Резкий отрывистый смех матери не дал Марине продолжить свое повествование. Она в недоумении смотрела на Анну Степановну, не в силах понять, что конкретно в ее речи могло рассмешить ту.

— В Ольховке, говоришь? — отсмеявшись, зло спросила мать Марину. — Assurément! [154]

Она вдруг потянула дочь в сторону двери, коротко бросив ей «Allez! [155]». Так и тащила за собой, в ночной сорочке, босиком, с растрепанными спутанными волосами по коридору мимо перепуганной Агнешки и Дуняши, ее личной горничной, карауливших под дверьми. Мимо личных покоев семьи, мимо музыкальной, где ее любопытные сестры, заметив их через открытые двери, прервали свое музицирование. Мимо растревоженных слуг, попадавшихся им навстречу и испуганно жавшимся к стенам, лишь бы не задеть их, такое свирепое выражение лица было у барыни…

Анна Степановна, чуть ли не волоком протащив Марину по всей домашней половине, резко толкнула двери библиотеки, где, как знала девушка, любил проводить время отец. Она подозревала, что именно там он скрывается от своей супруги, ведь та так не любила книги и все, что было с ними связано, а посему предпочитала обходить эту комнату стороной.

Но теперь же мать переступила ее порог, затаскивая силой след за собой Марину. Александр Васильевич, мирно дремавший в кресле с давно потухшей трубкой в зубах, испуганно подскочил от неожиданности их вторжения в его маленький мирок, а также полуденную дрему.

— Qu'est-il arrivé, ma cherie ami? [156]— обратился он к запыхавшейся супруге, переводя недоуменный взгляд с ее разгневанного лица на босые ступни Марины, которая сейчас переминалась в волнении с ноги на ногу. Неужели маменька решила открыть отцу ее положение? Ведь она божилась молчать, памятуя о слабом сердце папеньки. Говорила, что они решат эту ситуасьон вместе, сообща. О Боже, это просто убьет его! А виновата в его смерти будет только она, Марина!

— Скажите ей! — резко бросила ему Анна Степановна. — Ne pas l'envoyer direz à Марина [157]. Скажите ей сейчас же или это сделаю я!

Александр Васильевич вдруг побледнел и растерянно посмотрел сначала на дочь, затем на свою супругу.

— Сказать ей что? — переспросил он, отводя взгляд в сторону, словно ему было стыдно смотреть им в глаза. Анна Степановна громко фыркнула, совсем неподобающе своему возрасту и положению, а после развернула Марину к себе лицом и проговорила:

— У нас нет более имения. Твой папенька проигрался в карты давеча. Все до последней души поставил на кон и проигрался. Вот уже пару месяцев, как наша семья осталась без крыши над головой и малейшего источника доходов, ведь у нас нет ни копейки, чтобы расплатится по закладной.

Марина ошеломленно посмотрела на отца. Тот словно уменьшился в размерах под ее взглядом, съежившись в кресле.

— Это правда, папенька? — тихо спросила она. Анна Степановна лишь покусывала губы. То, что случилось, для нее, конечно, было ударом, но сказать по правде, она знала, что это может произойти, упусти из виду ее супруга хотя бы на пару минут рядом с игровой комнатой. И хотя он божился перед отъездом в столицу, что даже не взглянет на карты, она-то знала, как слаба его душа, она-то должна была присмотреть за ним. И вправду говорят — on ne court pas deux lièvres à la fois [158]… Хотела уследить и за Мариной, и за супругом, и вот к чему это привело.

— Son silence dit beaucoup [159], — холодно бросила Анна Степановна в ответ на вопрос дочери вместо супруга. Тот же, казалось, не имеет в себе духа даже взглянуть им в глаза, не то, что ответить. Il est sans couilles [160]!

— А закладная? Кто ее держит? — спросила Марина и вдруг поняла, что уже знает ответ на этот вопрос прежде, чем мать скривила губы в жалкое подобие улыбки.

— Его сиятельство Анатоль Михайлович был столь любезен, что выкупил ее сразу же после игры, — ответила ей медленно мать, и Марина помертвела разом. — Он планировал вернуть ее нам после венчания, как своим beau-père и belle-mère. Теперь же…

Марина молча развернулась и вышла из библиотеки, прикрыв за собой дверь. Она направилась к себе, попутно заглянув в музыкальную комнату, где ее младшие сестры листали ноты и переговаривались со смехом, а средняя, Лиза, что-то быстро наигрывала на фортепьяно одной рукой, а другой дирижировала сама себе. Они выглядели такими безмятежными, такими счастливыми…

Что с ними станет, когда тетушка отойдет в мир иной, и у их семьи не будет более заступницы и благодетельницы? Куда им придется идти? Что делать? Папенька с больным сердцем, слабый не только телом, но и духом. Ее мать, не привыкшая к лишениям, ведь даже малые доходы Ольховки позволяли той не особо ущемлять себя и своих детей в чем-то. Сестры... Да и она сама — в тягости, но зачавшая свое дитя в грехе, хоть и не по своей воле…Что станет с ними, если она откажет Воронину?

Стоит ли обман одного человека разбитых судеб нескольких? В праве ли она решать, кому принести страдание и боль, а кому радость да благо? Марина опустилась на колени перед образами в своей спальне, не обращая внимания на прислугу в комнате. Господи, направь меня, укажи путь, ибо я не ведаю, как мне поступить. Помоги мне, Господи, не оставь меня в эту тягостную пору.

Марина без сил опустилась на ковер, прижавшись к ворсу мокрой от слез щекой. Кто может выдержать тот удел, что приготовила для нее судьба? Есть ли предел душевной боли?

Познать вкус любви и страсти, но так жестоко быть низвергнутой из этого земного рая. Пережить потерю человека, без которого для нее нет более радости, чем уйти туда, вслед за ним. Обнаружить, что Господь, отняв у нее сердце, оставил ей взамен частичку любимого, но этот же Божий дар способен и погубить ее и ее семью. Узнать, что у нее есть только два пути, по которому ей суждено пройти в жизни.

Что же ей предпочесть? Который путь из двух? Быть обреченной на изгнание и лишения, а заодно погубить свою семью, самых близких ей людей по крови, или спастись обманом, более жестоким, более изощренным, чем был до того?

Ради себя самой, ради своей семьи, ради всего святого…

Как и было обещано Анной Степановной, Воронин прибыл в дом на Морскую к обеду, привезя с собой небольшие подарки своей невесте и ее семье: коробки конфет сестрам, марципановые пирожные для belle-mère и отменный табак для трубки своему будущему beau-père. Марине же принесли огромный букет из роз разного оттенка и размеров, который благоухал так, словно все присутствующие в гостиной вдруг разом оказались в розовом саду.

— Боже, какая красота! — восторгалась Анна Степановна. — Благодарю вас, Анатоль Михайлович, за подношения. Вы нас балуете…

— Я рад, что у меня скоро появится большая семья, коей я были лишен почти с малолетства, — ответил Анатоль, целуя той руку в знак приветствия. — Поверьте, я получаю от этого не меньшее удовольствие, чем вы. Так позвольте мне удовольствоваться и далее, — он опять окинул взглядом комнату и продолжил, более интимно приглушив голос. — А Марина Александровна…? Как она?

— Ах, Анатоль Михайлович, нашими общими молитвами ее здоровье идет на поправку. Но вот душа… Душу так быстро не исцелить, — она немного помолчала, а потом тихо продолжила. — Примите мой совет, как от вашей будущей belle-mère: вы должны как можно скорее обвенчаться с моей дочерью. Тетушке стало совсем плохо, как бы не было повторного удара, а он, как вы знаете, всегда роковой. А Марине сейчас очень нужна поддержка, ей нужна опора, коей вы будете для нее. Только вы сумеете заставить ее вновь вернуться к жизни.

Анатоль задумался. Ему совсем не по сердцу была такая спешка под венец. Тем паче теперь, когда подвода с телом его друга приближалась к Петербургу.