Ему почему-то вспомнилась Наташа, ее простодушная наивность и распахнутая душа. И тогда он подумал, что для некоторых людей любовь — это брак. Только на самом деле в браке нет ни капли любви, потому что рано или поздно эти люди начинают друг друга ненавидеть, не бывает иначе. Потому что они становятся связанны друг с другом неподъемными кандалами и эта безысходность делает их врагами, лютыми врагами навсегда… Или просто холодными и бездушными камнями, лежащими в одной постели, живущими в одной квартире, а потом лежащими рядом на кладбище.

Он зажег сигарету, но почти не затягивался, потому что дым все равно вызывал неприятные ощущения, он вдыхал его со стороны, эффект был все равно тем же. И тогда он потушил сигарету и потянулся за телефоном.

Откуда я знаю ее номер? — спросил он себя, а потом легко ответил на этот вопрос, — оттуда же, откуда и номер ее сестры, которая к несчастью оказалась здесь, и к несчастью оказалась в тот злосчастный день рядом со своей школой слишком наивной и доброжелательной.

Она добрая, заботливая, преданная и это очень хорошие качества. К тому же он очень сильно виноват перед ней, а не лучший ли способ искупить вину перед человеком — исполнить его желание, или как пожелаете, мечту?

Только так Люся будет всегда рядом… пусть и будет ненавидеть его всю оставшуюся жизнь. Ему было уже все равно, это было куда легче пережить, чем потерять ее навечно, нет, не навсегда, именно навечно.

А дождь все усиливался и вместе со сгущающейся темнотой убаюкивал город в своих холодных объятиях.

Люсю разбудил звонок телефона, она нехотя поднялась и принялась искать трубку. Спать под шум дождя было приятно и спокойно и на мгновение она даже забыла обо всем плохом, словно все было иначе — и между ней и Наташей не было непреодолимой пропасти и мама была жива. И они снова были маленькими девочками, верившими в чудо, в то хорошее, что ждет их за поворотом.

— Да… — хриплым сонным голосом откликнулась девочка.

— Ты… Люся!? — выдохнул человек на том конце провода и даже закашлялся от волнения. Люся несколько минут соображала кто это, пока ее не охватила такая злость, что она чуть не разбила трубку о паркет.

— Какого черта ты звонишь сюда, урод!? Тварь… — она попыталась придать своему голосу максимум силы и напористости, но спросони у нее получилось плохо, — слышишь, ты!?! — заорала она, — не звони сюда больше, иначе тебе не поздоровиться, я тебе устрою проблем, придурок! — она даже и не задумалась о том, что к человеку намного старше стоило бы обращаться на «вы». Впрочем, задумалась бы, если бы считала его за человека. Она нажала отбой, не дожидаясь ответа, он ее не волновал. С чувством выполненного долга она уже было, собиралась положить телефон, как споткнулась о взгляд Наташи, которая тоже проснулась и теперь стояла напротив нее, наблюдая и внимательно слушая.

— С кем ты так вежливо разговаривала? — едко спросила она.

— А ты как думаешь? — вопросом на вопрос откликнулась Люся и бросила телефон ей, Наташа едва успела его поймать вовремя.

— Это Кир? — пролепетала Наташа, — это правда был Кир?! — гнев сменился радостью и теперь ее глаза восторженно сияли, — чего он хотел?

— Меня это не волнует, — отмахнулась Люся, обошла ее и демонстративно плюхнулась на диван, спиной к Наташе, — а ты делай что хочешь. Можешь сама у него спросить…

Именно так и поступила старшая. Она отошла на кухню и принялась оттуда набирать номер, лишь бы только Люся не помешала. Она была очень зла на сестру за то, какие вольности она себе позволила и в тоже время рада его звонку. Луч света в темном царстве, — решила она, хотя и знала, что это понятие здесь совершенно ни к месту. Ну и плевать, это не важно…

— Кто это? — недоверчиво спросил он, когда длинные гудки наконец-то закончились.

— Это я… Наташа, — смущенно проговорила девушка, — здравствуй… прости Люсю… она немного не в себе…

— Ничего страшного, — мягко сказал он и тяжело вздохнул, — с кем не бывает.

Таня остановилась в слабом свете фонаря, глядя на унылое здание, где приветливо горели окна, среди которых были и ее квартиры. Дождевые капли, попадая под тусклые лучи, доживавшей свой век, лампы, казались брызгами расплавленного золота.

Ей было холодно, она куталась в легкую курточку и боролась с собой.

Это моя тюрьма, — вынесла она про себя приговор самой себе, — моя пыточная камера.

И она уже давно сбежала бы отсюда, сейчас развернулась бы и просто пошла в другую сторону, забыла бы сюда дорогу, начала бы новую жизнь, а может просто продолжала старую без новых ошибок, если бы не страх причинять боль матери. Все-таки в ее жизни осталось не так уж много любимых людей и их было всего двое. Без них ее глупая мучительная жизнь утратила бы остатки смысла.

А остальные… всего лишь безликие тени в царстве теней.

Она все-таки медленно пошла к дому, делая каждый шаг так, словно наступает на землю в последний раз и, вдыхая так глубоко, словно вдыхает в последний раз. В подъезде было грязно, мерзко пахло, но она не предавала этому значения, ей казалось, что даже в облезлой штукатурке есть что-то особенное. Она открыла дверь своими ключами, чтобы не привлекать внимания отчима, в надежде проскользнуть в свою комнату незамеченной.

В ее маленьком аду ничего не менялось — воздух был таким же затхлым и в нем пахло его ненавистным отвратительным одеколоном. Тане показалось, что здесь неестественно тихо, она сделала несколько неуверенных шагов, чувствуя, что дальше возможности убежать у нее уже не будет. Но что-то упрямо заставляло ее идти внутрь квартиры, в комнату мамы с отчимом. Какой-то шум и возня, вдруг ставшие такими отчетливыми среди этой странной вязкой тишины.

Таня остановилась на пороге и долго смотрела на них — на отчима и на какую-то совершенно незнакомую женщину в его объятьях. Она не чувствовала совершенно никаких эмоций в это мгновение — злости, отвращения, обиды за мать, ненависти, ничего. Только пустота, заглушавшая все звуки со стороны.

В какой-то момент Таня опомнилась и бросилась прочь, но поздно, Борис успел ее заметить. Много времени, чтобы догнать ее, ему не понадобилось, набросив на себя первое, что попалось под руку.

— Какого дьявола тебя принесло!? — зашипел он, схватил Таню за запястье и так сильно, что даже хрустнули хрупкие косточки, — чего тебе тут надо, идиотка!?

— Отпусти меня! — крикнула Таня, — не трогай меня своими грязными руками… — это вырвалось как-то непроизвольно, Бориса аж перекосило от этих слов.

— Да что ты себе позволяешь!? — заревел он, — какого х… ты себе позволяешь!? Да я тебя, чертов недоносок! — второй рукой он нанес оглушающий удар по лицу, Таня пошатнулась, но устояла на ногах, — да я тебя так вы… — продолжал он, а ей не было даже страшно. Единственное, чего хотелось сейчас забрать маму и уйти. Навсегда.

— Боря! — у него за спиной неожиданно нарисовалась его подруга, завернувшаяся в одеяло, она производила впечатление глупой, но не жестокой женщины, потому увиденная сцена вызвала в ее глазах ужас и негодование, — да что ты творишь!?

Борис смутился, выпустил Танину руку. Она не сказала ни слова, открыла дверь и бросилась бежать, Борис хотел ее догнать, но женщина его остановила, Таня слышала как они громко о чем-то спорят, но это ее уже не касалось.

Она решила, что вернется сюда теперь только затем, чтобы забрать маму. Только для начала нужно придумать, куда забирать и куда идти…

А если она все еще любит его?! Мерзкого, отвратительного, низко павшего человека… Любит вопреки всему? Ведь только любовь может очистить от зла, сделать прекраснее и светлее, спасти его гадкую душонку… И ее мать, привыкшая спасать людей, пытается спасти и его?

Неожиданно вдруг Татьяна почувствовала острый укол зависти, но не злой, а светлой и спокойной. Она завидовала матери, которая способна так беззаветно любить человека, закрывая глаза на его недостатки, пусть он имеет их целое множество.