— Я люблю тебя, — говорил он, — я люблю тебя, Лена, как ничто еще не любил в этой жизни…

Объединение Германии произошло, когда я находилась в Берлине. Толпы людей на улицах, из которых половина — поляки и гэдээровцы.

Настроение после падения Берлинской стены, несмотря на первоначальную эйфорию, подавленное и недовольное. Берлин был осажден, отдан иностранцам, уличное движение на грани краха, воздух переполнен выхлопными газами, берлинцы кислые. Все было уже не так, как раньше, и никогда уже так не будет.

Мы приезжали для записи нашего рок-шоу.

С режиссером у нас начались проблемы с самого начала. Он оказался не подготовлен, ни за что не хотел отвечать и совершенно не подходил для роли организатора прогона. Янни пришлось кое-где настоять на своем, и, несмотря на все препоны, нам-таки удалось добиться неплохих результатов. Свет был великолепный и хорошо вписывался в общую картину. Я выглядела просто потрясающе, вряд ли кто смог бы по моему внешнему виду догадаться о неприятностях в личной жизни. Сразу после этого мне предстояли еще шесть дней сольной программы в огромном шапито из Голландии. В последний вечер записи программы мы сидели все вместе, редакторы и музыканты, за ужином; режиссера с нами не было, и всем это казалось только к лучшему. Янни упражнялся в остроумии и довел наше пестрое общество до полного изнеможения своими шуточками.

— Слава Богу, что мне не нужно жить с тобой, — еще сказал он потом.

— Это уж точно! — смеялась я. — Ты был все время как рок-н-ролльщик на отдыхе, со своими черными кожаными брюками!

Дебаты по поводу помощи в домашнем хозяйстве, мытья посуды, уборки со стола и т. п. тянулись у нас в течение всех восьми лет совместной жизни. Абсолютно безрезультатно.

Янни откинулся назад, скрестил руки на груди и с довольным выражением лица огляделся по сторонам.

— С самого утра я первым делом говорю Резе: «МИСК!»

Удивленное молчание.

— «МИСК» — это же старая, всем известная фраза, неужели вы ее не знаете?

— И что же это значит?

— Это значит — милая, сделай мне кофе!

Мне захотелось чем-нибудь швырнуть в него за такие шовинистские шуточки. Но, несмотря ни на что, его присутствие всегда вызывает у меня радость.

— Он по-прежнему ничего не делает по дому? — спросила я у Резы.

Янни встрепенулся:

— Я кто — музыкант или посудомойка?

Янни остался Янни. И дальше:

— Я всегда по утрам так страдаю от этих ужасных обмороков, — сказал он голосом чопорной старой девы, после чего обратился к мужчинам: — А вы нет?..

— Да нет, а что?

— А то, что в мозгу совсем не остается крови…

— Почему?

— Ну, потому что вся кровь по утрам у меня устремляется в нижнюю часть тела!..

Хохот среди мужчин. И Реза с ними. Дальше он завел речь о диагнозе болезней. Он рассуждал о том, что есть мужской грипп, а есть женский. И мужской грипп по серьезности и масштабу не может идти ни в какое сравнение с женским, и, вообще, когда болен мужчина, это в любом случае гораздо значительнее аналогичного случая с женщиной.

С годами я стала замечать, что он совершенно спокойно переносит то, что его перешучивают и парируют его реплики в том случае, если ответная шутка по силе и качеству соответствует или превосходит его собственную, что не так-то просто бывает сделать. В противном случае он беспощадно обрушивал на оппонента шквал словесных ударов.

Ради красного словца не пожалел и родного отца. Это про Янни. Впрочем, у него не бывает особых неприятностей из-за «красных слов», даже наоборот. Люди чувствовали, что за его иногда слишком вольным поведением кроется большое сердце. И я тоже всегда чувствовала это. И между нами всегда была какая-то тайная связь, о которой никогда много не говорят, так как каждый из двоих и без того знает о ее существовании. Это притом, что мы всегда безумно много говорили и спорили, словно торговцы коврами на турецком базаре, часами, без всякого результата, не считая того, что повышалось кровяное давление и приходили в возбужденное состояние мозги. Может быть, в этом и был смысл? Позже у меня всегда были низкое давление и дурная голова. Наши с ним споры были жизнетворны. И чувство этого внутреннего единения с ним я испытывала при каждой встрече, при первых звуках приветствия, совершенно бессознательно.

Я позвонила Симону, как договорились, и не застала его. И на протяжении всей ночи не могла застать. На следующий день с самого утра он позвонил сам.

— Моей жене очень плохо. Мне нужно было быть у нее, но я не хотел говорить тебе об этом.

Возможно, это и было правдой, но также возможно, что и нет. Вечером он позвонил еще раз.

— У нее начал открываться маточный зев гораздо раньше, чем следовало бы, по-видимому, из-за всех этих волнений, и ей нужно по возможности больше лежать, не исключено, что придется лечь в больницу…

Сорвав тем самым наш запланированный совместный отдых на Бали. В очередной раз.

И в Берлин он тоже не поехал.

— Они не захотели перенести твой билет на мое имя, а чека у меня с собой не было.

В день объединения Германии я была вдрызг пьяна и в пять часов утра еще накачивалась в баре с одним актером из Кельна, после похода по разным кабакам с Фридером, начальником цеха какого-то химического концерна. В каком-то секс-баре третьей категории я внушала какому-то транссексуалу, что существа типа него обогащают наш мир, что нам нужны такие люди. Начальник цеха оскорбленно ругался и пытался затащить меня в отель. Я агрессивно обвиняла его в мелочности, мещанстве и католицизме. В конце концов он оставил меня сидеть одну в этом кабаке, не в силах больше выносить моих обличительных тирад.

Свою работу в Берлине я сделала первоклассно, надежно и плодотворно.

Приехав домой, я попыталась найти путь к единению с Симоном. От чтения моего дневника он отговорился тем, что я, по его мнению, уже в слишком большом разладе сама с собой, чтобы вообще мочь продолжать какие-либо отношения с ним.

Но почему же тогда масса людей уже читали мой дневник?

— Связь движет сама себя посредством действий! — говорил Янни. — Без успеха люди теряют веру, надежду и мужество.

От Симона не поступило никакого отклика.

Мое внутреннее и внешнее одиночество усилилось. Гостиничные номера, время от времени — выпивка, сигареты. Гастроли в Гамбурге — городе, где после одиннадцати вечера все вымирает. Мой водитель на тех гастролях попытался подыскать мне мужчину и притащил какого-то служащего из налоговой канцелярии. Все вокруг смертельно скучны, включая и этого несчастного бухгалтера. Всем решительно нечего сказать, никто не обращает внимания на назначенное время. Попыталась пройтись по кабакам — везде от силы человек пять. Безотрадно и скучно. А как еще может быть после Янни, этого насмешливого деспота?

Жене Симона пришлось лечь в больницу.

Предродовые боли потребовали медикаментов и постельного режима. Пара этих дней — несмотря на их цену — легли бальзамом на мою измученную душу. Впервые за долгое время я испытала чувство, что живу в относительно спокойной обстановке. К сожалению, это счастье продлилось два коротких дня.

Появление ребенка на свет ожидалось в середине декабря.

Через два месяца после вселения Симона наши с ним беседы стали несколько осмысленнее. Временами они протекали, пожалуй, слишком бурно, но зато продуктивно. Вот сейчас наши отношения могли бы во что-то вырасти, могли бы стать глубже, могли бы подняться на более высокий уровень, говорила я себе. Моглибы, моглибы, моглибы…

Затем его жена вышла из больницы. Врачи стали давить на Симона, взывать к совести, уговаривать вернуться к ней, домой.

— Если с ней что-то случится, — говорил главврач, — вся ответственность ляжет на вас, господин Шутц. Тяжелое состояние вашей жены напрямую зависит от тех волнений, которые вы ей доставляете.