— Вечер добрый, — поприветствовал его Донал.

— И вам того же, — ответил тот, не меняя позы и не вынимая руки из карманов. С горделивым видом полноправного хозяина он прислонился к входу в свою гостиницу и с полным осознанием собственного превосходства взирал на босые ноги и подвёрнутые штаны новоявленного гостя.

— Это должно быть та самая гостиница, которую я ищу, «Герб лорда Морвена»? — спросил Донал.

— Чего ж вы спрашиваете, коли и так видно, — отрезал хозяин. — Вон же он, герб, сам за себя говорит!

— А–а, — протянул Донал, поднимая голову. — Точно, что–то висит! Должно быть, это и есть тот самый герб. Только ведь не все так отменно знают геральдику, как вы. Признаюсь, мне что этот герб, что какой другой — всё равно. Откуда мне знать, чей он? Может, лорда Морвена, а может, ещё кого. В Шотландии благородных семейств — пруд пруди!

Джона Глумма можно было уязвить одним единственным оружием: насмешкой. При всём его самодовольстве его начинало трясти от ярости при малейшем намёке на издёвку, и чем тоньше был этот намёк (если, конечно, у мистера Глумма вообще были основания его подозревать), тем сильнее он злился и нервничал.

Он шагнул с порога на мостовую, вытащил руку из кармана и указал на вывеску.

— Глаза–то протрите, — повысил он голос. — Вон две красные лошади. Видите?

— Вижу, — ответил Донал. — Прекрасно вижу, только мне в этом толку ни на грош, будь они хоть двумя красными китами! Нет, приятель, — сказал он, резко повернувшись к хозяину и глядя прямо ему в лицо, — вы просто не понимаете всей глубины моего невежества. Оно такое же буйное, как ваши красные лошади. По части незнания я, пожалуй, никому не уступлю!

Мужчина оцепенело посмотрел на него.

— Ладно болтать, — сказал он наконец. — Не такой ты простак, каким прикидываешься!

— А что это там виднеется такое, над лошадьми? — спросил Донал. — На самом верху?

— Это основание, усаженное морским жемчугом, — важно ответил хозяин. Он не имел ни малейшего понятия, почему над головами гарцующих коней красуется какое–то там основание, да ещё и украшенное морским жемчугом, но страшно гордился своими познаниями.

— Ах вот что! — протянул Донал. — А я думал, это конёк или санный полоз!

— Конёк! — с негодованием фыркнул хозяин и повернулся, чтобы пройти в дом.

— Нельзя ли мне сегодня переночевать у вас, за разумную плату? — окликнул его Донал.

— Это как сказать, — не оборачиваясь ответил Глумм, колеблясь между нежеланием упустить даже самую крохотную прибыль и злостью на то, что он счёл обидной насмешкой (хотя на самом деле это была всего лишь добродушная шутка). — Смотря какую плату считать разумной.

— Ну, шестипенсовика бы я не пожалел, а шиллинга жалко, — ответил Донал.

— Ну тогда пусть будет девять пенсов, а то я смотрю, у тебя от серебра карманы не рвутся.

— Это точно, — улыбнулся Донал. — От чего–чего, но только не от серебра! Даже отдай я вам всё, что у меня есть, карманы мои большого облегчения не почувствуют!

— Странноват ты, парень, вот что я тебе скажу, — проворчал хозяин.

— Не такой уж я и странный, — возразил Донал. — Кстати, завтра утром сюда должны привезти мой сундук. — Прямо сюда, в «Герб лорда Морвена». Ну, не завтра, так послезавтра.

— Вот привезут, тогда и увидим, — ответил хозяин, давая понять, что не слишком–то верит в наличие у этого неимущего гостя столь респектабельного багажа.

— Одна беда, — продолжал Донал. — Без башмаков мне ни в один приличный дом не показаться. Одна пара у меня в сундуке, а вторая — вот, за спиной. Только на ногах ничего нет.

— Сапожников вокруг полно, — буркнул мистер Глумм.

— Что ж, пойду оглядеться, может, и найду одного. Да, мне ещё надо повидаться с местным священником. Не скажете, где он живёт?

— Он всё равно в отъезде. Только тебе туда соваться нечего. Он человек порядочный, оборванцев не терпит. С такими, как ты, у него разговор короткий.

Хозяин постепенно приходил в себя и потому с каждой секундой становился всё высокомернее и грубее.

Донал усмехнулся. Чем больше человек доволен своим местом в мире, тем меньше его волнует, что думают о нём другие. Честолюбцам же нравится, чтобы о них думали лучше, чем они есть на самом деле. Потому–то они так злятся, когда всё происходит как раз наоборот.

— У вас, видно, тоже с оборванцами разговор короткий, — сказал он.

— Куда короче, — отозвался Глумм. — Не пристало честному человеку якшаться с нечестивцами.

— Ну, не вешать же их, бедняг! — воскликнул Донал.

— А и повесить десяток–другой — только воздух чище станет!

— За то, что у них нет крыши над головой? Что–то вы слишком круто завернули! А вдруг вам самому придётся когда–нибудь так же мыкаться по свету?

— А вот когда придётся, тогда и посмотрим… Ну что, долго ты ещё будешь мне глаза мозолить? Будешь заходить или нет?

— Больно уж неласково вы меня встречаете, — ответил Донал. — Пойду–ка я лучше пройдусь, огляжусь кругом, там и решу. Знаете, нам оборванцам можно ведь и не церемониться!

Он повернулся и зашагал прочь.

Дойдя до самого конца улицы, Донал увидел низкие ворота, открывавшие вид во двор маленького и довольно убогого домика. За воротами сидел невысокий сутулый человек, усердно зашивающий старый башмак. Золотые и багряные солнечные лучи проникали прямо к нему во дворик, ласково и радостно освещая его работу и играя розовыми и пурпурными бликами на куче дратвы, лежавшей возле его табурета. На всём белом свете Донал не смог бы отыскать сапожника, который помог бы ему лучше, чем старый Эндрю Комен. Большинство уважающих себя мастеров сочли бы ниже своего достоинства чинить такую дряхлую пару башмаков, которая висела у Донала за спиной, — особенно при виде её босоногого владельца.

— Вечер добрый, — поздоровался Донал.

— Лучше некуда, — не поднимая глаз, ответил сапожник, занятый особенно важный стежком. — Погода самая что ни на есть знатная.

— Знатная, — кивнул Донал. — Только почему–то у вас тут странно пахнет. Правда, вечер здесь, пожалуй, ни при чём, и погода тоже.

— Тут вы тоже в точку попали, — согласился сапожник. — Но погода всё ж таки при чём, потому что ветерок — вот запах–то сюда и долетает. Это из сыромятни, она тут неподалёку. Кто привык, тому даже нравится. Вы не поверите, сэр, но я сквозь этот запах даже клевер могу учуять. Конечно, кожа не для всех так сладко пахнет, как для меня. Я ж сапожник, куда мне без сыромятни! Но когда сидишь тут целыми днями с утра до вечера, поневоле научишься выискивать маленькие радости да благодарить Господа Бога. А заново узнать старое благословение — это порой даже лучше, чем увидеть новое! Вот взять хоть пару башмаков: коли старые как следует починить, так они будут ещё лучше новых.

— Так–то оно так, — сказал Донал, — только я что–то не пойму, при чём здесь благословение.

— А вот вы представьте себе, сэр, как вы надеваете старые, знакомые башмаки, которые нигде не жмут, нигде не натирают и которые вам так отменно починили, что носить — не сносить! Разве это не то же самое, что заново увидеть давнее благословение, о котором вы раньше и не думали?

С этими словами сапожник на секунду поднял своё маленькое морщинистое лицо. Его весело посверкивающие глаза встретились с глазами бывшего пастуха, и тот увидел в них родственную душу, такую же необычную и чудну`ю. Старый мастер принадлежал к извечному братству тех христиан–философов, которые внешне оторваны друг от друга на годы и неизмеримые расстояния, но внутренне единомысленны и неотделимы от себе подобных. Самобытность в таких людях трудится рука об руку с терпением, свободно и неторопливо совершая своё дело. Во взгляде сапожника Донал увидел созревшую душу, выглядывающую из своего временного жилища и готовую по первому зову кинуться в солнечный свет новой жизни. Несколько мгновений он не шевелясь смотрел на своего нового знакомого мудрыми, прозорливыми глазами. Ему показалось, что они знакомы уже много лет.