— Ох, сердешная, ну и напужала ты меня! — воскликнула Агнешка и, с трудом наклонившись, подняла платье, что уронила.

— Где письма, Гнеша? — коротко спросила Марина. Ее губы подрагивали, и нянька поняла, что та еле сдерживается, чтобы не пуститься в слезы.

— Какие письма, сердэнько мое? — не поняла женщина. — Сегодня почту з Петеберха не получали.

— Его письма, няня. Те, что присылал мне князь, — Марина резко стягивала с рук митенки, не заботясь о том, что тонкое кружево рвется от ее усилий. Да, прибавится Дуняше работы.

— Сейчас принесу, сердэнько мое, — нянечка бросилась к сундуку с платьями. Там, в самом низу перевязанная газовым шарфом лежала стопка писем. С трудом поднявшись с колен, нянька захлопнула крышку и поспешила к Марине, которая расправившись с митенками, отошла к отрытому окну и стояла у него, вдыхая прохладный вечерний воздух. Она из всех сил старалась сдержать слезы, которые так и норовили предательски сорваться с глаз.

— Вот, милочка, письма ягоны, — нянька протянула Марине пачку писем. Та взяла их в руки и на мгновение замерла, задумавшись. Ей совсем не хотелось расставаться с этими свидетельствами любви Загорского к ней. Они для Марины были словно нить, связующая ее с князем. Наконец она решилась.

— Возьми их, Гнеша, и сожги в печке нынче.

Агнешка подняла голову и посмотрела Марине в глаза.

— Сердешная моя, — ласково произнесла женщина и провела ладонью по волосам девушки. — Ничего, все наладится, милая. Жизнь, яна так переменчива… Ты поплачь, сердэнько мое, не держи в себе. От слезок легче станет…

Марина резко прижалась к няньке, обхватив ее в неуклюжем объятии.

— Какая я, няня? — спросила она. — Разве я грешная совсем? Разве плохая? Почему не могу быть просто счастливой, как Юленька? Я иногда смотрю на нее и завидую ей — она такая счастливая, ее так любит супруг.

— Да разве ж счастье только в этом? Вона Юлия Григорьевна тоже страдает, все глазоньки выплакивает по ночам. Дзитятко хочет, а Боженька не дает… Да и грешно завидовать, милая. Со стороны кажется, мед такой сладкий, а на вкус-то может и прокисшим оказаться.

— Ты права, милая Гнеша, права, как всегда. Завтра в церковь поедем, грех мой отмаливать буду. Видимо, за зависть эту и карает меня Господь, — Марина уже не таила своих слез, и они маленькими ручейками бежали по ее лицу. — За зависть, за грех непослушания родителям карает, за гордыню мою карает. Ой, как карает, няня! Болит мое сердце… грудь сжимает…

Тут Марина разрыдалась в голос, и няня прижала ее еще крепче к себе. Она чувствовала, что произошло нынче на прогулке что-то, что так сильно ранило ее касаточку, и от этого ее собственное сердце заныло в груди. Видимо, снова обманулась ее дзитятка, снова разбито ее бедное сердечко… Она ведь предупреждала милочку свою.

В дверь постучали. Марина резко замолчала и посмотрела на няню. Потом она отстранилась от женщины и вытерла слезы.

— Кто там? — спросила она, из всех сил, стремясь, чтобы ее голос звучал как обычно.

— Прошу прощения, барышня. Там приехали-с, — раздался из-за двери голос лакея. — Граф Воронин Анатоль Михайлович с визитом пожаловали. Барыня просит вас в диванную.

— Передай гостю мои извинения и скажи, что мне нездоровится, — потом обратилась к няне. — Помоги мне раздеться. Лечь хочу, устала. Хотя нет, подожди.

Марина резко подошла к столику и быстро что-то написала на листке бумаги.

— Вот, — она протянула сложенный вчетверо лист няне. — Передашь это Анатолю Михайловичу. Только лично, в руки.

Агнешка показала ей стопку писем, что держала в руке. Мол, что будем с этим делать.

— Дай мне их пока, — Марина забрала у нянечки письма. — Сначала записку отдай. Потом с этим решим. Ступай сейчас, а то боюсь, разминешься с графом.

Нянечка быстро ушла с запиской, а Марина опустилась в кресло у столика и бросила рядом на пол пачку писем, словно ей было неприятно держать их долее в руках. Затем она взяла со столика книгу. Это был роман в стихах «Евгений Онегин», написанный камер-юнкером Пушкиным. Марине доводилось встречаться с ним и его очаровательной супругой на балах, но близкого знакомства с Пушкиными она не водила — молва приписывала ему дурной нрав, и, судя по его суровому виду, весьма заслуженно, по мнению Марины. Она слышала, что он выпускает журнал, но в доме Софьи Александровны журналов не выписывали, а из книг были сплошь французские романы да календари, поэтому до этих пор Марине не случалось познакомиться с его поэзией.

Именно поэтому книга так заинтересовала ее, когда недавно была прислана Загорским вместо одного из писем. Марина прочитала роман за вечер, и он так затронул ее душу, что она проплакала всю ночь кряду. Ей виделся в Онегине Загорский, а в Татьяне она сама. А слова письма Онегина к Татьяне, выборочно подчеркнутые рукой князя…

Нет, решительно они должны обговорить то, что стоит между ними. Ведь невозможно так ухаживать, и не иметь серьезных намерений. Ведь не актерка же она какая, все-таки барышня.

Но не только книга толкнула Марину на объяснение с князем, которое она так старательно оттягивала с момента их переезда загород в страхе разрушить свои мечты и чаяния. Этому также способствовали две причины. Первая — отъезд Арсеньевых заграницу на лечение Юленьки на водах. Уже были готовы и паспорта, и подорожные, почти упакованы чемоданы и сундуки, несмотря на то, что до начала путешествия было еще почти две недели. Вторая причина…

Марина открыла книгу и достала вложенное туда письмо, полученное вчера утром с почтой. Записка без подписи, без обратного адреса, но витиеватый почерк и легкий флер духов, идущий от письма, выдавали в авторе даму и, судя по дорогой бумаге, даму состоятельную.

«Берегитесь, — гласила записка. — tout ce qui reluit n'est pas or [39], и не всяк влюблен тот, кто красиво говорит. Старый князь ненавидит польскую кровь, а молодой готов пойти на все, чтобы победить в нелепой вражде ».

Марина смяла записку и бросила ее на пол рядом с письмами Загорского. Сжечь, сжечь все, дотла, чтобы и никаких следов не осталось от того, как она обманулась в очередной раз.

Вернулась няня и принесла с собой огня, от которого зажгла пару свечей в комнате.

— Пошто в темноте сидишь? — спросила она. — Горе свое баюкаешь?

— Отдала записку?

— Как не отдать? Отдала, конечно. Прочитал и сказал, что с утра будет во дворце, но к обеду постарается быть. Спрашивал, как твое здоровье. Дюже беспокоится о тебе, голубка. Даже хотел за дохтуром послать, да Юлия Григорьевна отговорила, — Агнешка помолчала, а потом вдруг сказала. — Ну, что жа за сердце у тебя такое глупое, милая? Вот полюбись тебе этот чернявый, жила бы в счастье, как мечтаешь. Дык нет, ентот на уме, а с ним маята одна!

— Забываешься, Агнеша! — резко поднялась Марина с кресло. — Ты смотри, я ж и наказать могу!

— Да уж, тебе бы только нынче и спустить на кого. На кого еще, как не на няньку твою старую, — пробурчала тихо женщина, и Марине стало стыдно. Подняла голос на старую свою нянечку, угрожает ей…

— Прости меня, — глухо сказала девушка. — Я просто расстроилась, душа болит, вот и злюсь на всех. Душно тут как, в сад пойду, прогуляюсь.

— Да куда ты, милая? Ночь-полночь на дворе уже. Темень… — забеспокоилась нянька, но видя решительно сжатые губы Марины, поняла, что спорить бесполезно. — Вот, тогда шалечку накинь. Как бы не простудилась, сыро-то ведь уже в саду да прохладно. Это не у нас в Ольховке, здесь ночи не такие теплые-то.

Агнешка накинула на плечи Марины шаль и, задержав на мгновение ту у двери, быстро перекрестила.

— Дай Божечка твоей душе спокойствию, милая. Устрадалась ты, сердэнько мое.

Забота и нежность старой нянюшки растрогали Марину, и едва устроившись на качелях в саду, она горько расплакалась, хотя запрещала сама себе даже одну слезинку уронить.

Она вспомнила встречу с Загорским нынче вечером в парке, как он улыбался ей.