Так сказал Донал, и в словах его была великая и высокая истина. Увы, порой мужчины и женщины любят друг друга так плохо и мало, что Богу в любом случае не к чему было бы их ревновать! Нет, Бога огорчает вовсе не наша любовь к друг другу. Его Отцовское сердце болит из–за того, как мало мы любим своих ближних и как страстно обожаем самих себя.

Но Арктура быстро устала и вскоре чуть слышным шёпотом попросила Донала отпустить её. Он бережно усадил её в кресло и, взглянув ей в лицо, увидел, что оно стало ещё прекраснее, и осенивший его румянец говорил о здоровье, которое крепче и глубже любой болезни. Эти Божьи дети были из числа тех немногих, которые начинают любить ещё сильнее, когда ощущают Его рядом с собою, и чьи души обнажены перед Ним и ничуть того не стыдятся. Имеющий уши да слышит и, слыша, разумеет! А если он всё–таки не понимает, то пусть не говорит ни слова, и в том будет его мудрость. Если в вере человека нет места для земной любви и он считает, что и без того может достигнуть святости, то он не познал ещё замысла Господа, возгласившего: «Сотворим человека по образу Нашему!» Быть может, он и вправду святой, но вряд ли Бог назовёт его человеком по Своему сердцу. Творение человека завершается, когда он полностью обретает своё спасение, и, возможно, такого святого придётся спасать не только от греха.

— Когда мы поженимся? — спросил Донал.

— Скоро, скоро, — ответила Арктура.

— Значит, завтра?

— Нет, не завтра. Теперь, когда мы поняли друг друга, спешить некуда, — прибавила она со светлой и чуть смущённой улыбкой. — Я просто хочу стать твоей женой до того, как умру, вот и всё. Какая разница, завтра это будет или ещё через день?

— Как скажешь, голубка моя, — ответил Донал.

Она встала, подошла к нему и прижалась к его груди.

— Да мы и сейчас всё равно что женаты, — сказала она. — Ведь мы знаем, что любим друг друга. Как же я буду тебя ждать! Ведь ты всё равно будешь моим — хоть чуть–чуть, но будешь, правда? — если даже и женишься на какой–нибудь доброй и красивой девушке, когда меня не станет. Я буду любить и её, когда она придёт домой.

— Арктура! — только и мог сказать Донал.

Но распахнувшиеся небесные окна и мощный поток невыразимой любви и жизни оказались непосильными для слабого и измученного человеческого сосуда, не способного выдержать сокрушительный прилив радости. Однажды утром Арктура обнаружила на подушке кровавые пятна и поняла, что конец её совсем близко.

Она послала за мистером Грэмом и попросила его вызвать из Эдинбурга их семейного адвоката. Оставшись с ним наедине, она продиктовала ему своё завещание. Выслушав её, этот деловой человек укоризненно покачал головой. Его разум был до отказа забит сотнями мелких забот и придавлен множеством самых искажённых мнений. Он пытался возражать и спорить, но Арктура сразу же остановила его.

— Но у вас есть кузен, имеющий право на наследование титула! — воскликнул адвокат.

— Мистер Фортен, — сказала Арктура, — поверьте, я знаю свою семью не хуже вас. Я пригласила вас не для того, чтобы с вами посоветоваться, а для того, чтобы отдать распоряжения насчёт моего завещания.

— Простите, миледи, — возразил тот, — но о некоторых вещах я просто обязан вам напомнить, если желаю честно исполнять свой долг.

— Хорошо, тогда скажите всё, что считаете нужным. Я выслушаю вас хотя бы для того, чтобы потом вас не мучила совесть.

Адвокат пустился в длинные рассуждения, полные мирской мудрости и здравых советов. Говорил он долго, но ни разу не повторился.

— Теперь вы спокойны? — спросила Арктура, когда он замолчал.

— Да, миледи.

— Тогда выслушайте меня. Нет никакой необходимости в том, чтобы вы шли против собственных чувств и предубеждений. Если мои желания противоречат вашей совести, я не стану более вас задерживать.

Мистер Фортен молча поклонился, внимательно выслушал и записал всё, что сказала ему леди Арктура, а потом поднялся, чтобы идти.

— И когда же будет готово моё завещание? — спросила она.

— Через неделю или две, — ответил он.

— Если вы не привезёте мне его до послезавтра, я приглашу адвоката из Эдинбурга.

— Оно будет у вас, когда вы пожелаете, миледи.

Мистер Фортен сдержал своё слово. Через день завещание было доставлено в замок, и приглашённые свидетели заверили его своими подписями. После этого Арктура начала угасать буквально не по дням, а по часам. Донал ни единым словом не напоминал ей о свадьбе. Пусть всё будет так, как она захочет, решил он. Он почти всё время проводил возле её постели. Он читал ей вслух, когда она ещё могла слушать и думать, говорил с ней или просто молчал, когда силы покидали её. Арктура сразу же рассказала миссис Брукс о том, что они с Доналом любят друг друга и собираются пожениться. Услышав об этом, добрая женщина пролила немало слёз. Ей казалось, что даже в нашем печальном мире нет ничего печальнее, чем такая любовь. Но Донал и Арктура вовсе так не думали.

Граф чувствовал себя немного лучше, но у него не было никакой надежды даже на временное выздоровление. Он стал гораздо мягче и спокойнее, и его угрюмая раздражительность всё больше уступала место тихой грусти. Казалось, он начал понемногу осознавать всю низменность своей прежней жизни — должно быть, потому, что хоть мельком, но успел увидеть нечто лучшее. Просто удивительно, как болезнь, которую глупые люди упорно считают самым страшным и нежеланным злом, может подвигнуть человека к искуплению! Граф неизменно справлялся о здоровье Арктуры и даже просил, чтобы через день его относили к ней в комнату, чтобы он мог хоть недолго, но побыть с нею. В его душе проснулась первая, робкая, но настоящая привязанность к своей племяннице.

Одним майским утром, когда голые ветви деревьев дрожали на холодном ветру, Донал, просидевший возле Арктуры почти всю ночь и теперь дремавший на кушетке в соседней комнате, вдруг услышал, как его зовёт миссис Брукс.

— Миледи хочет вас видеть, сэр, — сказала она.

Донал тут же вскочил и, быстро подойдя к кровати, опустился возле неё на колени.

— Надо позвать священника, — прошептала Арктура. — Только не мистера Кармайкла, он совсем тебя не знает. И мистера Грэма; пусть они с миссис Брукс будут свидетелями. Я должна хоть раз назвать тебя своим мужем перед тем, как умру.

— Будем надеяться, что и после ты назовёшь меня так ещё много, много раз! — прошептал Донал в ответ.

Она улыбнулась и посмотрела на него с бесконечной, невыразимой любовью.

— Смотри, — сказала она, протягивая к нему ослабевшие руки, но крепко притягивая его к себе. — Вот как я люблю тебя! Конечно, я сейчас ничего не понимаю, ни о чём не думаю и даже на тебя почти не смотрю. Я знаю, что смерть вернёт мне разум и оживит меня, но пока умираешь, становишься совсем глупой и вялой. Да, я теперь вялая и глупая, но, глядя на меня, ты всё равно повторяй себе: «Это ничего. Это всего лишь приближение смерти. Моя жена любит меня, знает, что любит, и когда–нибудь сможет показать мне всю свою любовь!»

Эти её слова стали для Донала настоящим сокровищем — и тогда, и после.

Появившийся вскоре священник тщательно и серьёзно расспросил Арктуру о её решении, по–видимому, желая убедиться, что, будучи на самом пороге смерти, она действительно понимает, что делает. Он не смог удержаться и потому то и дело тихонько вздыхал, неодобрительно покачивая головой, но всё же добросовестно совершил всё, о чём его попросили, выписал им бумагу о заключении брака и пригласил свидетелей скрепить её подписями. На его укоризненные и предостерегающие взгляды никто не обратил ни малейшего внимания — никто, кроме миссис Брукс, всем своим видом выражавшей молчаливое, но красноречивое возмущение. Когда церемония завершилась, жених бережно и нежно поцеловал свою невесту и вышел из комнаты вместе со священником.

— Вы уж меня простите, но это одно из самых странных бракосочетаний, которые мне до сих пор приходилось видеть! — воскликнул тот.