— Я переменил свое мнение, имею на это полное право, — отрезал ей Воронин. — А что вас смущает? Ваши вещи и так были уложены для переезда, так какая им разница, куда направиться — в мой особняк или в Завидово?

— Но мне необходимо переменить платье, — настаивала Марина. — Не могу же я ехать в подвенечном платье?

— Почему бы и нет? Разве оно чем-то отлично от других ваших нарядов? — с издевкой спросил Анатоль, подсаживая ее в карету. Он сразу же убрал руку с ее локтя, как только она заняла место в карете, словно касание ее тела причиняло ему боль. Потом сел в карету напротив нее и легко стукнул в крышу кареты, мол, поехали.

Сначала они ехали в полной тишине, предпочитая смотреть куда угодно, только бы не встречаться глазами друг с другом. Это было еще выполнимо, пока они проезжали по столице. Но когда их карета миновала дорожный пост, и пейзаж за окном стал довольно однообразен, это стало довольно затруднительно.

— А Завидово? Какое оно? — наконец решилась задать вопрос Марина, чтобы хоть как-то за разговором скоротать это тягостное напряженным молчанием путешествие. Анатоль резко повернул к ней голову, но ничего не сказал, лишь откинулся назад и закрыл глаза, всем своим видом показывая, что не намерен поддерживать разговор. Это выглядело так грубо, что у Марины сперва даже не нашлось слов, чтобы что-нибудь сказать ему в ответ. Она немного помолчала, собираясь с мыслями, потом, не отводя взгляда от своих рук, лежащих на коленях, проговорила тихо:

— Я не понимаю вашего поведения, Анатоль Михайлович. Не могли бы вы объяснить причину его? Если я вас чем-то невольно прогневала…

Она не успела договорить. Анатоль схватил ее за руку и притянул к себе, заставив взглянуть в свои горящие гневом глаза. Он ничего не говорил, просто молчал, но от этого молчания у Марины кровь стыла в венах. Их напряженный зрительный контакт длился не менее минуты (Марине же она показалась вечностью), затем Воронин резко стукнул в стенку кареты, подавая сигнал кучеру остановить. Когда тот выполнил его приказ, Анатоль легко оттолкнул Марину обратно на ее сиденье и вышел, крикнув выездному лакею, чтобы ему подали лошадь.

Это все слышала Марина прежде, чем дверца кареты захлопнулась от сильного удара. Такого сильного, что слегка задребезжало стекло в ее окошке. Девушке стало страшно, как никогда раньше. По всему было видно, что он разозлен… нет, не просто разозлен, а в ярости. Куда он везет ее? Зачем этот спешный отъезд из столицы, подальше от ее родственников, знакомых, привычной обстановки?

Неужели он все-таки все знает? Нет, покачала она головой. Разве в этом случае Анатоль повел бы ее под венец? В тягости от другого никакой мужчина не пойдет на это… Или все же пойдет?

Не в силах долее выносить напряжение Марина расплакалась. Как же все хорошо было раньше, в Ольховке! Не вернулась бы она в столицу, ничего бы и не было: ни ее истории с Загорским, ни этого вынужденного брака с человеком, который пугал ее все больше и больше. Она вспомнила его большие руки со сбитыми костяшками пальцев на правой, а потом ей привиделся комердин Анатоля, с разбитой губой и ссадинами на щеке. Марина даже и подумать не могла, что Анатоль способен на то, чтобы избивать дворовых. Он ей всегда казался таким благородным, таким добрым и справедливым.

— Ты обещал защищать и оберегать меня, — прошептала Марина сквозь слезы, обращаясь в никуда, но к конкретному визави. — Ты поклялся, что всегда будешь рядом со мной. Но ведь теперь я одна, совсем одна… и мне страшно, Господи, как мне страшно… Почему ты оставил меня, моя любовь? Почему не забрал с собой?

После того, как Анатоль поехал верхом, видимо, он решил ускорить их темп движения, потому как карета поехала заметно быстрее, то и дело, потряхиваясь на неровностях дороги. Марина, измученная свои плачем и своими страхами да укачанная этой тряской, неожиданно для самой себя заснула, и проснулась только тогда, когда карета остановилась. Девушка отодвинула в сторону шторку, чтобы посмотреть, чем вызвана подобная задержка, и с удивлением обнаружила, что за стеклом уже довольно темно, а стоят он на широком дворе, мощенном камнем, перед двухэтажным домом с колонами. По двору суетились люди с лампами в руках, разгружая вторую карету, видимо с поклажей Марины, а стоявший посередине двора Анатоль разговаривал с пожилым мужчиной во фраке и таких белоснежных чулках, что они прямо светились в этой темноте.

Вдруг Анатоль резко махнул рукой в сторону ее кареты, и Марина от неожиданности этого движения вздрогнула и отпрянула вглубь кареты. Какая глупость прятаться, разозлилась она на себя, он же все равно не видит ее в этой тьме. Она посмотрела вновь на своего супруга и заметила, что он закончил беседу с мужчиной, который сейчас принялся подгонять дворовых, развернулся к дому и направился прочь. Он оставит ее здесь, в карете, вдруг с ужасом поняла Марина. И даже не поможет ей сойти. Словно ненужную игрушку себе привез!

Марина вмиг распахнула дверцу кареты и позвала своего супруга так сильно, как только могла, стараясь перекричать шум во дворе:

— Анатоль Михайлович!

Воронин замер, а потом развернулся к ней и принялся смотреть на нее, словно выжидая, что она будет делать в следующий момент. Марина заметила краем глаза, как застыли дворовые, разглядывая ее во все глаза, и осознала, что она невольно привлекла к себе внимание окружающих.

Черт-черт-черт! Разозлилась она. Теперь ей не хода обратно. Либо Анатоль вернется и поможет ей, либо покажет дворне, что супруга ему не особо по сердцу, уйдя в дом и предоставив ей самой выбираться из кареты. После его сегодняшнего поведения она могла ждать от него чего угодно.

Тут пан или пропал! Марина вздернула подбородок и протянула руку в его сторону. Анатоль смотрел на нее около минуты, затем опять повернулся к дому, и сердце Марины ухнуло вниз. Перенести такое унижение! На глазах у дворни! За что?

Но тут Воронин развернулся и быстро подошел к карете, взял ее руку в свою.

— Марина Александровна, — процедил он сквозь зубы.

— Анатоль Михайлович, — она лишь выше вздернула подбородок.

Воронин потянул ее за собой и развернул лицом к дворовым.

— Ваша барыня и моя супруга ее сиятельство Воронина Марина Александровна, — сказал он громко, обращаясь ко всем присутствующим во дворе. — Представиться вы ей сможете завтра.

Произнеся это, он потащил Марину за собой в дом, потом далее, в жилую часть дома, не давая ни малейшей возможности осмотреться вокруг, узнать хотя бы немного место, в котором ей предстояло жить теперь. Наконец, проведя ее через анфиладу комнат, он оставил ее в одной из них — хорошо обставленной спальне, декорированной в розовых и кремовых тонах. И все это без лишнего слова или жеста. Даже не сказал, ждать ли ей его сегодня, ведь, как она узнала по часам, стоявшим на резной этажерке, сейчас было почти три часа пополуночи.

Марина без сил опустилась на пол. Движение справа от нее сперва напугало ее до полусмерти, но приглядевшись, она увидела в углу напольное зеркало в резной раме, а в нем свое отражение: измученная бледная невеста с красными от слез глазами в белоснежном платье и фате. Марине тут же захотелось стащить с себя этот наряд, все эти кружева, растрепать локоны. Она стащила с головы маленький венок, затем принялась дергать за фату, которая ничуть не поддавалась ее усилиям, словно приросла к голове. Чьи-то руки легли на пальцы Марины, и та в который раз чуть не лишилась чувств от ужаса. Она подняла глаза и увидела в отражении Агнешку, которая незаметно для нее вошла в спальню и теперь стояла позади нее.

— Тихо, тихо, дзитятка моя, — ласково произнесла нянечка. По ее усталому лицу было видно, как тяжело той далась дорога сюда, но, тем не менее, она принялась помогать Марине освобождаться от ее облачения невесты. — Вэлюм-то не дергай так, не при чем ен тут. Яшчэ своему дзитятку передашь такое диво.

— Нет, — буркнула Марина в ответ. — Сожгу ее! Ненавижу ее! Ненавижу это наряд! Ненавижу все!