— Пошел вон! — орала я на него. — Проваливай к черту и не возвращайся больше!

Пес недоуменно глянул на меня, повернулся и неторопливо потрусил в обратном направлении.

— Прогоним эту песню еще раз, так не пойдет!

Янни был безжалостен. Пришлось сыграть еще один, уже восьмой, раз — и все равно были какие-то неточности и неясности.

— Вы получаете деньги за то, что вы здесь делаете! Почему я должен об этом напоминать?! Возьмите наконец себя в руки и перестаньте играть такое дерьмо! У нас тут не утренник в детском саду!

Только с десятой попытки нам удалось сделать все как следует. Янни умеет взять нужный тон в коллективе; при нем я могла полностью сконцентрироваться на своем голосе и поведении.

На концерте все прошло без ошибок. Бибуль один раз споткнулся о кабель и упал прямо на Тину, что вызвало сдавленные смешки в зале и чуть не разрушило весьма важный вокальный пассаж, а так все было чисто, вплоть до соло после второго рефрена.

После представления мы с Янни сидели в машине, все остальные были уже в ресторане.

— Сегодня ты сделала все хорошо, — сказал он. — А вот демонстрировать мне свои теплые отношения с молодыми мальчиками совершенно необязательно. Как, например, Фокси, господин помощник техника, подвозит тебя, в твоей же машине к отелю… это непременно должно происходить перед моим носом? Это разрушает структуру группы! Либо я шеф группы, либо ты! Но тогда делай уж, пожалуйста, все сама!

— Янни, я не справлюсь с этим…

— Ну что ж, уж как сможешь. Мы расходимся, ладно, но не надо делать из меня сердобольную тетушку, к которой можно ходить и выплакивать в жилетку свои горести. К тому же еще и связанные с другими мужчинами. Пойми, наконец, мое положение: я ухожу не потому, что я этого хочу, а потому, что ты на этом настаиваешь. И потому, что я не могу разделять твоих представлений о свободной любви и тому подобной чуши. Я хочу и впредь оставаться твоим мужем и заботиться о тебе — как я и обещал, женясь на тебе, — до самой смерти. Этого же самого я ожидал и от тебя. А ставить себя в смешное положение я не позволю!..

Ситуация была отвратительная. Чем ревнивее он охранял меня в последние годы, тем прямее я настаивала на свободе и толерантности — для нас обоих. Я чувствовала, что могу задохнуться в нашей маленькой, часто раздираемой противоречиями семье, в триединстве с ребенком. Это напоминало мне все то, что я так часто высмеивала, — сладко-розовая жизнь, застрахованная идиллия, семья с картинки журнала.

Отношения остаются живыми благодаря внешнему миру, который они вбирают в себя и в который периодически окунаются сами. А когда двое зацикливаются на себе и своем союзе, отношения засыхают, как растение без полива.

Чем упорнее Янни отклонял все мои замыслы как бессмысленные, тем ожесточеннее боролась я за их воплощение. Так просто было бы сблизиться, пойти друг другу навстречу, но мы уже запутались в своих обидах и недоразумениях. Так дальше не могло продолжаться. Между нами не было чего-то такого, предпосылкой чего служит добрая воля каждого из двух партнеров. Мы не хотели друг другу ничего плохого, но и ничего хорошего тоже. Мы были сыты друг другом по горло.

Торак несколько раз во время моего рассказа громко смеялся. Его позабавили способности Янни в области руководства коллективом.

— Вы еще жалеете о том, что расстались со своим мужем?

— Мне очень не хватает его, его шуток, его постоянного воодушевления…

— Его руководства?

— Нет, руководить собой я хочу сама, правда, это довольно трудная задача.

Торак согласно кивнул.

— Условием для такого руководства является владение собой; а это предполагает ответственность за себя саму и дела рук своих, а иногда, когда это бывает нужно, то и за свою жадность, не правда ли.

Опять нотации!..

— Ах, Торак, вы поучаете и поучаете. Это все одна болтовня. Вы напоминаете мне школьные прописи и настенные афоризмы. Вся эта мировая мудрость мне давно известна.

— О, сударыня, вы раздражены, какая жалость! Может, мы займемся чем-нибудь другим: поиграем в бирюльки, сходим погулять, посмотрим телевизор… Вы также можете раздеться догола и удовлетворить себя, а я посмотрю. Или буду лизать вам соски и массировать клитор. Также я мог бы приготовить вам устричный супчик… Но кажется, что я сейчас вряд ли услужу вам всем этим.

— Вы вульгарны!

— Да. Прекрасно, не правда ли? Мне нравится быть вульгарным! Я не люблю половинчатости — зачем я буду говорить «низ живота», когда могу прямо назвать то, о чем идет речь. Явные непристойности поднимают кровяное давление, вы не находите? Ты выговариваешь слово, оно, как стрела, попадает в собеседника, и теплая волна опускается по его телу сверху вниз, к половым органам, и затем опять вверх, к голове. Это здоровый процесс! Действие утомляет гораздо больше, чем просто разговор о нем. Когда у меня внизу недостаточный напор, я громко говорю: «твердый член» или что-нибудь в этом роде, и я уже возбужден! Ходом своих мыслей можно управлять, это дешево и очень практично.

Мне стало как-то не по себе. Я сидела совсем одна за городом в своем доме и совершенно не знала этого Торака. А что, если он маньяк, убийца женщин, душевнобольной?..

Он насмешливо посмотрел на меня.

— Я не маньяк, вам не нужно бояться. Этот ваш страх — только перед собой самой. Чего вы боитесь? Делайте, что хотите, и будете свободны.

Я боялась своих глубин, провалов, если можно так выразиться. И таких провалов, в которые я могла упасть, становилось все больше.

— Вы знаете, католическая церковь всех нас изрядно настроила против наших собственных половых органов. Мы хотим убедить себя, что там притаилось наше падение, гибель. Эти страхи сидят в нас очень глубоко. Избавьтесь от них, они не нужны вам! У меня нет морали в общепринятом смысле этого слова. Вы можете рассказывать все, что вам вздумается. Я приму в вашем рассказе самое искреннее участие и буду хранить его в тайне до тех пор, пока вы сами не захотите все это выплеснуть — ведь вы находите в этом эксгибиционистское наслаждение или хотите поделиться опытом. Итак, поскольку вы не захотели вступить со мной в половое сношение, мы отправляемся дальше. Мне было бы интересно узнать, с чего началось ваше падение. Ведь тогда вы были довольно высоко, насколько я знаю.

— Да. Не хотите ли стаканчик вина?

— О нет, благодарю, я хотел бы иметь ясную голову во время вашего рассказа. В полночь, возможно, да… Мы просидим здесь еще несколько часов.

— Вначале ни о каком падении и речи не было, скорее, это был полет в небесах; я чувствовала себя так прекрасно, как никогда прежде.

— Что ж, сударыня, отправляемся!..

Лена зашла к Симону по поводу окон.

Его небольшой, стоящий особняком дом, окруженный живой изгородью, был похож на хутор и располагался на очень ухоженном участке, а вокруг раскинулись поля и луга.

Она позвонила, поднялась по лестнице и ступила в его комнату. И первый раз почувствовала что-то странное. Ее поразила обстановка. Возможно, потому, что она ожидала другого, уже это должно было заставить ее задуматься.

Так и случилось, но она не сделала никаких выводов. Да и какие выводы можно было сделать тогда? Из чего? Ведь ничего еще не было кроме кокетства на никого ни к чему не обязывающей почве. Его комната, как и вообще весь дом, была как будто из ее песни «Благополучный мир», где речь идет о мещанской семье, распавшейся из-за того, что папа «ходил на сторону».

Темно-коричневый стенной шкаф из мебельного магазина украшали фарфоровые безделушки и фотографии, угловой диван, обитый темно-коричневым бархатом, был похож на миллионы своих собратьев, кухня обшита елью, в деревенском стиле, с крестьянскими скамьями и семейными фотографиями по стенам. Ничего такого, что сильно бы бросалось в глаза или было как-то уж особенно безвкусным — за исключением разве что электрокамина, — наоборот, это была обыкновенная квартира, как и миллионы ей подобных в Германии.