевших детей и безутешных вдов. Арктура охотно ходила в деревню вместе с ним и там познакомилась с человечеством в его самой незамысловатой и простой форме, а поскольку её собственной натуре этого заметно недоставало, новое знакомство сослужило ей хорошую службу. Пожалуй, ничто другое не помогает нам так верить в Отца, как зримая и деятельная любовь к брату или сестре.

Если тот, кто не любит брата своего, которого видит, не может любить и Бога, Которого не видит, то человеку, любящему своего брата, конечно же, будет легче любить и незримого Бога! Арктура навещала вдов и сирот, сострадала их утратам и ощущала в них такие же, равные ей человеческие души, всем существом входила в их скорби, разделяла с ними очищающее и возвышающее воздействие простого и искреннего горя, одинаково сокрушающего каждое сердце, и чувствовала, что тем самым приближается к Богу. Она встречала Бога в Его детях, ибо истинная религия состоит как раз в том, чтобы почитать и любить ближнего и поступать с ним по справедливости.

Всякий, кто любит ближнего, вскоре начинает понимать, что не может обойтись без другой, высшей части веры — любви к Богу. Если за первым не следует второго, то и любовь к людям рано или поздно угаснет, а человек станет только хуже из–за того, что раньше любил, а потом перестал. Арктура обнаружила, что ей легче пробраться к Богу через толпу таких же, как она, людей. Чужие страдания помогли ей отвлечься от своих собственных, позволили ей взглянуть на свои беды со стороны и тем самым гораздо лучше их понять.

Как–то раз уже после того, как рыбаки вышли на промысел, разразился страшный ураган. Некоторые лодки успели вернуться в гавань (вернее, в то, что от неё осталось), другие остались в открытом море. Когда всё улеглось, на берегу обнаружилась перевёрнутая лодка Стивена Кеннеди. Позднее волны выбросили на песок его тело, неподалёку от того места, где Донал вытащил из воды сети. На деревню обрушилось новое горе. Стивена все любили и уважали, а у матери он был единственным сыном. Теперь ей некого было встречать в закатных сумерках; её сын не войдёт больше в дом уверенным, неспешным шагом усталого рыбака. И кто знает, придётся ли ей когда–нибудь с ним свидеться, узнать и обнять его? Увы, бытующая в народе вера подчас оказывается ничуть не лучше язычества и мало чем может утешить тех живых, что потеряли своих любимых. И виновато в этом не христианство, а христиане.

По–моему, я вполне верно могу угадать, что подумал Форг, когда до его ушей дошли эти новости. Теперь ему ещё меньше хотелось жениться на Эппи, ведь соперника, готового сражаться за неё, больше не было, и на выбранном им пути стало ещё одним врагом и ещё одной опасностью меньше. Через неделю Форг уехал из замка, и даже если его отец знал, куда он отправился, то больше об этом не знал никто. Граф настойчиво уговаривал его начать проявлять интерес к своей кузине, но Форг объявил, что пока это выше его сил. Вот если он ненадолго уедет, а потом снова вернётся, дело пойдёт намного легче.

Время шло, ураганы стихли, тонкие ветви на макушках деревьев и их глубоко скрытые корни начали понемногу подумывать о весне, и Арктура снова перебралась в свою прежнюю спальню. Однако вскоре она снова появилась в классной комнате и призналась Доналу, что опять видела тот же ужасный сон.

— На этот раз, — сказала она, — мне снилось, что я поднялась по лестнице, вошла к себе в спальню, легла в постель и только тогда проснулась. Но я не решаюсь спросить у миссис Брукс, видела ли она меня.

— Вы думаете, что действительно ходили ночью по замку? — спросил Донал.

— Не знаю. Надеюсь, что нет. Иначе я, наверное, просто сойду с ума. Я весь день думала о потерянной комнате. По–моему, здесь есть какая–то связь.