Девочка грустно улыбнулась через слезы, простояла еще несколько минут и сползла на пол, рыдая в голос. Кто-то бережно обнял ее за плечи, поднял и довел до дивана. Когда она открыла глаза, она увидела перед собой мужа Антонины, он улыбнулся ей ободряюще.

— Люсенька, — мягко начал он, — твоей сестре на небесах наверное очень грустно смотреть на то, как ты плачешь.

— Моя сестра не на небесах, — возразила Люся.

— Почему? — изумился мужчина.

— Потому что она покончила с собой, а Бог не любит самоубийц, — сказала девочка каким-то жутким шепотом. Она подумала о том, что не знает, кого любит бог, но точно не их с Наташей, это они поняли, когда умерла мама. С тех пор Люся разучилась молиться и верить, осознав свое одиночество в этом мире. У нее не было никого, кроме сестры… Теперь же не было и ее. Она снова начала плакать.

— Ну тише… тише… — Борис погладил ее по волосам, — все будет хорошо.

«Да не будет! Не будет!» — хотелось закричать Люсе, — «не будет ничего уже хорошо! Потому что она мертва! Мертва! А для мертвых ничего не бывает хорошо, им все равно».

Она все плакала и плакала, пока не заметила руку Бориса у себя на ноге у самого края юбки. Ей стало не по себе и от этого страха она даже немного успокоилась, пытаясь убедить себя, что это пустые страхи. Ей просто вспомнился первый визит в квартиру Кира и его поведение, поэтому теперь она видела угрозу там, где ее быть не должно.

Но что-то все равно настораживало ее в муже Антонины, она пока не понимала что.

— Пожалуйста… я хочу побыть одна, — как могла мягко попросила она и он покорно вышел. Люся прикусила губу, глядя в пол. Она снова погружалась в омут воспоминаний, но на этот раз совсем других. Они не причиняли жгучей боли потери, а вызывали отвращение и ужас. Если бы лампы тогда не оказалось под рукой, что сделал бы с ней этот ненормальный? Как бы она смотрела после в глаза Наташи, в глаза людей… Если одни только прикосновения окунули ее в тягучую липкую грязь, то что стало бы, если бы он воспользовался до конца тем, что она сама пришла к нему? Люсе стало тошно, ее передернуло и она инстинктивно зажала рот ладонью, только потом осознав, что это всего лишь порыв… Грязное животное, похотливая тварь, считающая, что все люди кругом существуют только для удовлетворения его мерзких желаний. Он ведь делал это с Наташей, с ее маленькой наивной Наташей, которая то целоваться не умела, которая на мужчин смотрела с трепетом и ужасом. Он убил ее. Он…

Люся потонула в захлестнувшей ее волне ненависти, сжала кулаки и маленькие ногти впились ей в кожу.

В этом мире не осталось ничего хорошего, светлого, прекрасного. У нее нет больше ни одного близкого человека, у нее нет будущего, но у нее есть долг. Заставить его расплатиться за то, что он совершил, за поруганную честь ее сестры, за ее сломанную жизнь. Она убьет его самым изощренным способом, придумает что-то такое, что заставит ужаснуться тех, кому придется хоронить его останки. Впрочем, нет! Она убьет его очень жестоко, а потом сожжет и развеет пепел, чтобы ничего, ничего не осталось. Ничего!

Если бы Люся видела себя со стороны сейчас, она бы испугалась. Глаза ее сияли безумным отчаянном светом, кожа и губы побелели от волнения, волосы растрепались в разные стороны. В ней сейчас ожило что-то всегда спавшее — языческое, колдовское, ведьмовское, агрессивное и готовое к борьбе. И это что-то уже рисовало в сознании Люси в красках то, как она будет убивать Кира, только она вот никак не могла решить польет она его кислотой или все-таки будет расчленять заживо бензопилой, которую она еще не придумала где бы взять. Но она найдет… Потому что в жизни больше нет смысла, но есть цель. Последняя цель. Уничтожить его, наказать за то, что он сделал, раз уж высшие силы допускают несправедливость, царящую на земле.

А что потом? Потом она, если не сойдет с ума от того, что сделает, окажется в тюрьме среди сотен таких же, как и он. И ей некуда будет убежать, скрыться и они будут делать с ней все, что захотят. Люся зажмурилась от ужаса и отвращения. Ей вдруг стало так чудовищно страшно, что она снова захотела стать маленькой девочкой и отказаться от всех своих хитроумных планов мести. Она убьет одного, но множество таких же, подобно клеткам раковой опухоли, вскочат на теле планеты и будут тянуться к ней своими грязными похотливыми руками, своими омерзительными мыслями.

Люся сползла на пол и снова заплакала, а потом каким-то немыслимым усилием воли заставила себя дойти до окна и распахнуть его настежь так, что снежинки полетели ей прямо в лицо, обжигая холодом разгоряченную кожу. Она зажмурилась и прошептала неслышно, почти не шевеля губами.

— Заберите меня к себе, мамочка, Наташенька… Мне здесь нечего делать без вас… Заберите…

Она легко взобралась на подоконник и выпрямилась в полный рост. Под ногами лежал заснеженный двор, утонувший в густых фиолетовых сумерках. Окна дома напротив горели тепло и приветливо. Люся прикрыла глаза и шагнула на встречу этим окнам, но кто-то из комнаты ухватил ее за ноги и затащил обратно, они повалились на пол. Борис оказался над ней и потряс ее за плечи, пытаясь привести в чувство. Люся была так испугана и смятена, что плохо понимала, что происходит. Сознание ее находилось там, на подоконнике, повисшее над ним в короткое мгновение полета, когда она должна была выпорхнуть и стать птицей под этим снегом. А тело ощущало чьи-то сначала осторожные, а потом более уверенные прикосновения. Пальцы скользнувшие по ее бедру под ткань юбки, горячее дыхание на шее, поцелуй горячих обветренных губ в мочку уха. Тесные объятия и край юбки, решительно ползущая вверх, повинуясь чьим-то пальцам. На минуту Люсе показалось, что это Кир, она испугалась, почувствовала волну ненависти, захлестнувшую ее и придавшую сил, вырвалась из-под этого человека, плохо понимая, что это Борис и бросилась в прихожую.

— Не трогай меня, ублюдок! — кричала она, — я убью тебя! Убью тебя за то, что ты сделал с ней! Это ты ее убил! Ты!

— Люся! Успокойся! — размыто и тихо, как из-под воды до нее донесся голос Бориса, но она никак не отреагировала на него. Торопливо она одела обувь, свое пальто, проверила есть ли в его карманах хоть какие-то деньги и выбежала прочь, уверенная в том, что покидает квартиру номер двадцать, на пятом этаже того дома, где из окон видно залив и чувствуется его дурманящий сладкий запах.

Из объятий безмятежного короткого сна Кира и Юлю вырвал звонок в дверь. Осознание того, что могла явиться Ангелина словно ошпарило их кипятком и в считанные минуты они оба вернули себе надлежащий вид.

К величайшему удивлению Кира, отправившегося открывать, на пороге стояла не старшая сестра Юли, а промокшие насквозь Владимир и какая-то незнакомая ему девочка. Она была маленькой и хрупкой, но у нее были слишком серьезные для ребенка глаза. Она смотрела очень воинственно, конечно не так агрессивно, как смотрела Люся в их редкие встречи, но, похоже ей уже успели рассказать все подробности его биографии.

— Здравствуй… — пробормотал Владимир слегка смущенно, — не разбудили?

— Нет, — по привычке соврал Кир, — что тебе… вам нужно?

— Это Таня, — сказал Владимир, кивком головы указав на свою спутницу, — а это Кир. Тане нужно где-то пожить какое-то время…

— А у меня тут ночлежка!? — ворчливо перебил Кир, — или приют, — в самый неподходящий момент из комнаты в кухню прошествовала уже полностью одетая, но все еще растрепанная Юля. Глаза на лице с размазанной косметикой смотрели сонно и потерянно, она взяла пакет со своими наркотиками, убрала их в сумку и стала одевать обувь, не обращая внимания на гостей.

— Ночлежка, — хмыкнул Владимир, заметив ее, — заткнись, — сказал он Киру, — Таня останется здесь. И если хоть волос с ее головы упадет…

— Я сама могу за себя постоять, — вмешалась девушка с большими миндалевидными глазами, так выделявшимися на этом детском лице своей неразделенной грустью. Владимир подтолкнул ее в темную прихожую и прошел следом.