— Если человек знает, какое дело ему предназначено, для устремлений и амбиций просто не остаётся места и времени: он должен засучить рукава и приниматься за работу!.. Дайте мне вашу руку, миледи, а другую положите мне на плечо. Вам придётся прыгнуть — вот так! Отлично, теперь вы в безопасности. Вам не страшно?

— Ничуточки. Но неужели вчера вы пробирались здесь в полной темноте?

— Ага. В темноте тоже есть своя прелесть: по крайней мере, не видно, как велика опасность. Порой нам кажется, что все наши трудности — как раз из–за того, что вокруг нас темно, но это не так. Христианин вряд ли осмелился бы пройти Долиной Смертной Тени, не защити его покров беспросветной тьмы [19].

— Но разве тьма может быть для нас защитой? Ведь она несёт в себе зло!

— Да — но лишь та, что живёт в нашем сердце, тьма недоверия и нежелания, а не внешняя тьма обыкновенного человеческого невежества. Там, где мы ничего не видим, можно быть более всего уверенными в Божьей защите. А больше всего мы невежественны и подвергаемся опасности именно в том, что касается Божьей жизни в нас самих, и как раз тут Небесный Отец ни на мгновение не спускает глаз со Своих детей. Что бы с нами стало, если бы Он постоянно не наказывал и не прощал наши грехи?! В своих слабостях мы тоже должны научиться доверять Ему, как и во всём остальном.

Донал так увлёкся, что даже остановился, но теперь снова повернулся и зашагал вперёд.

— А вот и моя примета, — сказал он, показывая на нагромождение дымовых труб. — Как раз здесь я слышал музыку ближе всего. Жаль только, что было так темно и холодно и я ничего больше не смог разобрать. Но сейчас, при свете дня, наверняка что–нибудь да прояснится. К тому же я не один, нас целых трое!

— Какие огромные трубы! — проговорила Арктура.

— И правда! Но ведь какой замок, такие и трубы, хотя отсюда почти не видно, какая невероятная громада у нас под ногами. Правда, миледи, они похожи на вулканы? Посмотришь на них и невольно думаешь: сколько же огня нужно, чтобы согреть всю землю?

— А я думал, землю согревает солнце, — удивился Дейви.

— Да, и солнце, конечно, но не только солнце. Ведь земля — как человек: жаркое пламя у неё внутри — это Бог, кроющийся в её глубинных недрах, а лучистое солнце — это Бог в небесах, согревающий её и с другой стороны. Радость и покой наших сердец, горе от совершённого греха, любовь ко всему живому — это Бог внутри нас; а вся красота природы, приятные люди, уроки жизни в истории, поэзии, Библии и во всём, что вокруг, — это Бог вне нас. Каждый из нас живёт между двумя великими огнями Божьей любви. И пока мы не отдали себя Ему, нам страшно, что Его пламя опалит и сожжёт нас. И оно действительно обжигает, если пойти против него, упрямо не соглашаясь гореть тем же самым огнём, которым извечно пылает Бог. Если мы и дальше будем пытаться погасить его, сопротивляться ему или попросту от него убежать, ожогов и страданий не миновать!

— По–моему, я знаю, о чём вы говорите, мистер Грант! — важно и серьёзно проговорил Дейви. Арктура промолчала.

— А теперь мне надо пойти и посмотреть, что там на другой стороне, — сказал Донал и тут же скрылся за нагромождением труб, а Дейви с Арктурой остались ждать его возвращения. Они посмотрели друг на друга, радуясь тому, что вместе участвуют в столь увлекательном приключении. Под их ногами простиралась широкая равнина и бескрайнее море, над ними раскинулось небо, где солнце уже начало свой долгий путь к дальним горам.

Внизу прямо под ними высилась могущественная древняя крепость, которая была им родным домом, а ещё ниже была земля с её жаркими расплавленными недрами и огненной сердцевиной.

Дейви окинул взглядом лежащие вокруг просторы, посмотрел вслед Доналу и взглянул на Арктуру с восхищённой гордостью. Всем своим видом он как будто говорил: «Правда, здорово всегда иметь рядом такого замечательного человека? Да ещё если он всё время с тобой разговаривает и чему–то тебя учит!» По крайней мере, Арктуре показалось, что Дейви думает именно об этом, и она прочла в его взгляде немое торжество, почти превосходство из–за того, что мистер Грант достался в учителя именно ему, а не ей.

— Я ведь тоже многому у него учусь, Дейви, — вслух ответила она на победный взгляд мальчика. — Хотя сам мистер Грант об этом даже не подозревает.

— Как ты можешь у него учиться, если всё ещё боишься его? — ответил мальчик. — Я вот его ни капельки не боюсь!

— С чего ты вдруг взял, что я его боюсь? — поинтересовалась Арктура.

— Да это сразу видно!

Арктура испугалась, что зря позволила себе сказать такую глупость. Вдруг Дейви повторит её слова мистеру Гранту? Она не хотела подстёгивать близость, растущую между нею и молодым учителем; они и так начали проводить вместе довольно много времени и с каждым днём разговаривали всё откровеннее и доверительнее. Избегая встречаться взглядом с Дейви, она подняла глаза на возвышающиеся рядом трубы.

— Скажи, Арки, ты рада, что у тебя есть такой чудесный замок и ты можешь делать с ним всё, что захочешь? — неожиданно спросил Дейви. — Даже приказать совсем его снести!

— А разве он не был бы моим, не будь у меня такой власти? — ответила Арктура. — И разве он принадлежал бы мне ещё больше, если бы по моему приказу от него и камня на камне не осталось?

Возвращаясь с другой стороны труб, Донал услышал её слова и обрадовался, потому что нередко сам задавал своему ученику похожие вопросы.

— Как ты думаешь, Дейви, когда можно назвать вещь по–настоящему своей? — продолжала Арктура.

— Когда можешь делать с ней всё, что захочется, — уверенно ответил мальчик.

— Неважно, хорошо ты с ней поступаешь или плохо?

— Наверное, да, — с сомнением произнёс Дейви.

— Тогда ты, пожалуй, не прав, — заключила его кузина. — Я не могу этого объяснить, но, по–моему, как только начинаешь пользоваться своим имуществом во зло или неправильно им распоряжаться, оно сразу же перестаёт быть по–настоящему твоим.

Она замолчала, и почти сразу же за ней заговорил Донал:

— Леди Арктура совершенно права, Дейви, — сказал он. — Потому что воистину владеть любой вещью можно лишь тогда, когда владеешь самой её природой, а значит — тем добром, которое в ней заключается. Всякое другое обладание похоже на рабовладение, потому что происходит не по правде. Право и возможность использовать ту или иную вещь во благо и твёрдое решение использовать её именно так — вот что позволяет нам назвать её своей. Если у нас есть и право, и возможность так поступать, но мы упорно отказываемся творить своим имуществом истинное добро, оно перестаёт быть подлинно нашим. Представь, к примеру, что у тебя есть чудесная картина, но из–за слабого зрения ты не можешь как следует рассмотреть её и оценить по достоинству. А один из твоих слуг не только подметил в этой картине всю заключённую в ней глубину и красоту, но и получает от неё такую радость, что видит её даже во сне и благодаря ей уносится в немыслимые доселе дали воображения и чувства… Скажи, кто из вас двоих будет настоящим обладателем этой картины? Конечно, ты всегда волен продать её и вообще позабыть о ней, но никакая сила не отнимет её у твоего слуги.

— А–а, теперь понятно, — протянул Дейви, взглянув на Арктуру и всем своим видом как бы говоря: «Видишь, как здорово мистер Грант умеет всё объяснять?»

— А что это за странное отверстие вон в той трубе? — вдруг спросила леди Арктура. — И почему оно не наверху, а посередине? Вряд ли оно сделано для дыма!

— Действительно, — ответил Донал, глядя туда, куда она указала. — Никаких следов дыма возле него нет. Вы правы, никто не станет выпускать дым из середины трубы. Странно! С таким отверстием в камине никакой тяги не будет. Надо бы взять лестницу и посмотреть.

— А можно, я заберусь к вам на плечи? — попросил Дейви.

— Хорошо, давай, — согласился Донал. Через минуту мальчик уже засунул голову в непонятную дыру, стоя на широких плечах учителя.