Милан, 1975 год

Резкий звонок ворвался в сознание погруженного в глубокий сон человека, настойчиво требуя возвращения к действительности. Потянувшись в темноте к телефону, он уронил со столика книги, рамки с фотографиями, изящный дорогой будильник и, нащупав наконец трубку, поднес ее к уху.

— Говорит Ровести, — раздался в трубке ворчливый мужской голос.

Услышав это имя, человек моментально стряхнул с себя сон и, обведя взглядом темную комнату, окончательно проснулся.

— Чем могу быть полезен? — бодро произнес он.

— Немедленно приезжайте ко мне в клинику, палата четыреста шесть! — без лишних объяснений потребовал Ровести и, не попрощавшись, положил трубку. И в трубке раздались короткие гудки.

Владелец роскошного магазина на виа Монтенаполеоне, крупнейший миланский ювелир Роберто Кортезини зажег свет и поднял с пола будильник: шесть утра, пятое августа, понедельник.

Уик-энд он провел с женой и двумя сыновьями в Фортэ деи Марми и в Милан вернулся уже за полночь. Ему удалось поспать всего четыре часа, и, не будь звонивший самим Джованни Ровести, он бы без колебаний перенес встречу на более поздний час. Но фамилия Ровести означала власть и богатство, несметное богатство.

Кортезини тяжело вздохнул: хочешь не хочешь, придется вставать.

Уже несколько недель Ровести находился в клинике после очередного обширного инфаркта, и ювелир понимал, что больное сердце старого издателя может отказать в любую минуту. Раз старик вызывает его ни свет ни заря, у него должны быть на то серьезные причины.

Холодный душ взбодрил Кортезини. Поспешно одеваясь, он не без самодовольства отметил про себя, что еще способен быстро восстанавливать силы. Он достал из холодильника апельсиновый сок и стал пить его жадными глотками, ломая голову, зачем он понадобился Ровести.

Он знал Джованни Ровести вот уже пятнадцать лет — с тех пор, как купил престижный ювелирный магазин Раффаэле Вельтрони. Самому ему тогда было двадцать. Красивый, стройный, с умным честным взглядом черных проницательных глаз, он умел расположить к себе людей и очень скоро завоевал в Милане репутацию превосходного знатока своего дела. Старый издатель был его постоянным клиентом и только у него покупал ценные украшения для женщин своей семьи и не очень ценные для женщин случайных, с которыми судьба сводила его на время. Еще Ровести собирал старинное серебро и за годы их знакомства составил великолепную коллекцию.

«Что он решил продать?» — терялся в догадках Кортезини, пока ехал на такси в клинику. Он перебрал множество вариантов, но так и не остановился ни на одном.

За то время, что они не виделись, Джованни Ровести похудел и осунулся, но глаза смотрели все с тем же живым, веселым выражением.

— Я хочу купить… — заговорил Ровести, едва Кортезини вошел в палату. — Нет, нет, не украшения. Камни. Бриллианты.

— Сколько? — поинтересовался ювелир. — На какую сумму?

— Много. На тысячу миллиардов лир.

Кортезини раскрыл рот от удивления. Он привык иметь дело с большими деньгами, но названная Ровести цифра обескуражила даже его. С чего это вдруг старик, стоя одной ногой в могиле, надумал вложить свое состояние в бриллианты? Вопрос чуть было не сорвался у него с языка, однако он сдержал себя и осторожно спросил:

— Я не ослышался?

— Нисколько.

— Бриллианты на тысячу миллиардов лир?

— Бриллианты на тысячу миллиардов лир.

— Мне нужно время.

— Имейте в виду, об этом никто не должен знать.

— В таком случае времени потребуется больше.

— Сколько?

— Два месяца.

Старик протестующе покачал головой.

— Даю вам неделю, — сказал он. — В следующий понедельник бриллианты должны находиться в моем женевском банке. Когда все сделаете, позвоните мне домой. Сегодня меня выписывают.

На секунду их глаза встретились, и Кортезини понял, что разговор окончен. Ну и работа ему предстояла! Найти бриллианты дело нехитрое, но чтобы не привлекать внимания, лучше покупать небольшими партиями и в разных странах. Легко сказать! Сможет ли он уложиться в неделю? Задача казалась ему почти невыполнимой, хотя и заманчивой. Он и мысли не допускал, что старик лишился рассудка: в свои восемьдесят пять лет Ровести обладал исключительно ясным умом, а значит, все продумал до последней мелочи.

— Что это, азарт игрока? — пробормотал Кортезини, как бы размышляя вслух.

— Так ведь и вы человек азартный, — уклончиво ответил Ровести.

— В следующий понедельник бриллианты будут в Женеве, в вашем банке, — твердо пообещал Кортезини.

— Таким, как мы с вами, грех умирать, — пошутил издатель, явно удовлетворенный ответом ювелира.

— Вечно жить скучно, — с улыбкой возразил Кортезини.

— Пожалуй, вы правы, — согласился Ровести и добавил уже серьезно: — Товар будет оплачиваться незамедлительно, сразу по поступлении в банк. Я отдал распоряжение. — И протянул ювелиру руку.

Кортезини ответил крепким рукопожатием.

Сделка, которую предлагал умирающий старик, была чистым безумием, и согласиться на нее мог только безумец. Кортезини согласился, скрепив сделку рукопожатием, что для людей его профессии считалось надежнее любого контракта.

— Ваша доля составит пятьдесят миллиардов.

Посреднические услуги оплачиваются обычно в размере пяти процентов от общей стоимости сделки. Ровести прекрасно знал это и не сомневался, что Кортезини будет соблюдать его выгоду и поручение к понедельнику выполнит, а значит, эти миллиарды — вполне заслуженная награда преданному ювелиру.

В 9.10 того же утра Роберто Кортезини уже сидел в самолете, вылетавшем в Антверпен, а ровно в одиннадцать входил в кабинет Ван дер Коля — самого известного антверпенского гранильщика. Как обычно, он сначала остановился перед «Ифигенией и Кимоном», великолепной картиной Бартоломеуса Бреенберга, висевшей справа от старинного письменного стола темного дерева. И, как обычно, спросил:

— Когда ты наконец мне ее продашь?

Хозяин кабинета изобразил на лице удивление, хотя вопрос давно стал чуть ли не ритуальным и помогал обоим расслабиться перед деловым разговором.

— Только не рассказывай, будто ты здесь из-за картины, — рассмеялся Ван дер Коль. — Ну а если ты и вправду прилетел в Антверпен ради моего Бреенберга, считай, что зря потратил время: он пока еще у меня повисит.

С этого начинались все их переговоры. Они старательно избегали темы бриллиантов и болтали о пустяках, потому что, в совершенстве владея техникой древнейшей игры покупателя с продавцом, отлично знали: нетерпение первого разжигает жадность второго.

— Ладно, если отказываешься продать картину, покажи хотя бы свои камешки, — попросил Кортезини, давая понять, что открывает переговоры.

Выдержав паузу, Ван дер Коль небрежно спросил:

— Тебя какие, собственно, интересуют?

— Ну, скажем, класса Д или Е, — как бы нехотя протянул ювелир, рассчитывая усыпить бдительность гранильщика равнодушным тоном.

К классам Д и Е относятся бриллианты чистой воды и «internally flawless», что в переводе с профессионального языка означает «без изъяна».

Гранильщик подошел к сейфу, открыл его и, достав четыре одинаковых лоточка, аккуратно поставил их перед Кортезини на письменный стол. В каждом из лоточков лежали бриллианты разной огранки, имевшей у специалистов каждая свое название: в первом — «пирамида», во втором — «голландская роза», в третьем — «ладья», в четвертом же — только каплевидной формы. Камни были первосортные, Кортезини с удовольствием купил бы все, но секретность его миссии требовала осторожности, поэтому он отобрал бриллианты среднего размера (весом не больше двадцати каратов) на семьдесят миллиардов лир. Сделка как сделка, ничего особенного, у Ван дер Коля она не должна вызвать подозрений.