Разве такое могло произойти с ней? Неприметной серой мышкой, тенью своей старшей сестры… Разве? Она украла кусочек чужой жизни, чужой судьбы. Одну короткую ночь, полную волшебства. Настало время обнаружить на месте кареты тыкву.

Девушка сонно сощурилась, разглядывая непривычные предметы. Картины, старый абажур из темно-персиковой ткани, пианино, заваленное книгами и прочей ерундой… Темные силуэты на фоне светлых обоев, в таком тусклом освещении казавшихся какими-то другими.

Даша еще некоторое время понежилась в постели, а потом накинула на себя большую чужую рубашку, застегнула несколько пуговиц и подошла к плотным матовым шторам, не впускавшим в помещение не лучика солнечного света. Возле окна на стене висело большое старинное зеркало с местами облезшей амальгамой в резной красивой раме. Ее отражение в нем с интересом изучало девушку с задумчивой, нежной и мечтательной улыбкой. Оно казалось каким-то другим, новым, непривычным. Это была уже совсем не та Даша — серая мышь, невзрачная и незаметная, всегда бывшая только приложением к чьей-то более яркой и решительной личности. На нее смотрела девушка с мягкими, плавными чертами лица, легкой россыпью веснушек, до этого не бросавшейся в глаза, густыми растрепанными после сна волосами, играющим на щеках румянцем и сияющими глазами теплого кофейного цвета. Даша невольно залюбовалась собой новой, собой проснувшейся в новой реальности, в новом мире, ничуть не напоминающем прежний.

Что будет теперь?

Неизвестность пугала ее, но она готова была к любым поворотам, если только рядом будет Юра. Запах его рубашки, ее тепло кружили голову Даше, как будто к ее коже прикасалась не ткань, а его пальцы.

Эта ночь…

Юра сидел за столом на кухне, сложив руки в замок и уставившись в одну точку. Он выглядел каким-то потерянным и помятым. Даша обняла его и положила голову ему на плечо.

— Доброе утро, — промурлыкала она.

— Доброе, — как-то не очень весело откликнулся Юра. Даша тяжело вздохнула и села напротив, стала пальцами расчёсывать спутавшиеся волосы.

Ветер играл с легкими занавесками и скрипел незакрытой форточкой. В квартире было тихо, а с улицы доносилось множество самых разных звуков, напоминавших о том, оставленном ею мире.

Еще вчера она была другим человеком и жила в другой реальности девочки Даши, безнадежно влюбленной в жениха своей старшей сестры. Сегодня она стала Дашей, которую Юра любит, которой он доказал это этой ночью, которая училась любви, как некогда училась музыке.

А Настя?…

Даша помрачнела, хрупкий кораблик ее мечты налетел на риф. Ее захлестнуло чувство вины, горькое, невыносимое. Захотелось расплакаться, убежать домой, рассказать обо всем случившемся матери, признаться, что ночевала она вовсе не у Сони, да и Насте признаться, попросить прощения, если это еще что-то исправит.

Юра заметил произошедшую в ней перемену и улыбнулся ей ободряюще, одними только светло-карими глазами, цвета свежего липового меда, переливающегося на солнце. Он взял ее руку на столе и накрыл своей.

— Не грусти, — нежно сказал он и на всякий случай спросил, — ты не о чем не жалеешь?

— Не жалею, — неуверенно подтвердила Даша и прикрыла глаза. Она думала о Насте, а заодно вспоминала свою первую встречу с Юрой, знакомство с ним. Первое впечатление ее было очень сомнительным, потому что тогда она слишком хваталась за привитые ей стереотипы и мирскую мораль. «Какой-то битник» — емко очеркнула девушка и решила, что ее сестра еще одумается и найдет себе кого-то нормального. Пусть ищет теперь кого-то нормального. Мысль была какой-то злой, агрессивной и Даша сама себя испугалась. С чего ей ненавидеть свою сестру? Она ведь не сделала ей ничего плохого, кроме того, что полюбила Юру…

— А Настя? — прошептала Даша и распахнула глаза. Ее ослепил яркий свет, лившийся с улицы. Вышло солнце и небо наконец-то очистилось от туч.

— Даша… — Юра крепче сжал ее ладонь, — я… я так ошибался. Я искал в ней тебя. Я любил в ней твои черты. Как глупо… — он прижал руки к лицу и покачал головой, — глупо, глупо.

Девушка сидела не способная пошевелиться или произнести хоть слово. Все по прежнему не укладывалось в ее голове — он любит ее. Ее, а не Настю. Потому что она удивительная, уникальная, прекрасная и такая единственная… Потому что она лучше всех. Она… Этот серый мышонок?

Все было слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Поиграй мне, пожалуйста, — попросила она вдруг тихо-тихо, подивившись звуку собственного голоса. Юра, до этого думавший о чем-то с мрачным и отрешенным лицом посветлел и заулыбался так заразительно, что ей захотелось тоже.

— Хорошо, — кивнул он и ушел, чтобы убрать с фортепиано книги и прочую ерунду, наваленную поверх крышки. Скоро Даша услышала прекрасные, чистые звуки музыки и, как будто бы ведомая ими, убрела следом в комнату, остановилась, опершись спиной о дверной косяк, и закрыла глаза, растворяясь в чудодейственном волшебстве. Композиция была нежной, томительной и тягучей, она патокой заливалась в уши и наполняла девушку изнутри теплым сладостным чувством.

Она подошла к окну и распахнула тяжелые пыльные шторы, пропуская в комнату лучи приветливого весеннего солнца. Сейчас у нее было такое чувство, словно она только что распахнула шторы своей души, чтобы наполнить ее чистой гармонией музыки и прекрасной, разделенной любви. Ей хотелось выпорхнуть в квадрат окна на крыльях неожиданно распахнувшихся за спиной.

Но на горизонте ее безоблачного наступившего счастья маячила черная грозовая туча, угрожавшая рано или поздно заполнить собой все небеса.

Настя.

Когда у Оли закончился приступ громкого безумного хохота, на нее напало странное возбуждение и она стала наворачивать круги по пустой квартире, словно тигрица, мечущаяся в своей клетке. Она и в правду чувствовала себя запертой и ей мучительно хотелось вырваться, бежать и мчаться к Александру, чтобы побыстрее сообщить ему новость, которая и всколыхнула в ней такую волну чувств.

Ошибки быть не может.

В конце-концов Оля устала мерять шагами комнату и плюхнулась на диван, стала хватать ртом воздух, чтобы побыстрее восстановить сбитое дыхание. Ей было немного жутковато, она сама испугалась собственного смеха, когда на краю ванной смотрела на полоски равнодушного теста в своих руках. Этот безумный хохот, граничивший с рыданиями, заставивший ее в конец охрипнуть, напоминал какой-то морок, какое-то помутнение и сейчас, уже успокоившись, она понимала это очень остро. Как будто от нее стремительно ускользали последние капли рассудка… Или… это же нормально в ее положении — перепады настроения.

Сейчас она уже готова была рыдать, но при этом она чувствовала себя на удивление счастливой.

Если бы это случилось с Олей раньше, она бы была в истерике, она бы рвала и метала.

Какой к черту ребенок! Да зачем он ей нужен!? Это же конец! Конец ее жизни!

Как же она боялась этого раньше, куда же исчез, схлынул этот фатальный безотчетный ужас перед таким исходом? Мысль, что это ребенок Александра Викторовича грела ей душу, девушке было даже плевать на то, будет ли он участвовать в воспитании или нет. Просто потому, что это его ребенок. Может быть, он даже будет похож на отца!

Жизнь совершенно неожиданно приобрела какой-то смысл, и его появление было слишком резким и оглушительным. Оля никак не могла понять, никак не могла подготовить себя к этому новому прекрасному миру, но уже всей душой стремилась к тому, что ждало ее за поворотом.

Она готова была лететь к Александру, чтобы рассказать об этом, но помнила о том, что сейчас его нет в городе. Когда он вернется обязательно… и они не расстанутся больше никогда. Он разведется с женой, как и обещал, они будут вместе, всегда… Она сделает все, чтобы быть достойной этого человека, она отмоет всю грязь со своих тела и души, она будет учиться, будет внимать всему, что он будет вкладывать в нее, она готова. Теперь все можно вынести. Теперь все будет хорошо. Просто будет.