— … на достаточно высоком уровне, с необходимой отстраненностью, — добавил он.

— … и увековечены в форме искусства, — сказала я.

Торак лишь взглянул исподлобья, его черные глаза задержали мой взгляд.

— Вот, Лена, мы и добрались… Это задача всей твоей жизни. Именно это. Не опускайся в банальность повседневности и тривиальность грошовых романов, которые пишет жизнь. Также не задерживайся на своих слабостях. Раскинь крылья широко и лети.

— Я не могу лететь, мои крылья поломаны, а перья вырваны!

— Нет, можешь… Крылья отросли.

Мы не виделись несколько месяцев — и я начала возвращаться к жизни.

Но не сразу.

Первым делом я взяла себе собаку из приюта, щенка, который в первые дни так меня достал, что я хотела было отвезти его назад. Потом я на две недели впала в спасительное опьянение покупками: купила брючный костюм от Версаче, чудовищно дорогую софу из ярко-красной кожи, два громадных ковра и еще целую кучу совершенно бессмысленных вещей. Я расшвыряла тысячу марок, и мои финансы были в крайне напряженном состоянии. Не в последнюю очередь это было из-за того, что летом я вообще не выступала да и ничего другого тоже почти не делала.

Собака и мания приобретательства существенного облегчения не принесли.

Я сидела дома и бездельничала, настроение с каждым днем становилось все хуже, и я снова впадала в состояние оцепенения. Страхи ушли, дрожь тоже, но душевно я продолжала находиться как бы в состоянии наркотического опьянения. Душа не хотела понять, что все уже должно пройти.

Я была печальна. Чтобы не встретить Симона, я избегала тех мест, где он мог оказаться, ездила по окружной дороге, по которой ездил и он из тех же соображений. И мы все время встречались.

Я тешилась фантазиями на тему мести, но каждый раз приходила к выводу, что она, в конечном счете, обернется против меня самой. Собственно говоря, мне нужно было лишь как-то облегчить душу, разрядиться.

И вот был разгар лета, а я, как ошпаренная свинья, пребывала в смятении — мое лихачество засекли радаром и лишили прав. Мне пришлось заплатить двенадцать сотен марок штрафа и на целый месяц подчиниться запрету ездить, даже на своем горячо любимом «Харлее».

И вот я наняла одного своего приятеля, у которого как раз в тот момент не было работы, поручив ему возить меня за пару марок в час. Ади терпеливо выслушивал мои монотонные причитания, поддерживал своими деревенскими шуточками; щенок тихо сидел на заднем сиденье.

И вот вдруг, в один из жарких летних дней, я начала писать. Я писала целыми днями, по многу часов, писала как одержимая. Я писала как из самой души и завершила все, что целые месяцы до этого планировала сделать для своей новой программы на сцене. Тут соединились мужество и сарказм.

Мало-помалу мне стала очевидна смехотворность всего, что произошло, комизм невыразимого страдания, моего ожесточения против собственной слабости, инфантильная привязанность, стали ясны хитрость и пронырливость Симона, пагубность его воздействия на меня, трагикомичность и гротескное упоение, в котором я все это время пребывала. К этому примешалась еще и злобная мстительность вкупе с сознанием того, что ничто не может быть более подходящим для спасения и низвержения Симона до карманного размера, чем моя родная стихия — сцена!!

У меня был шанс сотни раз выкрикивать свою ярость и тоску, привлечь к ним внимание, избавиться от чрезмерного груза, тяготившего меня, и делать это до тех пор, пока я не избавлюсь от всего этого. Для чего жизнь устраивает такой прессинг, как не для того, чтобы использовать его? И если мне повезет и я хорошо справлюсь со своей задачей, то многие тысячи людей, которые бывали в подобных ситуациях, смогут хорошо посмеяться над моей ролью жертвы. Тем самым будет оказана услуга всем участникам представления, и к тому же сама постановка быстро окупится.

Искусство — вот мой закон!

Так я и написала всю свою историю. От начала до конца.

Первое время было просто ужасно. Я не выдерживала больше пяти минут пребывания в рабочем кабинете. Сразу, как только я садилась за письменный стол, он начинал представляться мне угрожающим монстром.

Стопки бумаги, полные заметок, — результат трехлетнего бездействия — выпирали со всех полок! Потом я пыталась победить панику и разложить эти стопки по темам. Это я выдерживала самое большее десять минут; стопки становились меньше, записки — понятнее; моего терпения хватало уже на целый час. Так дело и продвигалось.

Я преодолела себя в борьбе против своего страха в мучительной и упорной работе с мелочами. И постепенно, шаг за шагом, творческие способности и мужество возвращались ко мне.

И вдруг меня как прорвало; слова снова пришли ко мне, пальцы летали по клавиатуре, фразы рождались сами собой.

Сначала шла какая-то жутко сентиментальная, чрезмерно подробная, плаксивая ерунда. Потом я вставила много пассажей, часто занимавших по целой странице, четко все сформулировала, привнесла некоторый блеск, остроту и выпарила всю историю до самой сути.

То, что осталось, и было моей сущностью: юмор.

И когда в течение нескольких лет мне пришлось сдавать экзамен на зрелость, то, что осталось, было: юмор.

То, что меня спасло: юмор.

То, что возрождает меня вновь: смех.

Я родилась под смех и рождаюсь снова и снова благодаря ему же.

— Как тебя зовут, Лена? — все время звучит глубоко во мне нежный голос.

Когда я бываю измучена ночными кошмарами, он зовет меня из глубины печалей: «Как тебя зовут, Лена?..»

И когда меня все-таки достают мания, безумие, страдания, он настойчиво звучит во мне: «Как тебя зовут, Лена???»

— Лустиг… Меня зовут Лустиг… Лена Лустиг!..

— Хорошо, Лена… — говорит голос, — никогда не забывай об этом…

Юмор рождается из страданий.

И правда, не смешно ли — это бесконечный танец вокруг любви и наслаждения, жизни и смерти, радости и горя? Не выставлять на посмешище то, что с нами происходит, а окунать ужасающую правду в позолоту, чтобы можно было принять ее как высочайшую ценность человеческой жизни, которая покажет нам цену нашего бытия.

Эта позолота и есть смех.

Итак, я приняла свою боль и достигла здоровой печали, я приняла свою ярость, и она стала жизненной силой, я приняла свое страдание, и оно начало превращаться в доброту. И вдруг я заметила, что стала много, много сильнее в тот год.

Я — зрелая женщина.

Но еще не совсем.

С момента нашего разрыва прошло два месяца; за эти восемь недель я полностью написала всю свою новую программу: женщина, которая из-за мужчины оказывается на грани жизненного кризиса и вдобавок еще напугана докторами-психологами. Они берут с нее деньги, но никакого облегчения не приносят. Родственники выдают тривиальные советы, пьянство дает какое-то облегчение от страданий, но в качестве долговременного средства не годится, философия остается чистой теорией. Потом я еще высказала и отношение к политике: человек, погруженный в личные неприятности, не играет значительной роли в политике, либо если играет, то неверную. А наше общество состоит все больше и больше из таких вот погруженных в эти самые неприятности. А коллективные неврозы опаснее индивидуальных, особенно, когда к власти приходят демагоги.

И назвала я свое шоу «Феникс».

Потом я написала песни — «Любовь мучит», «Горячка», «Ангел-хранитель», «Иллюзии», «Благополучный мир» и заглавную песню «Феникс», самый острый номер из всех.

Я начала учить тексты, я зубрила их неделями, месяцами. Потом послала их Янни. Тот сказал:

— Хорошо, я буду это ставить. В декабре начнем репетиции. Как называется все вместе?

— «Феникс».