— Я тебе уже говорила, барыня, не в моих силах изменить волю Божью, — ответила ей та. — Господь так решил, и негоже теперь нам роптать над его волей. У тебя будут еще дети, я знаю это точно. И это был последний раз, когда ты теряла дитя. Остальные будут здоровы и пригожи, и принесут тебе еще много радостей материнства. А по этому мальчику плачь, барынька, но недолго — они не любят, когда много слез, плохо им оттого. И спасителю своему скажи, чтоб не давал обетов бессмысленных. Против воли Господа они идут, клятвы эти. Неугодны Богу клятвы не от сердца, неугодны!

Марина не совсем поняла смысл этих слов, но не стала особо раздумывать над ними — Зорчиха всегда говорила загадками, и только с течением судьбы под силу было понять их смысл. Она еще раз обняла шептунью, и та вышла вон из спальни, прочь из этого дома, где так и витали в воздухе смерть и горе, Зорчиха чувствовала это кожей. Она села в сани, что приказала подать ей Марина, а кучер накрыл ее ноги попоной. Словно барыня поеду, усмехнулась Зорчиха, но ее улыбка погасла на губах, когда она заметила, как за ее отъездом наблюдает из окна второго этажа Анатоль.

— Эх, Мишенька, детки-то твои только худое взяли от тебя, — прошептала она. — Твое упрямство бестолковое да вспыльчивость нрава. Беды вижу я в твоем доме, большие беды! И не спасти мне их, не отмолить. Не выходит никак! Попробуй ты спасти их, дай им знак, что через кровь, слезы и ложь не достичь счастья, не выйдет это!

Но она знала, что судьбы не переменить, не под силу это человеческой воле, а потому закрыла глаза, откинулась на спинку сиденья. Домой, она поедет домой. Уйдет в лес к роднику смыть с себя все зло, что впитала в этом доме, стараясь уменьшить тот урон, что уготован на долю каждого из его обитателей.

Марина же последовала совету Зорчихи постепенно вставать с постели и прогуливаться — сначала по комнате, а затем дальше — по своей половине. Ей нужно было набираться сил, ведь лежать долго без движения было отнюдь не в ее характере. После она начала спускаться в сад, сопровождаемая супругом, что аккуратно вел ее под руку и усаживал в принесенное лакеями кресло. Марина с улыбкой наблюдала за тем, как возится в снегу Леночка, радостная, что наконец-то ее милая мама выходит из спальни.

Но вид дочери постоянно напоминал Марине о потери второго дитя, о том, что ее живот снова стал плоским, а грудь, наглухо перетянутая, чтобы не доставляла беспокойства, еще пока полна материнского молока. Как же так сложилось? Ее бедный мальчик! Единственное, что утешало ее, что ее сын был крещен, прежде чем его душа покинула его маленькое тельце, а значит, его душу приняли в небесных чертогах, и можно было смело заказывать молебны за ее упокой.

У Марины отняли все, что могло бы напомнить ей о младенчике — унесли на чердак колыбель, убрали с глаз маленькие одежки и пеленки, но как можно было отнять ее мысли, ее воспоминания? Она хотела, чтобы Анатоль разделил с ней ее горе, ее слезы, но тот, испугавшись, что это подавленное состояние только ухудшит процесс ее становления на ноги, разозлился после бесплодных попыток успокоить ее плач:

— К чему постоянно вспоминать о том, что мы потеряли? Да, я тоже скорблю вместе с тобой, но подумай сама — сколько родов оканчивается смертью младенчика, сколько родителей могут потерять свое дитя еще до отрочества? Многое число! Если бы все, кто когда-либо потерял ребенка, так скорбели, как ты, забывая обо всем на свете, вплоть до своего другого дитяти! — потом он смягчился, взял ее ладони в свои руки, прижался к ним губам. — У нас еще будут дети, милая. Отпусти этого ребенка, думай только о том, как поправить свое здравие.

— Ты так говоришь, словно тебе безразлична эта потеря, — с укором произнесла его жена.

— Это далеко не так. Я тоже потерял своего ребенка, причем, единственного. У тебя еще есть Леночка, а вот моя кровь и плоть теперь лежит в Завидово, думаешь, я не помню об том? Но думая об этом постоянно, каждую минуту, каждый день можно лишиться рассудка от боли! Вот поэтому я прошу тебя, забудь и отпусти эту потерю. Сейчас самое главное для нас, чтобы ты поправилась. А дети… Бог даст, еще нарожаем много-много маленьких Ворониных.

И Марина старалась последовать совету супруга, стала загружать себя многочисленными делами по дому и другими хлопотами. В особняк на Фонтанке приходило бесчисленное количество записок — многие осведомлялись, каково ныне здравие графини, и Марине приходилось полдня проводить за бюро, отвечая на эти короткие письма, а также отклоняя по причине их нестрогого траура по ребенку приглашения на приемы и балы, что скопились за время ее болезни. Смерть ребенка предполагала год обыкновенного траура (черное платье — шесть месяцев, далее — оттенки полутраура), но выезжать на торжества и в театр родственникам усопшего было все же запрещено.

А после пришло письмо от встревоженной Жюли, что только спустя время узнала от своего мужа от той трагедии, что разыгралась в доме Ворониных.

«Ma chere Marie, я глубоко сочувствую твоему горю, твоей потере. Ах, если б я могла быть с тобой рядом нынче, чтобы обнять тебя, разделить с тобой твое горе и слезы! Мне очень жаль, что мы потеряли это маленькое дитя. Думай, ma chere, только о том, что одним ангелочком в небесах стало более, и теперь он будет сидеть в облаках и наблюдать за тобой сверху, радуясь твоему смеху и огорчаясь твоим слезам…

… Я неустанно благодарю Господа за то, что Сергей Кириллович привез эту странную женщину, что смогла спасти твою жизнь. Поистине было совершено чудо, и за это чудо я возношу молитвы каждый Божий день. Я с ужасом представляю о том, что могла потерять тебя, моя милая подруга. Обещай же мне, что отныне ты приложишь все усилия выправить свое здравие…»

Марина едва дочитала письмо подруги, которое привело ее в замешательство. Значит, вовсе не Анатоль посылал за Зорчихой в Завидово, а ее привез к постели Марины Сергей? Получается, что муж солгал ей, когда она спрашивала о Зорчихе. Она позвонила и кликнула к себе Таню, что проветривала платья барыни во дворе.

— Как попала в дом шептунья? — спросила Марина свою горничную. — Только правду говори, лжи не хочу более!

И Таня рассказала ей, как после того, как барыню соборовали, а родные уже успели попрощаться, в особняк прибыл князь Загорский, что привез на крупе своего взмыленного коня женщину. Его провели в салон, где многочисленные собравшиеся ожидали страшного известия из спальни Марины, но пропустить в хозяйскую половину и его, и эту странную женщину, что он привез, отказались по приказу барина.

Тогда князь схватил ее за руку и потащил вверх по лестнице в покои барыни, отталкивая лакеев, что пытались остановить его, задержать его. Граф Арсеньев принялся помогать тому продолжить свой путь без помех, сдерживать слуг в дверях, позволяя князю достигнуть половины барыни без особого труда. Родственники барыни наблюдали эту картину с завидным интересом и удивлением, надо признать, судя по рассказам слуг, ведь сама Таня видела только то, что происходило в половине графини. А именно там, у дверей спальни Марины князя и шептунью остановили хозяин, что позвал к себе в подмогу несколько лакеев, которые закрыли собой дверной проем.

«Я не позволю вам пройти далее, князь», — предупредил хозяин незваного гостя. — «Вспомните о правилах приличия. Поворачивайте назад, если хотите и далее сохранить добрые отношения меж нами». Но князь возразил ему, что им следует забыть о своих приязнях и неприязнях перед ликом смерти.

«Пропусти знахарку к ней, прошу тебя», — проговорил он в ответ. — «Она сумеет сохранить ей жизнь». Но граф стоял на своем — князю и женщине надо покинуть половину барыни, даже уговоры подоспевшего господина Арсеньева не могли сломить его волю.

— И тогда князь начал биться с ними, барыня. Вот вам крест, не вру! — Таня восторженно пересказывала то, что видела в тот день. — Он смог раскидать троих лакеев, прежде чем его повалили на пол, скрутили руки. И это князя-то! Ой, барыня, он тогда так зыркнул на хозяина и прокричал ему…