Кровать в часовне, а на ней — сухие кости! Как такое могло произойти?

Может быть, несчастную женщину — что–то подсказало Доналу, что мёртвое тело было женским — принесли сюда по её собственному желанию, чтобы она могла умереть в священном месте? Но нет, не может быть — откуда же тогда цепь? Может быть, она хотела спрятаться в часовне от жестокого насильника?

Если даже и так, то он, по–видимому, всё–таки отыскал её. А вдруг её захватили силой? Или она была помешанная? Или жертва какой–нибудь страшной мести, оставленная умирать от голода или болезни? Быть может, её бросили одну, а может, и присматривали за ней. Кто знает? Ясно было одно: здесь она умерла, и мрак заброшенной часовни стал её могилой.

Арктуру било крупной дрожью. Донал ещё крепче притянул её к себе и хотел было увести её назад, наверх, но она поднялась на цыпочки и, словно боясь потревожить усопший прах, прошептала ему на ухо: — Я не боюсь, нет. Просто очень холодно.

Потом они тихонько прошли в другой конец часовни, почти прижимаясь друг к другу, как испуганные дети. Справа виднелись три узких стрельчатых окна, но через них не проникало ни единого луча света. Впереди стояло нечто вроде мраморного алтаря, и на его гладкой поверхности лежало ещё одно мёртвое тело, на этот раз почти совсем истлевшие останки маленького ребёнка. Арктура почувствовала, как к её горлу подкатывается комок: таким жутким и печальным было это зрелище, вызывающее самые мучительные, чудовищные предположения. Они отвернулись, не в силах взглянуть друг другу в глаза. Леденящая душу тишина смерти тяжело давила на них, и Донал заторопился наверх. Арктура не сопротивлялась. Дойдя до лестницы, он пропустил её вперёд, инстинктивно желая встать между нею и оставшимся сзади кошмаром. Когда они прошли через галерею и миновали ту самую трубу, из которой к ним донеслась музыка (но откуда не раздалось больше ни единого звука), Донал ещё раз взглянул на запертую дверь и подумал, что стоит поглядеть, что за ней скрывается. Однако Арктуре он ничего не сказал: на сегодня с неё довольно зловещих открытий!

Они медленно поднялись к ней в спальню. Донал закрыл отверстие каменной плитой, собрал в ведро отвалившиеся куски извести и снова задвинул нишу шкафом, прикрутив его ножку к полу, как будто никто и никогда не сдвигал его с места. Арктура стояла рядом и молча смотрела, как он работает.

— Вам лучше снова перебраться куда–нибудь в другое место, миледи, — осторожно сказал Донал.

— Обязательно. Сегодня же поговорю с миссис Брукс.

— А вы расскажете ей о том, что мы нашли?

— Нам надо об этом поговорить.

«Как ей выдержать всё это? — подумал Донал про Арктуру. — Как после такой находки она сможет остаться одна на целый день? Ведь до вечера ещё столько времени!»

Наконец винт плотно прижал ножку шкафа к полу. Донал поднялся, взглянул на Арктуру и только тут увидел, как она побледнела.

— Прошу вас, присядьте, миледи, — умоляюще сказал он. — Я бы сбегал за миссис Брукс, но не решаюсь оставить вас одну.

— Нет, нет, давайте пойдём вместе. Принесите мне, пожалуйста, вон тот флакон одеколона!

Донал никогда не видел ни одеколона, ни его флакона, но тут же бросился к туалетному столику и, верно угадав то, что ей было нужно, подал Арктуре одеколон. Пряный запах немного оживил её, она задышала глубже и ровнее, а потом с видимым усилием поднялась, и они медленно пошли к лестнице, чтобы спуститься вниз. Говорить о том, что им привелось сегодня увидеть, они были пока не в силах. У самой лестницы они остановились.

— Может быть, вы придёте сегодня в классную комнату? — предложил Донал. — Если хотите, посидите рядом с нами, пока мы с Дейви занимаемся.

— Да, да, — немедленно откликнулась она. — Я буду только рада. Может, вы и мне дадите какое–нибудь задание? Научите меня чему–нибудь?

— Я мог бы начать обучать вас греческому или математике — прежде всего, геометрии.

— Вы меня просто пугаете! Я ни за что не справлюсь!

— У страха только глаза велики! — смеясь ответил Донал. — В любом случае, мы с Дейви будем рядом. Вам, наверное, бывает так одиноко! Ведь сейчас вы почти не видитесь с мисс Кармайкл, да?

— С того дня в буковой аллее она не заходила ни разу. Мы, конечно, кланяемся друг другу в церкви, но она не придёт, пока я сама её не приглашу. А я пока не хочу её приглашать. Она только подумает, что я раскаиваюсь в сказанном и никак не могу без неё обойтись.

— Я бы на вашем месте тоже не торопился, — сказал Донал. — Пусть немного подождёт. По–моему, смирение пойдёт ей только на пользу.

— Вы совсем не знаете её, мистер Грант, если полагаете, что я могу оказать на неё хоть какое–то влияние.

— Простите, миледи. Я вовсе не хотел сказать, что вы должны усиленно заняться воспитанием смирения в мисс Кармайкл! Но вы не должны позволять ей господствовать над вами, как раньше. Она ничего не знает по–настоящему и о многом судит совершенно превратно, а ведь ненастоящее знание ещё хуже невежества. Может быть, мисс Грэм была бы для вас лучшей подругой?

— Она, конечно гораздо приятнее, но она почти никогда не думает о том, что важно для меня… Я имею в виду религию, веру, — добавила она, слегка запнувшись.

— Так это даже лучше.

— Мистер Грант! Как вы можете такое говорить?

— Вы же не дали мне закончить, миледи! Я хотел сказать, что это даже лучше, что мисс Грэм ни о чём таком не думает, пока об этом не забеспокоится её сердце. Вернее, пока оно не потянется к истинному покою.

У фарисея, например, голова была забита только этим, да и совесть, наверное, тоже, но он не ушёл из храма оправданным. А вот бедному мытарю, которого можно назвать бедным только из глупой жалости, не давало покоя его сердце [30]. Не бойтесь — если сердце однажды забеспокоилось, его уже не остановить; а за ним уже последует и голова, и всё остальное… Так… А теперь куда бы мне спрятать это ведро, чтобы меня никто не заметил?

— Давайте я покажу вам короткий путь к башне Балиол, так что вам даже спускаться не придётся. Тот самый, которым мы когда–то шли, помните? Ведро можно до темноты спрятать у вас, а потом унести… Но мне до сих пор не по себе от дядиного прихода. Вдруг он что–то подозревает? Может быть, он тоже знает и про часовню, и про ту лестницу?

— Таким людям ужасно нравятся всякие тайны. Кстати, наша находка опять подтверждает всё, что мы говорили о сходстве человека с домом. Правда?

— Вы что же, хотите сказать, что у меня внутри тоже кроются подобные кошмары? — испуганно спросила Арктура.

— У вас?! — изумлённо воскликнул Донал. — Нет, я не имел в виду ничего личного, — добавил он. — Просто увидел в нашем открытии ещё одно выражение истины. Дома похожи на человеческие души, а значит, похожи на меня, на вас и на всех остальных. В глубине замка мы отыскали часовню. То самое место, где люди раньше молились Богу, заперто, потеряно, заброшено, отдано пыли и сырости, а в нём — тлеющие мертвецы, лежащие там перед очами Господа в ожидании того дня, когда Он снова оживит их, а они прославят Его!

— Я же сказала, что вы имели в виду меня! — прошептала Арктура со слабой грустной улыбкой.

— Нет, нет, то время уже прошло! Вы уже давно поняли, в какой запертой и потерянной часовне кроется ваша мёртвая душа! Жаждущее сердце не устаёт искать и, несмотря на все сомнения, знает, что ищет не напрасно. Вы упорно продолжали искать правду, сколько бы вам ни твердили, как это глупо и опасно.

Глаза Арктуры засияли на её бледном лице, но засияли они от слёз. Донал наклонился, взял ведро, и она повела его к подножию винтовой лестницы в его башню. Тут они расстались. Арктура пошла вниз, а Донал побежал наверх.

Часы, стоявшие на каминной полке в классной комнате, пробили ровно два часа, когда Арктура вошла и, к несказанному удовольствию Дейви, села за парту рядом с ним. Донал дал ей одну из евклидовых теорем и объяснил, как с нею разобраться. Арктура тут же принялась за дело и вскоре сказала: