— Я хочу выпить за стадо козлов, — сказал он с какой-то злорадной улыбкой и, видя, что все смотрят на него с недоумением, разъяснил: — За вас, присутствующие мужчины!

В столовой воцарилась гробовая тишина, официанты деликатно вышли.

— Мне недолго осталось, — продолжал дед, — поэтому скажу вам откровенно: вы с вашими дурацкими амбициями готовы развалить то, что я строил всю жизнь. Но сколько бы вы ни суетились, вам это не удастся, даю слово. — И, спокойно встретив взглядом поток злобы, устремленный на него из каждой пары глаз, он поднес к губам бокал.

Неожиданно он побледнел и закашлялся. Все подумали, что это конец, однако старик дотянул до середины августа. Но теперь, слава богу, руки у них развязаны. Они полностью перестроят работу издательства и выведут его в лидеры европейского рынка.

— «…девятого августа тысяча девятьсот семьдесят пятого года». Дальше следует подпись: Джованни Ровести, — закончил нотариус и смолк.

Все, кроме Марии Карлотты, которая успела за это время составить из лежащих на столе скрепок длинную цепь, насторожились: в завещании не было ни слова о тысячах миллиардов, которые должны были лежать в Швейцарии, в одном из банков Лугано.

— А миллиарды? — первой задала волновавший всех вопрос Анна. Она вскочила с места и обвела глазами сидящих, как бы стремясь удостовериться, понимают ли они серьезность происходящего.

Джованни, Патриция, Соня, Антонио и Пьетро с немым вопросом повернулись к нотариусу. Только Мария Карлотта продолжала увлеченно заниматься скрепками.

Визентини лишь развел руками.

— Не знаю, что и сказать. Здесь, — он указал на документ, — о деньгах ничего не сказало.

— Они должны были быть разделены поровну между отцом и тетей Анной, — с уверенностью сказал Пьетро.

— Я не поверю, что отец мог об этом забыть, — резко сказала Анна. — Он никогда ничего не забывал.

— Вы можете связаться с банком, где лежат эти деньги, — посоветовал Визентини.

Но выяснилось, что банк уже закрыт, — было больше шести вечера. Директора тоже найти не удалось, он оказался в отъезде.

Когда наследники дружной толпой покидали нотариальную контору на улице Джардини, совсем стемнело. Мария Карлотта подняла глаза и увидела звезды. Они сверкали на черном небе и казались близкими. Ей даже почудилось, что они подмигивают. Точь-в-точь, как дедушка, когда очень похоже изображал кого-нибудь из родственников. Она устала от глупого сидения за столом, ей хотелось побыть одной. Пока взрослые, не скрывая своего возмущения, продолжали обсуждать случившееся, она забралась в родительский лимузин.

Утром во время похоронной церемонии наследники Ровести усердно демонстрировали перед всеми свою скорбь по поводу «невосполнимой утраты» и, надо сказать, были искренни в своем горе: тысячи миллиардов, которые лежали у них почти в кармане, бесследно исчезли, баснословное богатство превратилось в мираж.

Лишь к вечеру следующего дня, дозвонившись до руководства банка в Лугано, они выяснили, что капитал Ровести еще два года тому назад был переведен в Панаму. Оттуда деньги отправили в лондонский Юнион-банк, но до адресата они не дошли. Как могло случиться, что тысячи миллиардов испарились по пути из Панамы в Англию, — ни у кого в голове не укладывалось.

— Ради бога, Мария Карлотта, постарайся вспомнить! Вы с дедушкой были вдвоем, он сам попросил, чтобы ты приехала. Может, он что-то говорил тебе? Ну ответь же, наконец!

Стоя на коленях возле постели, Соня пыталась привлечь к себе внимание дочери, добиться хоть какого-то ответа. Она была все в том же черном льняном костюме, ожерелье на шее мягко поблескивало в полумраке. Марии Карлотте очень нравится этот жемчуг. И не потому, что стоит уйму денег, об этом она никогда не думала, а из-за своего мерцающего блеска.

Они вернулись домой недавно. Слуги суетились, накрывая к ужину, но Силия повела девочку прямо в детскую, чтобы накормить отдельно. Мария Карлотта так проголодалась, что съела две отбивные котлеты и большую порцию клубничного мороженого. Отказавшись наотрез принимать душ, она забралась в постель и включила телевизор, ей хотелось посмотреть мультфильмы, которые показывали по частному каналу.

Из столовой, расположенной под ее комнатой, доносились возбужденные голоса. Она различила резкий голос тети Анны, голоса Джованни и Пьетро. Теперь что-то говорит мама. Должно быть, они продолжают обсуждать, куда подевались дедушкины миллиарды, — неужели им не надоело? Словно в ответ на ее мысли громко и отчетливо раздается «Хватит!». Это выкрикнул во все горло отец и тут же ушел к себе: она слышит его шаги у себя над головой. В коридоре все ближе стук каблуков, и в комнату входит Соня. Вот, приблизив свое усталое, с размазанной в углах глаз тушью лицо, она что-то говорит Марии Карлотте, но та не слышит ее; ей кажется, что их разделяет плотная, непроницаемая завеса. Мария Карлотта любит читать и сочинять стихи, смотреть на звезды, а семья с ее скучными взрослыми проблемами существует как бы отдельно от нее. Вот дедушка — другое дело, он был не такой, как все. Неужели она больше никогда-никогда его не увидит? Мама беспокоится из-за миллиардов, а ей до них нет никакого дела, к тому же она хочет досмотреть свой любимый мультфильм, поэтому молчит в надежде, что Соня наконец уйдет.

— Прошу тебя, Мария Карлотта, скажи хоть что-нибудь! — Соня готова расплакаться от отчаяния.

Дочь по-прежнему не отвечает, но в ее быстро брошенном взгляде Соня успевает заметить холодное раздражение. Вся семья уже знает, что старик в день смерти ездил с девочкой в издательство, что по дороге они о чем-то оживленно и весело болтали, однако Мария Карлотта никому не сказала об этом ни слова. Забыла или не хочет?

— Все думают, что дедушка перед смертью доверил тебе какой-то секрет, — терпеливо продолжает Соня. — Если ты действительно что-то знаешь, почему бы тебе не рассказать хотя бы мне, своей матери?

Сонины духи вызывали у девочки неясное беспокойство, будили давнее смутное чувство тоскливого одиночества; она словно уже видела прежде такую картину: вот сейчас мать поднимется с колен, повернется спиной и пойдет к двери, оставляя ее, опять и опять, вдвоем с Силией, ее няней. У Силии смуглая кожа и шершавые руки, она больно дерется, но все равно с ней лучше, чем одной. Няня, случалось, наказывала ее за непослушание и даже запирала в темной кладовке. Марии Карлотте в обступавшей ее черноте виделись безобразные чудовища, и она, окаменев от ужаса, сворачивалась на полу в комочек, боясь даже плакать. Когда Силия отпирала дверь и кладовку перерезала полоса света, онемевшая девочка смотрела перед собой невидящим взглядом, точно ослепленный фарами машины кролик.

Возвращаясь домой глубокой ночью или на рассвете, мать иногда заходила ее поцеловать. Резкий запах духов будил Марию Карлотту, и она инстинктивно съеживалась. Когда же мать заходила днем, девочка нетерпеливо ждала ее ухода, чтобы остаться наедине с единственным существом, не причинявшим ей боли и страдания, — с самой собой.

— Объясни, что с тобой происходит? — допытывалась между тем Соня.

— Мне не нравится запах твоих духов, — опустив глаза, отвечает девочка.

— При чем здесь мои духи?

— Ни при чем, просто от них у меня голова болит. Уходи, ты меня раздражаешь.

Мария Карлотта сказала это не грубо, но твердо, как будто хотела оттолкнуть от себя мать, которая — она бессознательно это чувствовала — первой оттолкнула ее от себя.

— Как ты разговариваешь с матерью? — попыталась одернуть ее Соня.

— Я говорю правду, — каким-то тусклым, апатичным голосом ответила Мария Карлотта.

Соня вдруг вспомнила, что и ее часто раздражала мать, но разве она хоть раз в жизни посмела ей об этом сказать? Да и как можно сравнивать ее детство с детством дочери! У нее ничего не было, но она хотела иметь все. Мария Карлотта имеет все, но ничего не хочет.

С трудом, почувствовав вдруг смертельную усталость, Соня поднялась с колен.