Кортезини тем временем взял несколько бриллиантов и один за другим придирчиво разглядывал их, поднося к лампе.

— Вы правы, синьора. Тысяча миллиардов — это тысяча миллиардов, и на сколько частей ее ни дели, любая часть будет состоянием.

Расширенные от возбуждения глаза Анны Ровести сверкали.

Ювелир выбрал один из самых крупных бриллиантов и, пользуясь специальной лупой, посмотрел его на свет.

— Если я правильно понял, делить камни предстоит вам? — уточнил он.

— Мне, — гордо ответила Анна Ровести.

— В таком случае вам же предстоит оповестить своих родственников.

— Не понимаю, — пробормотала хозяйка дома, сбитая с толку.

— Это не бриллианты, синьора. Это всего-навсего стекло. Искусная подделка.

Соня позволила себе понежиться в постели немного дольше обычного: в воскресенье ресторан не работал. Она слышала, как после утренней прогулки с собаками вернулась Силия, слышала, как она накрывает на стол. Через несколько минут можно будет завтракать.

Накануне вечером Соня легла довольно поздно: сначала они с отцом подсчитывали дневную выручку, потом изучали оставленные архитектором эскизы, прикидывая вместе с Силией, во что обойдется перестройка квартиры.

В комнату вбежали таксы, прыгнули на постель. Пора было вставать.

В гостиной Соня увидела вышедшего к завтраку отца.

— Что это ты? — удивилась она, не веря собственным глазам: сколько она помнила, отец никогда так рано не поднимался.

— По воскресеньям я хожу к маме, — объяснил он.

— Ты не против, если я пойду с тобой?

— Что ты, конечно, нет! — обрадовался отец.

День был теплый, по-весеннему яркий. Антонио Бренна, медленно идя под руку с Соней, ступал тяжело, зато на сердце у него было легко.

— Теперь ты моя опора, — пошутил он.

— Не прибедняйся. Если хочешь знать, ты ни капельки не постарел.

Проходя по кипарисовой аллее, которую она помнила безлюдной в жаркие летние месяцы, Соня думала о том неотвратимом дне, когда отец отправится по ней в последний путь. Или этот день раньше настанет для нее?..

Они вошли в ворота кладбища, и Соню наполнило ощущение торжественного покоя. Она положила цветы на могилу матери, зажгла лампаду, помолилась за маму и за Марию Карлотту.

Подходя на обратном пути к дому, они увидели перед спущенными жалюзи ресторана «Роллс-Ройс».

Шофер поклонился Соне. Антонио Бренна вопросительно посмотрел на дочь.

— Это машина моей золовки, — объяснила Соня, узнав «Роллс-Ройс» Анны Ровести. — Надо думать, она ждет меня наверху.

— Мне не ходить? — спросил отец.

— У меня от тебя нет секретов. Пойдем послушаем, с чем пожаловала эта человекообразная хищница, — усмехнулась дочь.

— Что ей нужно в нашем доме?

— Сейчас узнаем, — заверила Соня отца.

Анна стояла посреди гостиной. Как всегда, она начала без всяких предисловий — сразу взяла быка за рога.

— Что ты сделала с бриллиантами моего отца? — спросила она в упор.

Силия занималась таксами. Антонио Бренна сел на стул, в его глазах было больше любопытства, чем беспокойства.

— Не понимаю, о чем ты, — соврала Соня.

— Все ты понимаешь! — злобно прошипела Анна. — Кому, как не тебе, знать, где были бриллианты? Ты всегда это знала. Всегда! У кого был станок? Разве не у тебя? — Лицо Анны покрылось красными пятнами. — Ты нашла бриллианты. Ты подменила их стекляшками. В Венеции найти фальшивые бриллианты не проблема, мне Кортезини сказал.

— Я правда не знаю, о чем ты говоришь, — покачала головой с невинным видом Соня.

— Слушай меня хорошо. Я не собираюсь устраивать скандал: чего-чего, а скандалов в нашей семье было предостаточно. Но не думай, что тебе это сойдет с рук. Я не такая дура, чтобы отказаться от своей части наследства! Предлагаю тебе выбор: или ты называешь цену твоего молчания и говоришь, где бриллианты, или я подаю на тебя в суд.

— У тебя тоже есть выбор: или ты немедленно убираешься, или я вызываю полицию и поднимаю такой шум, что тебе тошно станет. — Соня говорила тем спокойным тоном, который убедительнее крика свидетельствовал, что ее угроза не пустые слова. — Не трогай меня, Анна! Я больше не имею отношения к вашей семейке. Мне терять нечего. И заруби себе на носу: я чужого не брала. А теперь — скатертью дорога! Убирайся! — потребовала Соня, показывая на дверь.

Соня говорила правду: чужого она не брала. Бриллианты принадлежали Марии Карлотте. Никто другой не имел права на тысячу миллиардов лир, превращенную Джованни Ровести в сокровище, которое тринадцать лет пролежало в цилиндре типографского станка. Будь жив ее тесть, он бы гордился невесткой.

Милан, 1988 год

Было первое воскресенье мая. В верхних комнатах шел ремонт — рабочие ломали стену. Антонио Бренна и Силия отправились, как обычно, гулять с собаками, а Соня спустилась в кухню, чтобы привести в порядок счета. Ресторан процветал, прибыль за последний месяц увеличилась на тридцать процентов, и Соня имела все основания собой гордиться.

Зазвонил телефон.

— Привет, — раздался в трубке хорошо знакомый голос.

— Привет, Джулио, — спокойно ответила Соня.

— Чем занимаешься? — спросил Джулио так, будто они только вчера расстались.

— Счетами, — объяснила Соня. — В моем ресторане дела идут прекрасно. А ты как?

— Думаю о тебе. Очень скучаю. Когда мы последний раз виделись?

— Если не ошибаюсь, два года назад. Это было в аэропорту. Я летела в Нью-Йорк, а ты вернулся из Лондона.

— Да, вспомнил! Мы еще не успели тогда выпить вместе кофе.

— Можем это дело поправить.

— Ты где предпочитаешь — у тебя, у меня или в городе?

— У тебя, — ответила Соня, — но прежде я хочу, чтобы ты сходил со мной на Монументальное кладбище, мне надо навестить мою девочку.

— Давай встретимся через час перед центральным входом.

У Сони в руках был букетик ландышей — любимых цветов Марии Карлотты. Они с Джулио расцеловались как давнишние приятели.

— Ты прекрасна, — не смог сдержать восхищения Джулио.

Легкий спортивный костюм, волосы заколоты на затылке, все те же духи, Джулио они всегда нравились. Элегантная пятидесятилетняя дама, которая не скрывает своего возраста, а относится к нему спокойно, даже небрежно, и это ее молодит.

— Ты тоже отлично выглядишь. — Соня взглянула на старого друга: прошедшие годы его словно не коснулись.

Под руку они вошли на кладбище. Было тихо и пахло увядшими цветами.

В усыпальнице Джулио присел у входа на скамеечку, а Соня направилась к надгробной плите Марии Карлотты. Поставив ландыши в вазу, она села рядом с Джулио.

Со стороны их можно было принять за немолодую супружескую пару, пришедшую навестить умерших родителей. Соня обвела глазами надгробья: Карло и Эмма Ровести, родители Джованни, он сам и его жена Веральда Мотта Ровести, Антонио и две Марии Карлотты, одна — дочь Веральды, другая — ее дочь.

— Мне хорошо с ними, — призналась Соня, и Джулио нежно сжал ее руку.

Понизив голос почти до шепота, Соня спросила:

— Ты уже знаешь про бриллианты?

— Еще бы! Весь Милан только о них и говорит.

— Все в это поверили?

— Во что?

— В то, что сокровище Джованни Ровести наконец нашлось?

— Говорят, на тебя пролился бриллиантовый дождь, это правда?

— В определенном смысле правда, — ответила Соня. — А теперь послушай меня, я открою тебе свой секрет. Ведь и ты когда-то доверил мне свой, помнишь?

И Соня рассказала ему о ночи, проведенной у тела дочери, о солнечном луче, о цилиндре и кожаном мешочке, который дед оставил своей любимой внучке. Она рассказала, как, повернувшись к безжизненной Марии Карлотте, сказала ей: «Вот оно, исчезнувшее наследство! Ты только посмотри, девочка моя, сколько тут бриллиантов! Они твои, и только твои, никто никогда их у тебя не отнимет».

Вынимая из мешочка чудесные камни, она стала убирать ими тело дочери, превращая его в светящееся изваяние, а потом укутала Марию Карлотту покрывалом.