Больше она не говорила ничего. Эппи сидела в углу и горько плакала.

Донал приходил к ним каждый день, пока старого сапожника не похоронили. Удивительно, сколько народу собралось, чтобы проводить его в последний путь. Правда, большинство горожан всегда считали Эндрю всего лишь нищим философом–любителем, никогда не упускавшим возможности поговорить, и полагали, что ума он был небольшого, но зато язык ему достался длинный. Конечно — ведь сапожник был настолько дальше и выше их, что казался им совсем маленьким и незначительным!

Но любые похороны, какими бы они ни были — полными суровой шотландской простоты или тихого, задумчивого смысла, как это часто бывает в Англии, — должно быть, кажутся ненужным пустяком самому духу человека, наконец–то сбросившего свои тесные башмаки на бесконечную, томительную дорогу, оставившего позади и пыль, и полуденную жару да и саму дорогу вместе со всем миром своего странствования, который никогда не мог и не должен был стать ему своим и всегда оставался для него лишь землёй паломничества.

Самый величавый мраморный особняк мог стать для него лишь временным и весьма шатким пристанищем, а не постоянным жилищем и, уж конечно, не родным домом. Здесь, в мире, человеку не дано почувствовать себя уютно; разве только решительно подавить, искалечить или свести на нет само его существо. Те же, кто и сейчас считает его своим домом, возрастая, однажды тоже поймут, что здесь им так же тесно и неловко, как невылупившемуся из яйца жаворонку.

Какое–то время Донал продолжал приносить в дом Коменов свои сбережения, но вскоре Дори начала вязать на продажу чулки и другие мелочи и стала сама зарабатывать себе на жизнь. В городе было немало добрых людей, которые уважали её больше мужа, потому что считали её более практичной и обыкновенной. Они не забыли про старушку–вдову и то и дело подыскивали ей несложную работу, так что теперь Дори почти не обращалась к Доналу за помощью. Мисс Кармайкл предложила найти место и для её внучки, если та сможет удовлетворительно ответить ей на кое–какие вопросы. Не знаю, пришёлся ли этот допрос по душе самой Эппи, но мисс Кармайкл была вполне ею довольна и подыскала ей место горничной в Эдинбурге. Эппи безутешно плакала, расставаясь с Арктурой, но тут уж ничего нельзя было поделать. По всей округе уже ходили слухи, жестокие, но по большей части правдивые, да и самой Эппи было не найти покоя, пока она оставалась поблизости от замка.

Лорд Форг ни разу не попытался увидеться с нею с того самого дня, когда ей пришлось уйти вместе с Доналом, и Эппи думала, что он, должно быть, отказался от неё навсегда. Донала же, несмотря на всю его доброту, она почти ненавидела — наверное, отчасти из–за того, что по совести не могла не чувствовать его правоту.

В замке всё вернулось на круги своя. Лишь Доналу не хватало радостных мыслей о том, что где–то там, внизу у себя за верстаком сидит весёлый и мудрый сапожник. Конечно, теперь в своём новом доме старый мастер стал настоящим аристократом; но ведь он был им всегда!

Форг уныло слонялся по замку, ничего не предпринимая и не видя перед собой иного выхода кроме самого нечестного и недостойного. Будь у него хоть искра доверия к Доналу, тот мог бы помочь ему стать настоящим человеком, а ведь это гораздо лучше и выше, чем быть просто графом. Донал научил бы его прямо смотреть на жизнь и называть вещи своими именами, и это стало бы для него подлинным перерождением и искуплением. Быть человеком — значит видеть всё так, как оно есть, и действовать по правде в соответствии с реальностью. Но Форг ни в малейшей степени не проявлял подобных стремлений, и надежда когда–нибудь увидеть в нём истинного мужчину блекла с каждым днём. Его часто видели верхом. Иногда он бешено скакал, словно гонимый дьявольской силой, перелетая через всё, что попадалось ему на пути; иногда пускал коня шагом, вяло покачиваясь в седле с отсутствующим видом и отпущенными поводьями. Однажды Донал повстречался с ним в узкой аллее. Увидев его, Форг тут же свирепо натянул поводья, что есть силы пришпорил коня и поскакал прямо на него, притворяясь, что ничего перед собой не замечает. Донал отпрянул в колючие кусты и остался невредим; только вылетевшая из–под копыт грязь попала ему в лицо.

Однажды утром, когда Донал сидел с Дейви в классной комнате, в дверь постучали, и вошла леди Арктура.

— Ветер дует с юго–востока, — сказала она.

— Тогда слушайте внимательно, миледи, — ответил Донал. — По–моему, это как раз то, чего мы ждали.

— Хорошо, — отозвалась она и вышла.

День склонился к закату, но больше она так и не появлялась. После ужина в тёплых вечерних сумерках Донал сидел за книгами у себя в башне, как вдруг в комнату к нему ворвался Дейви и радостно сообщил, что вслед за ним поднимается Арки. Донал встал ей навстречу. Да, она всё–таки слышала музыку, сказала Арктура, совсем тихую. Может быть, стоит подняться на крышу?

— А где вы её слышали, миледи? — поинтересовался Донал. — И когда? Тут мне совсем ничего не слышно.

— У себя в маленькой гостиной. Сегодня она и правда совсем тихая, но ведь её ни с чем не спутаешь.

Они втроём поднялись на обзорную площадку. Ветер был лучше некуда, мягкий и ровный. Они уже достаточно освоились на крыше и потому без труда добрались до нужного места. К тому же, было совсем светло, хотя круглая и большая луна, карабкающаяся вверх по небосклону, ещё не вошла в полную силу. Вскоре они уже стояли возле знакомого скопления дымовых труб, возвышающегося подобно дереву, неожиданно выросшему на крыше дома. Они уселись и стали ждать.

— Я почти жалею, что мы разгадали эту тайну, — признался Донал.

— Почему? — удивилась Арктура. — Ведь в любом случае лучше знать правду, какой бы она ни была. Уж вы–то наверняка думаете именно так!

— Конечно, — кивнул Донал. — Если эта штука в трубе и впрямь окажется эоловой арфой — а я полагаю, что так оно и будет, — то просто замечательно, что мы её нашли. Но мне было бы интереснее, окажись тут что–нибудь такое, чего мы не могли бы объяснить.

— Я не очень вас понимаю.

— Но ведь необъяснимое так расширяет наши горизонты! Задаёт нам новые вопросы, открывает новые ответы, в которых столько новых возможностей и столько радости! Знаете, сколько удивительных открытий скрывается под твёрдой скорлупой кажущихся противоречий?.. Кстати, миледи, вы, наверное, слышали множество историй о старинных домах, в которых то и дело звучит загадочная музыка, предвещающая недоброе для их обитателей.

— Конечно, слышала. Но какой прок в таком предзнаменовании?

— Не знаю. Сам я никакого прока в этой музыке не вижу, а иначе, такие вещи, наверное, и встречались бы намного чаще. И потом, будь от неё польза, почему она всё время звучит только в домах сильных мира сего и никогда не посещает лачуги бедняков?

— Наверное, по той же причине, по которой богачам достаются и все другие блага земной жизни, — сказала Арктура.

— Прекрасный ответ, — улыбнулся Донал. — Возразить тут нечего. Но если, вооружившись подобными историями, кто–то попытается меня убедить, что о знатных семействах, проживающих в великолепных замках, Господь печётся больше, чем о бедняках, ютящихся в самых нищих хижинах Шотландии, я и слушать его не стану!

— Но разве по–настоящему влиятельные семьи не должны быть важнее других?

— нахмурившись, произнесла Арктура.

— Конечно, если они несут в себе благо. Но ведь про большинство знатных семей такого не скажешь. Даже Сам Господь родился не асмонейским царевичем, а пришёл в мир сыном простой крестьянки, и отцом его считался обыкновенный плотник.

— Что–то я не вижу, какая тут связь.

— Можно не сомневаться, что Господь занял в мире именно такое положение, которое лучше всего позволяло Ему сделать то высшее добро, ради которого Он и пришёл. Я не хочу принижать иные сословия, ведь у каждого жизненного пути есть свои особенности. Но мне кажется, что и продолжать Его истинное дело лучше всего получается у простых и незнатных, нежели у людей с высоким титулом и положением.