— Тогда нам надо поскорее её отыскать, чтобы со всем этим покончить, — решительно произнёс Донал.
— А вы думаете, у нас получится? — спросила Арктура, и лицо её немного оживилось.
— Если эта загадочная комната действительно есть и если вы готовы мне помочь, то думаю, получится.
— Я сделаю всё, что могу.
— Тогда для начала давайте проверим ту самую трубу, в которой устроена арфа. Если в ней нет следов от дыма и сажи, значит, в камине не разжигали огонь — по крайней мере, с того времени, когда натянули струны. А вдруг этот камин находится в той самой таинственной комнате? Правда, сперва надо выяснить, не ведёт ли та труба в какой–то из залов и кабинетов, которые у нас прямо перед носом. Сейчас я принесу что–нибудь тяжёлое, и мы на верёвке спустим его вниз по трубе, а когда увидим, где оно остановится, то сразу поймём на каком этаже следует искать. Будем надеяться, что в трубе нет извилин и поворотов.
— И когда же мы всем этим займёмся? — поинтересовалась Арктура.
— Да прямо сейчас!
Арктура немедленно побежала за шалью, а Донал отправился в маленький сарайчик, где садовник хранил свои инструменты, и нашёл там подходящую верёвку. Он с сомнением посмотрел на лежавшую тут же гирю в семь фунтов: она была бы, конечно, хороша, только вряд ли удастся протолкнуть её между струнами. И тут он вспомнил про старые восьмидневные часы, стоявшие возле узкой задней лестницы, которые никто и никогда не заводил. Донал вытащил из них гирю потяжелее и, прихватив стремянку, поднялся к себе в башню. Леди Арктура уже дожидалась его там.
Донал знал, что благодаря его словам в душе этой милой, грустной девушки впервые за долгое время поселился покой, и теперь Арктура бесконечно доверяет ему, ждёт от него помощи и даже защиты. Он видел, что от дяди и кузена ей не следует ждать ничего доброго. К тому же, ему нечаянно открылась тайна, с помощью которой он может уберечь Арктуру от нечистых посягательств. Всё это до глубины всколыхнуло рыцарскую натуру Донала. С Божьей помощью он встанет на её защиту, обезоружит её врагов и сделает её по–настоящему свободной! На это и жизнь положить не жалко! Много ли ангелов спускается на землю, чтобы совершить такое?
С этими мыслями Донал вслед за Арктурой поднимался на крышу. Она несла гирю и верёвку, а он тащил стремянку, которая еле–еле протискивалась в узкие витки лестницы. Арктуру било от волнения. Она пугалась всякий раз, когда Донал немного отставал от неё, дожидалась, пока из–за поворота покажется верхний конец стремянки, и снова успокаивалась. Страшные сны тревожили её гораздо сильнее, чем она говорила. Неужели она всё–таки ошиблась, сошла с верного пути и последовала за ненадёжным проводником вместо того, чтобы смиренно выслушивать извечные, мудрые наставления? А вдруг сны посланы ей как предостережение, чтобы показать, в какую бездну погибели приведёт её своеволие? Но стоило ей оказаться на воздухе рядом с Доналом, как страхи и сомнения бесследно исчезли. Нет, такой человек должен гораздо лучше других понимать пути Божьего Духа. Разве не видно, что он честнее, открытее, искреннее, проще и — она не могла этого не признать — много послушнее тех, кто учил её до сих пор? Конечно, мистер Кармайкл старше и, наверное, опытнее, но можно ли сказать, что его свет сияет яснее и ярче, чем у Донала? Конечно, он священник, но ведь кроме Илия в храме был ещё и Самуил! [26] И великана Голиафа убил не кто–нибудь, а юный, крепкий, розовощёкий пастух, привыкший защищать своё стадо. Он был слишком мал, чтобы носить кольчугу Саула, но победил огромного воина, которому эта кольчуга показалась бы просто смехотворной [27]. Арктура думала обо всём этом, взбираясь на крышу башни, и с каждым шагом в её сердце прибавлялось смелости и надежды.
Под грубым наждаком низменных, бездуховных, самодовольных натур её легко ранимая совесть, деликатные чувства и поразительная восприимчивость почти утратили природное равновесие. Хотя её глубинное существо было удивительно живучим и здоровым, даже сейчас, когда она уже понемногу начала отличать правду от лжи, малейшая головная боль немедленно воскрешала в её сознании те уродливые учения и доктрины, которыми её пичкали, и пробуждала в ней целый сонм противоречивых мыслей и колебаний, которые и сами по себе могли свести с ума кого угодно. Она так долго впитывала в себя ложь, что теперь для того, чтобы встать на ноги и обрести собственное духовное «я», ей хотя бы на какое–то время нужна была мягкая и добрая рука того, кто не боялся верить и сам знал своего Господа. В этом не было опасности ни для Арктуры, ни для самого Донала, пока он не искал своего, жаждал творить лишь Его волю и искренне говорил в своём сердце: «Кто мне на небе? и с Тобою ничего не хочу на земле!»
Когда они выбрались на крышу, Арктура заметно повеселела и оживилась. Ещё бы! Ей предстояло провести тихий час наедине с тем, чьи слова неизменно придавали ей силы! Благодаря ему мир уже не казался ей таким угрюмым, а Божья воля становилась невыразимо прекрасной. Он учил её, что слава Отцовской любви заключается в неумолимости её требований, и именно по Его безмерной милости ни один из нас не выйдет, покуда не уплатит всё до последнего кодранта [28].
На крыше их ожидал великолепный осенний закат. Казалось, вся раскинувшаяся внизу земля, как море, вытекает из одного неизбывного источника света, поднимаясь и заливая собой всё вокруг, как нескончаемые волны творения, расходящиеся до самого горизонта. Прозрачный воздух, низвергшись с небес, разбился о старые кровли и торчащие трубы, забрызгав их многоцветной пеной, неся в себе небольшой, но холодный ветерок, предвестник грядущей зимней смерти. Арктура глубоко вздохнула и почувствовала, как из глубины её существа поднимается радость. Просто удивительно — стоит нам хоть чуть–чуть подняться над землёю, туда, где воздух чуть реже и холоднее, и дух тоже готов воспарить ввысь. Право, люди подобны барометрам, только наоборот: чем выше мы поднимаемся, тем упрямее ползёт вверх ртутный столбик.
Несколько мгновений Донал и Арктура неподвижно стояли, вбирая в себя необыкновенную прелесть вечера, а потом одновременно повернулись друг к другу.
— Посмотрите, какое сегодня небо, миледи! — сказал Донал. — Правда, кажется, что рядом с такой красотой не должно быть ни жутких снов, ни зловещих тайн? Не вяжется это всё с пустыми запертыми комнатами, где прячется зло! Небеса вещают о милостивом Творце и щедром Дарителе, а замок шепчет нам о завистливой себялюбивой алчности. Она ведь всегда тут как тут, когда людям есть что скрывать.
— Может, там и нет ничего такого, — возразила Арктура, с беспокойством думая о своём доме.
— Может, и нет, — задумчиво отозвался Донал. — Но если потерянная комната всё–таки существует, будьте уверены: в ней непременно откроется какое–нибудь злодеяние или грех, пусть мы даже и следа от него не найдём.
— Я не буду бояться, — тихо, но решительно сказала Арктура, словно говоря сама с собой. — Это всё сны. Мне всегда после них так плохо. Утром я вся дрожу, как будто всю ночь на меня давила какая–то нехорошая сила.
Донал посмотрел на неё. Какой худенькой и прозрачной она показалась ему в последних лучах заходящего солнца! Ему стало не по себе от мысли, что однажды они с Дейви могут остаться в замке совсем одни, и в его огромных угрюмых стенах уже не будет этой живой, светлой и хрупкой прелести. Нет, лучше об этом не думать. Как же сильно эта несчастная мисс Кармайкл, должно быть, разбередила ей душу! Может ли человек жить на свете, если во имя веры сокрушается его заветная надежда на Творца? Если в ответ на жажду по живому Богу ему предлагают думать только о том, как вернее избежать адского пламени? Но ведь нам нужны не Небеса, а Сам Бог! Нам нужно, чтобы Он действительно наделил нас Своей праведностью, а не только объявил нас невиновными. Нам нужно, чтобы нас простили и помиловали, а не просто отпустили без наказания; чтобы нас любили, наконец, — а не просто терпели ради Другого, даже если этот Другой прекраснее всех на свете!
