Донал неспешно брёл между деревьями с книгой в руках. Время от времени он открывал её и прочитывал несколько строк, а потом запрокидывал голову и смотрел на полуобнажённые ветви, то и дело по–детски взметая ногой облачко сухой опавшей листвы. Как раз за этим легкомысленным занятием и застали его приблизившиеся дамы. Подняв глаза, он увидел, что они совсем рядом, но не заметил того многозначительного взгляда, который мисс Кармайкл бросила на Арктуру, словно говоря: «Видите, каков он, ваш пророк?» Он приподнял свою шапочку и собирался было пройти мимо, но мисс Кармайкл остановилась с улыбкой, явно предназначенной для него. Улыбка её была блестящей, потому что показывала всему миру её великолепные зубы, но неприятной, потому что кроме этого не показывала ничего.

— Торжествуете над падшими, мистер Грант? — спросила она.

Донал в свою очередь тоже улыбнулся.

— Мистеру Гранту это совсем не свойственно, — ответила за него леди Арктура. — По крайней мере, насколько я его знаю.

— Подумать только, как бездумно деревья относятся к своим бедным детям! — произнесла София Кармайкл с напускным сочувствием к опавшим листьям.

— Простите, что не разделяю вашу жалость, — откликнулся Донал, — но у этих листьев нет ничего общего с детьми. Они больше похожи на упавшие пряди волос, отрезанные цирюльником.

— А вы не очень–то вежливы, если так бесцеремонно возражаете даме, — заметила мисс Кармайкл, всё ещё улыбаясь. — Я говорила в поэтическом смысле.

— В неправде поэзии быть не может, — сказал Донал, — а листья для этих деревьев вовсе не дети.

— Ну конечно, — ответила мисс Кармайкл, немного удивлённая тем, что их поединок начался так быстро. — У деревьев нет никаких детей, но…

— Как это нет? — воскликнул Донал. — А буковые орешки у нас под ногами?

Разве они не дети каждого из этих деревьев?

— Да, — отозвалась мисс Кармайкл. — Такие же падшие и потерянные, как и листья.

— Почему вы называете их потерянными? Они должны исполнить то предназначение, ради которого сотворены, а значит, не могут быть потерянными.

— И для чего же они сотворены?

— Не знаю. Только если все они попадут в землю, прорастут и поднимутся буковыми деревьями, они захватят себе не только аллею, но и лужайку и будут всем мешать.

— Вы хотите сказать, что их больше, чем нужно?

— Как я могу сказать, больше их или меньше, если не знаю, для чего они нужны? Может, для того, чтобы дерево продолжало жить, ему просто необходимо производить на свет именно столько семян? А может, все они нужны для того, чтобы вернуться в землю, щедро питающую их родителя?

— Но вы не станете отрицать, что на свете всё же есть потерянные и заблудшие?

— Конечно, не стану, — пожал плечами Донал. — Иначе для чего Ему приходить в мир и взыскивать заблудшее?

Подобных высказываний наша высокоучёная и богословски образованная дама от него не ожидала и потому не сразу нашлась с ответом.

— Но некоторые так и остаются потерянными и заблудшими, — сказала она.

— Несомненно. Есть такие овцы, которые упорно продолжают убегать от своего Пастыря. Но Он всё равно снова и снова отправляется их искать.

— Но Он же не будет искать их до скончания веков?

— Будет.

— Я в это не верю!

— Значит, вы не верите, что Бог вечен и беспределен.

— Верю.

— Неужели? Разве Бог не благ и не милостив?

— Рада видеть, что вам это известно.

— Но если Его благость и милость не беспредельны, значит, и Он Сам перестаёт быть беспредельным.

— У Него есть и другие беспредельные качества.

— Но разве Он не остаётся беспредельным во всех Своих проявлениях? А иначе получается, что в чём–то Он бесконечен и безграничен, а в чём–то нет. Получается, что Он всесилен и всевластен, но в любви и прощении, во всём самом божественном и христоподобном, самом драгоценном и прекрасном Он так и остаётся убогим, ограниченным, строго размеренным и связанным всевозможными условностями!

— Это всё ваши человеческие измышления. Я придерживаюсь исключительно богодухновенного Слова и в своих суждениях исхожу только из него.

— Тогда позвольте мне услышать ваше мнение, — попросил Донал, мысленно вознося к небесам молитву, потому что Арктура стояла рядом со смущённым и озадаченным видом: ей нелегко было следовать за ними и самой понять, кто из двоих говорит правдивее.

Перед тем, как увидеть Донала, наши дамы как раз беседовали о так называемом учении усыновления. Поэтому когда ревностная защитница истины начала искать подходящее оружие против ереси и врага, именно оно первым пришло ей в голову.

— Я считаю, что самое драгоценное учение во всём Писании — это учение об усыновлении. Устами Своего апостола Павла Бог говорит, что некоторых из Своих детей Он усыновляет, а некоторых оставляет так. Это написано в Библии чёрным по белому, и если из–за этого вы подвергнете сомнению беспредельность Божьей милости, то будете виновны в богохульстве.

Спокойным, почти торжественным голосом Донал сказал:

— Милость Божья бесконечна, а ваша доктрина усыновления — одна из самых лживых и вредных, которые только можно придумать. Так называемая Церковь придумала её из–за того, что ей страшно недоставало того самого духа, которым мы взываем: «Авва, Отче!» К сожалению, неверные и невежественные учителя до сих пор нацепляют на Бога эту жуткую маску, пугая Божьих детей и заставляя их без оглядки бежать от объятий Отца.

— Терпеть не могу слезливой чувствительности! — отрезала мисс Кармайкл. — Особенно в религии.

— Вы её и не получите, — ответил Донал. — А теперь скажите мне сами, что вы имеете в виду, говоря об усыновлении.

— Усыновлять, — сказала мисс Кармайкл, смутно подозревая ловушку, — значит брать детей и относиться к ним как к своим собственным.

— Чьих детей?

— Чьих угодно.

— И чьих же тогда детей усыновляет Бог? — настаивал Донал.

Мисс Кармайкл почувствовала, что попалась, но собрала всю свою смелость и продолжала:

— Детей сатаны.

— Если они дети сатаны, разве можно винить их в том, что они творят дела своего отца?

— Вы прекрасно знаете, что я имею в виду. Сотворил их, конечно, не сатана.

Их сотворил Бог, но они согрешили и потому развратились.

— И Бог от них отрёкся?

— Да.

— И они перестали быть Его детьми?

— Да. И стали детьми сатаны.

— Получается, что Бог сначала отрекается от Своих детей, отдаёт их кому–то другому, а потом опять их усыновляет. Но, мисс Кармайкл, это же сущая нелепица! Разве настоящий отец станет так себя вести? Неужели любой нормальный отец станет отрекаться от своих детей, когда он ими недоволен? Неужели он отдаст их в чужую семью, а потом снова пожелает сделать их своими — но уже не родными, а усыновлёнными из этой самой чужой семьи? Выходит, его изначальное отцовство уже ничего не значит, даже для него самого! Да у такого родителя не может быть никаких оснований жаловаться на своих детей!

— Неужели вы осмеливаетесь утверждать, что нечестивые беззаконники являются Божьими детьми точно так же, как благочестивые и хорошие люди?

— Ни в коем случае. Всякий, творящий волю Божью, будет Его сыном в гораздо большей степени, нежели тот, кто упорно отказывается её исполнять. Такие люди рождены из самого Божьего сердца и облечены в естество Иисуса Христа, вся слава Которого заключена в послушании. Но не будь они изначально, по самой своей природе, в самой глубине своего существа, Божьими детьми, никакие вымыслы об усыновлении не смогли бы сделать их Его детьми в этом самом высшем и важном смысле. Неужели вы думаете, что будь у сатаны власть творить себе подобных, его дети когда–нибудь смогли бы стать Божьими детьми? Но мы с вами — а также каждый мытарь, фарисей и грешник в мире — с самого начала в равной степени являемся Божьими детьми. В этом–то и есть корень всякого несчастья и всякой надежды. Поскольку мы Его дети от начала времени, теперь нам нужно либо стать Его детьми всем сердцем и душой, либо навеки погрузиться в отчаяние. Но если бы мы вообще перестали принадлежать Ему, если бы изначальная связь между Ним и нами прервалась — чего не может быть! — искупление было бы невозможным, потому что искупать было бы некого.