Спустя некоторое время слезы высохли. Коротко вздохнув, Марина вытерла лицо платком и пощипала себя за щеки, стараясь вернуть румянец.

— Не слишком красные глаза? Не заметят ли, что я плакала? — спросила она у Юленьки.

— Отнюдь, ma cherie. Они у тебя сейчас так блестят, что все решат, в саду ты была не со мной и не плакала, а…

Марина подхватила подругу под руку, не давая договорить, и увлекла за собой в направлении столика гадалки.

— Пойдем же уже…

Гадалка сидела за столиком одна. Основной поток дам, желающих узнать свое будущее, уже схлынул, поэтому она просто сидела и курила трубку.

Марине при виде этой старой женщины в ярком цветастом платье стало вдруг не по себе. Она не была суеверна, но в гадания верила. Обычно, как и все девушки, она принимала участие в рождественских ворожбах, но на картах или по руке она еще ни разу не гадала, поэтому вдруг оробела от серьезного взгляда старухи из-под густых бровей, направленного, казалось, в самую душу.

— Пришла-таки, — проговорила цыганка. Голос ее был хриплый и прокуренный. Словно карканье вороны, подумалось Марине, и она невольно хихикнула. Старуха сразу же перевела взгляд на нее. — Потом тебе скажу то, что должна. Сначала она.

Цыганка откинулась на спинку кресла и жестом пригласила Юленьку присесть напротив. Та медленно подчинилась, не отрывая взгляда от пронзительных глаз гадалки.

— Много горя, много слез пролила, — даже не спрося ладонь Жюли, только глядя той в глаза, начала свою речь цыганка. — Страстно желаешь, но не можешь получить. Будет, милая, будет. Не плачь отныне.

Жюли тихонько всхлипнула при этих словах и прижала платок, который до этого теребила в руках, к губам. Цыганка протянула руку и взяла ладонь женщины в свою.

— Будет, милая, точно вижу. Трое детей у тебя — два мальчика и девочка. Получишь ты желаемое, не обделит тебя Господь, не ропщи. Жизнь твоя будет спокойная и благодатная. На зависть всем. Теперь иди. Устала я, а мне еще надо с ней потолковать, — кивнула старуха в сторону Марины.

Марина заняла место Юленьки, которая тотчас бросилась в сад. Ей, видимо, не терпелось поделиться с мужем сказанным гадалкой. Но Марине же, оставшись наедине, с цыганкой стало совсем не по себе, даже пальцы задрожали мелко — то ли от страха услышать что-то не то, то ли от волнения, сжимающего ее грудь.

— Дай свою руку, — бросила цыганка, и девушка подчинилась, протянув той свою ладонь. Старуха смотрела некоторое время на линии руки, затем взглянула Марине прямо в глаза. — Веришь в судьбу? Верь, дорогая. Предначертано тебе многое, скажу лишь часть.

Старуха глубоко затянулась трубкой и выпустила густую струю дыма в воздух, словно наслаждаясь нетерпением девушки узнать свою судьбу.

— Ты впустила в свое сердце любовь, и эта любовь поможет тебе пережить то тяжкое, что ждет тебя. Ты любима. Любима так, как многие мечтают, но принесет ли тебе радость эта любовь? Если сможешь открыть свое сердце, сможешь довериться, будешь счастлива. А нет… — старуха пожала плечами. — Будет у тебя два мужа, дорогая…

— Я буду вдовой? — ужаснулась Марина.

— Разве я так сказала? — раздраженно воскликнула цыганка. — Не перебивай меня! Твое дело слушать, а не говорить. Говорить здесь я должна.

Старуха помолчала, снова раскуривая трубку. Ее пальцы были все унизаны кольцами, которые тускло блестели в свете садовых фонарей.

Цыганка снова обратила свой пронзительный взор на Марину.

— Два мужа, дорогая. Дети, которые придут к тебе через большие муки. Но радость материнства стоит того. Ты должна всегда желать их, дорогая, нежеланных детей не должно быть. Предательство ждет тебя. Предательство от близкого тебе человека, от которого и ждать-то его не будешь. Оно изменит твою жизнь, изменит тебя. Много слез и горя принесет, ой, как много, дорогая.

Постепенно смеркалось, и черты лица цыганки растворялись в наступающей мгле все больше и больше, только ее глаза да драгоценности на ее шее и пальцах тускло сверкали, и трубка вспыхивала красным огоньком. От этого Марине стало совсем страшно, а от дальнейших слов старухи она и вовсе пришла в ужас.

— Давно тебя заметила, дорогая. Черное облако смерти витает над тобой. Но не твоя это смерть, не тебя Господь забрать хочет. Рано еще. До старости доживешь, правнуков увидишь.

Цыганка прислушалась к чему-то, потом улыбнулась и пробормотала себе под нос.

— Идет за тобой…

Марина в ужасе приподнялась, готовая бежать без оглядки от этой странной и столь пугающей ее женщины, как вдруг мужская ладонь легла ей на плечо, заставив ее вскрикнуть от испуга.

— Не пугайтесь, Марина Александровна, это я, — Анатоль обошел ее стул и присел на корточки рядом. Он взял ее руку в свои ладони. — Простите, что напугал вас. Вы столь долго отсутствовали, что я решил пойти проведать вас тут. Юлия Алексеевна вернулась такая… такая взволнованная, что мне стало не по себе ваше присутствие здесь.

Он коротко взглянул на цыганку, которая, откинувшись на спинку кресла, молча попыхивала своей трубкой и внимательно наблюдала за ним. Затем он повернулся к Марине.

— Пойдемте, Марина Александровна. Становится прохладно.

Марина кивнула ему и поднялась. Анатоль тоже встал и предложил ей руку.

— Боже, ваши руки… они словно лед. Нельзя же так, Марина Александровна, так и заболеть недолго. Пойдемте в дом.

Внезапно цыганка приподнялась и схватила Воронина за рукав мундира, останавливая его.

— Постой, дорогой, не спеши. Пару слов хочу тебе сказать.

Анатоль повернулся к ней, посмотрел в глаза и проговорил медленно:

— Меня совсем не интересует ни прошлое, ни настоящее, ни будущее. Прошу вас отпустите мундир.

— Ой, не торопись, дорогой! Ты должен услышать то, что сказать хочу. Понравился ты мне. Я людей насквозь вижу, всю их сущность до нутра самого. Ты хороший человек. А хорошим людям не всегда везет. Помочь тебе хочу. От судьбы уберечь хочу, от предначертанного. Иногда так бывает. Господь позволяет изменить то, что задумал. Иногда, — цыганка, видя неверие в глазах Анатоля и желание уйти поскорее прочь от нее, вцепилась в ткань рукава еще сильнее. — Ты любишь ее. Любишь, хотя знаешь, что нет отклика в ее сердце.

Марина при этих словах глухо вскрикнула и стиснула руку Воронина, чувствуя, как слабеют ноги.

— Надежда питает тебя. Надежда, что когда-нибудь она откроет тебе свою душу. Верь, дорогой, в это, верь. Ведь, если веришь сильно, то желаемое свершится. Она — судьба твоя, дорогой. Будет с тобой рядом до конца твоих дней. Но прошу тебя — укроти свой гнев, прими прощение в душу. Забудь о правилах, по которым живешь. Жизнь пишет свои законы, отличные от принятых вами и вашим обществом. Укроти свой гнев, и жизнь свою сохранишь.

— Я не понимаю вас, — холодно произнес Воронин, глядя гадалке в глаза, и цыганка, словно признавая свое поражение, опустила руки.

— Ступай, раз не веришь. Одно скажу тебе — опасайся белого человека, когда снег будет падать в мае. Прости ему его поступки, прими его слова. Он будет искренен. Есть два пути в твоей жизни. Выберешь прощение — жизнь сохранишь. Выберешь гнев — погибнешь.

Марина ахнула при этих словах и растерянно взглянула на Анатоля. Его губы были плотно сжаты, а глаза словно буравили гадалку. Затем он встряхнул головой и, молча, потянул Марину прочь от этого места и этой женщины, придерживая ее за талию.

В голове девушки крутились слова гадалки. «…Черное облако смерти витает над тобой. Но не твоя это смерть, не тебя Господь забрать хочет…». «…Выберешь прощение — жизнь сохранишь. Выберешь гнев — погибнешь…» Означало ли это, что именно она принесет смерть Анатолю, ведь тому старая цыганка предсказала смерть? Нет, ей не хотелось об этом думать.

Уходя, девушка обернулась. Гадалка смотрела им вслед, не отрывая взгляд. Ее глаза странно блестели в летних сумерках. Были ли это слезы? Или Марине просто показалось в наступающей темноте и неверном свете фонарей?