Я искала просто похотливого типа, который меня обслужит! Я хотела, чтобы меня имели ночью и тренировали днем. И от Симона ничего большего мне было не нужно. Его проблемы с супружеством меня абсолютно не интересовали. Взрослый мужчина должен уметь оценить, на что способен он сам и его избранница. И та тоже не была моей подругой, следовательно, никаких угрызений совести я не испытывала.

А он все еще ничего не предпринимал — и это длилось уже около двух месяцев. Мы тренировались вместе, и я чувствовала тепло его сильного тела.

Однажды мы по его предложению зашли в кафе. Я чувствовала, что он хочет мне что-то сказать. В маленьком зальчике мы уселись между двух старых дам с их послеобеденными пирожными.

Он маялся, сидел с опущенным носом, рассматривал носки своих туфель и меньше всего был похож на донжуана.

Он хотел, как выяснилось, после долгих словесных околичностей, пожалуй, гораздо больше, чем я от него, — и, пожалуй, гораздо больше, чем я вообще могла и хотела дать ему.

Радость и легкое смущение смешались с частым сердцебиением, любопытством и чувством превосходства. Когда мужчина первый раз признается в любви, это всегда бывает как весна в южном Тироле.

Торак рассмеялся.

— Спящая красавица поднялась на ноги, женщина проснулась после восьмилетнего сна. Ваши гормоны затанцевали свой старый добрый танец. «Я хочу с тобой переспать, ты возбуждаешь меня» — что за дешевый вариант настоящего объяснения в любви: «Я хочу тебя, я хочу тебя всю, ты должна быть моей — моей женой, моей принцессой, моей феей, моей матерью, моей любовницей, моей женщиной, моим ребенком…» Здесь все время еще нужно добавлять: «Моей крепостной», но со времен Адама и Евы мужчины и женщины не стали хитрее. Нужно быть лисой. А вы ею не были!..

Нет. Я была горяча, как факел. Я уже начала вожделеть его и мечтать о том, чтобы он наконец снял рубашку и дал полюбоваться своим прекрасным телом, чтобы я могла, обнаженная, касаться его, почувствовать его кожу своей.

Но ничего такого не происходило!

И вот мы с ним первый раз вместе отправились на дискотеку.

Не для того чтобы танцевать. На повестке дня был профессиональный бодибилдинг — шоу-показ. Я решила расшевелить своего спутника одним из самых убойных вариантов вечернего туалета. Облегающее мини, высокие сапоги, чулки-сеточка, тренированная грудь в откровенном декольте — классическая провокация под длинным, черным кожаным пальто.

Мы стояли тесно прижатые друг к другу и любовались мышцами спин культуристов и аплодировали их бицепсам. Громкая музыка, горячий воздух, места всем не хватало, мы стояли очень тесно — Симон сзади меня, плотно ко мне прижатый. Я чувствовала его дыхание на своих волосах.

И тут я почувствовала его член, как он медленно выпрямляется и увеличивается, упираясь в мои ягодицы. Я затаила дыхание. Это было умопомрачительно! Классическая последовательность развития отношений предполагала долгие взгляды с обеих сторон, затем, возможно, прикосновение к руке, затем первый осторожный телесный контакт, прощальные поцелуи в щечку, чуть позже — в губы, за всем этим следовала постель. Но не твердый мужской пенис, давящий в мой зад. Тем более что за этим ничего не последовало.

Некоторое время я стояла так и прислушивалась к новому для себя ощущению.

Затем он отвез меня домой. Перед домом, в машине, он первый раз меня поцеловал. Это был бесконечно мягкий, осторожный, выжидающий поцелуй; я ликовала, что на мою удочку попалась такая большая, жирная рыба. Затем были его руки…

Торак, я клянусь, это были руки, которые точно знали, что нужно делать, — и все, что они делали, было раем на земле. Не было ничего заученного, ни одного неверного движения, фальшивой ноты, неосторожности. Ни одного торопливого или неуклюжего жеста. Это были руки лиса, Казановы, любовника, поэта, странствующего рыцаря и миннезингера, чья любовная песнь отдавалась колокольным звоном в моем сердце и сладкой, жаркой волной окатывала тело. Это были ощущения, которых я искала всю свою жизнь. Но дело было не только в его руках. На это все накладывалось еще сумасшедшее чувство — быть уважаемой и любимой, предметом ухаживаний и вожделений. Время остановилось для меня. И все оно было моим, время всего мира. Я чувствовала себя девочкой, которая живет уже сто лет. Мне казалось, что могу находиться рядом со своим мужчиной, когда захочу, несмотря на любое расстояние, разделяющее нас.

На этот раз мы распрощались и унесли наши разгоряченные сердца в наши постели, каждый в свою. Я даже не вспомнила о его жене; на своей подушке я вспоминала запах его кожи, голос и понимала, что это наконец произошло — я полюбила.

На дискотеке мы были в феврале.

С того вечера у меня началась удивительная жизнь, полусон, полуявь, которая со временем все больше отдалялась от повседневности.

Симон и я проводили вечера и ночи, утопая в нежности и чувственности, какие прежде я знала только в своих ночных фантазиях. Фантазиях, которыми женщины тешат себя вот уже тысячу лет, а особенно с тех пор, как появились голливудские фильмы; фантазиях, которые скрасили не одну унылую женскую жизнь и были унесены с собой в могилу.

Все эти тривиальные, экзистенциальные мечтания в моем случае сбылись с полнотой, которая перевернула все представления, парализовала способности к суждению, превратила меня в смущенную, растерянную школьницу. Сама для себя я объясняла это явление своей долгой, постоянной тоской по нему, и где-то, может быть, неосознанным желанием того, чтобы со мной это произошло. Еще девчонкой я рисовала мужчин, мужские лица, которые по всем параметрам соответствовали лицу Симона, и фигуры, выглядевшие так, как сейчас выглядит он. Это был мужчина из моего сна-в-летнюю-ночь, из моих юношеских вожделений, из моей женской мечты.

Это он был героем моих эротических сновидений.

Когда я раздела его в первый раз, у меня от желания помутился разум.

Его тело было мощно, как у молодого хищника. Могучая, широкая спина, маленькие, мускулистые ягодицы. Отливающая коричневым кожа, нежная и мягкая, как у младенца, ни капли жира на всем корпусе — прямо античная статуя. Он был совершенен, и это был мой бог.

С того момента, как я открыла его тело, я потеряла голову и погрузилась в пучину сладострастия. Возврат назад был невозможен. Буря чувств, до сих пор знакомая лишь по книгам и фильмам, подхватила меня и увлекла за собой; история началась. И ничто пока не предвещало несчастья.

Время от времени нежными, почти незаметными прикосновениями он давал мне почувствовать, какая сила кроется за его осторожностью, сила, которая в любой момент может вырваться как дикий зверь из своей клетки, чтобы одолеть меня, прижать к стене, швырнуть на пол. Он не делал этого, он только давал это почувствовать. В постели он удовлетворял меня так, как ни один мужчина до него. У меня было по четыре оргазма, по пять, шесть, иногда больше — до тех пор, пока я сама, дрожащая и обессиленная, не капитулировала.

И только одно ему сначала не удавалось, и это было очень странно. При всех его клятвах в страсти, во время любовной игры, полной почти животного сладострастия, у него самого эрекции не наступало. Это продолжалось довольно долгое время и доводило нас обоих почти до сумасшествия. Мы ломали головы над тем, что же могло быть причиной подобной немощи. Он говорил:

— Я не знаю этого за собой… Такое было только однажды, когда я так же сильно был влюблен, но тогда это прошло через пару дней!

— Может быть, ты боишься?

— Чего?

— Меня.

— Ты думаешь?

Боязнь моих прав на него и своих передо мной обязанностей — мне знаком этот первый страх перед препятствием. Здесь дает о себе знать чувство уважения, опасение оказаться недостойным, неподходящим — эти чувства перекрывают вожделение. Это все скорее заставляет женщину чувствовать себя уважаемой, чем оскорбляет ее.