Соню душили слезы, ее сердце разрывалось от боли, любви и бессилия — ведь ничего, ничего уже нельзя было изменить!
Соня почти не выходила от матери, днем и ночью она сидела у ее постели.
Какими глупыми, пустыми казались ей сейчас ее недавние планы: влюбить в себя Джулио де Броса, стать манекенщицей… Богатые особняки, высшее общество, успех — все, ради чего она еще недавно готова была бежать из родного дома, отступило перед горестным настоящим — болезнью, страданием, жалостью к матери, над которой неотвратимо сгущалась тьма вечной ночи. С каждым днем мать вызывала у нее все больше уважения, в то время как Лидия Мантовани превращалась в нелепую, карикатурную личность.
— Я уже составила завещание, — сообщила синьора Бамбина. — В двадцать один год, а если выйдешь замуж, то и раньше, ты станешь наследницей всего, что у меня есть. Это квартиры, драгоценности и серебро.
— Мне нужна ты, а не твои квартиры, — плача, ответила Соня. — Я только теперь нашла тебя, а ты хочешь меня оставить. Не уходи, не бросай меня одну!
— Учись прислушиваться к своему внутреннему голосу, смотри в себя, — сказала мать, — и не забывай, чему я тебя учила.
Странно, Ирена говорила ей то же самое.
— Что это значит, смотреть в себя? — спросила Соня. — Я не понимаю.
— Когда-нибудь поймешь. Главное — какая ты есть, а не какой ты кажешься, поэтому учись отличать подлинное от подделки.
— Хорошо, мама, — ответила Соня, хотя так и не поняла, что мать хотела сказать.
— Думаю, я выбрала тебе хорошего мужа.
— Кого ты имеешь в виду? — спросила Соня, вытирая слезы.
— Ты сама прекрасно знаешь, Альдо Порта, конечно. Парень он хороший, надежный и, главное, тебя любит.
Слабая улыбка скользнула по ее лицу и сразу же сменилась гримасой боли. Она начала стонать так жалобно и беспомощно, что Соня схватилась за колокольчик.
— Ну где же вы? — накинулась она на сестру, когда та появилась наконец в дверях. — Я уже полчаса вас жду! Маме плохо, вы же видите, сделайте ей скорей укол.
— Нет, подождите, — с трудом произнесла синьора Бамбина. — Я еще не все успела тебе сказать, девочка моя. Прежде у меня не хватало времени… поговорить с тобой по душам…
Синьора Бамбина умерла в тот же день, вскоре после захода солнца, когда в небе засветилась бледная луна и зажглась первая звездочка. В темнеющем небе бесшумно мелькали запоздалые птицы, еще не успевшие долететь до места ночлега.
Похоронили ее на местном кладбище, в самом конце тополиной аллеи. В знак траура в остерии закрыли ставни и не открывали три дня, и все эти три дня Соня с отцом просидела в пустом темном зале. Отец машинально раскладывал пасьянс, Соня смотрела перед собой, ничего не видя. Приезжали родственники, приходили друзья. Все выражали им соболезнования. Навестила подругу и Вирджиния.
— Знаешь, — сказала ей Соня, — вместе с мамой я похоронила часть себя. Наивные мечты остались в прошлом. Теперь я понимаю, долг важнее свободы.
Пришел Альдо, запинаясь, произнес слова сочувствия и от имени матери напомнил, что в доме семьи Порта Соне всегда рады. Он очень смущался и боялся поднять глаза.
— Скоро я приду в ваш дом, — сказала ему Соня. — Я обещала матери перед смертью, что выйду за тебя замуж, если ты, конечно, этого хочешь.
Альдо зарделся от счастья.
— Ты не шутишь? Ты согласна стать моей женой? А я уже всякую надежду потерял.
— Да, я согласна стать твоей женой, — спокойно, почти холодно сказала Соня. — Папа будет жить с нами.
В сентябре они обвенчались. Пышной свадьбы не было.
Тонино подарил молодым «Фиат-1100», на котором они и уехали в свадебное путешествие. Соне хотелось провести первую брачную ночь в Риме, в той же гостинице, где когда-то останавливались молодожены Бамбина и Антонио Бренна.
ГЛАВА 9
Альдо подошел к кровати, и Соня, поймав его взгляд, почувствовала неловкость. Они сняли номер в большой римской гостинице «Массимо Д'Ацельо», которая, если судить по выцветшей обивке кресел, переживала нелегкие времена. И хотя персонал был безукоризненно вежлив, постельное белье сверкало белизной, во всем чувствовался упадок.
Они ехали из Милана без остановок и оба очень устали. По дороге Соня старалась проявить интерес к тому, о чем говорил ее муж, но вскоре поняла, что его рассказы ей неинтересны.
Месяц перед свадьбой прошел в приготовлениях, в обыденной житейской суете, которая была даже приятна, потому что отвлекала от грустных мыслей и от воспоминаний об умершей матери. Соня перед венчанием с любопытством открыла два сундука с приданым, любовно собранным для нее матерью. Там лежали льняные простыни с вышитыми монограммами, скатерти с мережкой из дамаста, шелковые рубашки и такие красивые халаты, что у нее рука не поднялась засунуть один из них в чемодан, ведь он мог бы там помяться. С родителями Альдо они ездили в Брианцу, чтобы подобрать мебель для небольшой виллы, где им предстояло теперь жить. Но уже при выборе спальни и кухни обнаружилось, что у молодых людей совершенно разные вкусы.
Вечером, в последний раз ложась на свою узкую девичью кровать, отделенную ширмой от кладовой, Соня посмотрела на фотографию молодой матери на стене и спросила:
— Ты ведь этого хотела, мама?
Она забыла, что теперь сама должна отвечать на все свои вопросы.
Альдо и в самом деле был на редкость положительным юношей, и пока длился месяц обручения, не позволял себе по отношению к Соне ничего лишнего. Когда он пытался ее поцеловать и не встречал ответной ласки, то думал, что это свойственное всем девушкам проявление застенчивости.
И вот они вдвоем в гостиничном номере — как долго Альдо ждал этого момента! Соня, глядя на приближающегося к ней мужа, вдруг до мельчайших подробностей вспомнила сцену в подвале, которая, казалось, давно исчезла из ее памяти. Во взгляде Альдо Соня узнала ту же самую звериную агрессивность, которую видела шестилетней девочкой в черных глазах угольщика Марио. Закрыв от ужаса глаза, она почувствовала запах угольной пыли, дров и еще чего-то, дикого, первобытного, отчего у нее перехватило в горле. Альдо сел на край постели, и сердце его бешено забилось. В своей нейлоновой ночной сорочке голубого цвета Соня была удивительно хороша, и долго сдерживаемая страсть Альдо вырвалась наружу. Соня инстинктивно прижала к себе подушку, хотя поняла, что ей не защититься от этого неизбежного и даже узаконенного насилия. Рука Альдо скользнула под одеяло, и ее тело тут же вспомнило шершавую грубую руку угольщика, раздвигающую ей ноги в полутемном подвале. Как наваждение, нависла над ней волчья морда Марио с горящими, точно головешки, глазами; она почувствовала на лице обжигающее дыхание возбужденного зверя. Соня открыла рот, чтобы крикнуть, позвать на помощь, но голос не послушался ее, она не произнесла ни звука.
Заметив ужас в широко раскрытых глазах жены, Альдо и сам испугался.
— Что с тобой, дорогая? — смущенно бормотал он. — Я не делаю ничего плохого… Ты не хочешь?
Соня, не говоря ни слова, продолжала смотреть на него остановившимся испуганным взглядом.
У Альдо не было большого опыта в обращении с женщинами, за свою жизнь он имел любовные отношения лишь с тремя. Две жили в его городке, третья — в горной деревушке, где он проходил военную службу. Он любил их в спешке, на каменной скамейке парка или на сеновале. Все три девушки, отдаваясь ему первый раз, упорно твердили: «Нет, нет, не надо!», словно таков был ритуал, который они обязаны были соблюдать. Соня молчала и не сопротивлялась, и это его распалило. Отшвырнув в сторону подушку, судорожно прижимаемую к себе Соней, он набросился на нее с яростной страстью, кипевшей в его молодом и сильном теле.
И тут Соня закричала. Это был крик смертельно раненного животного, он длился до тех пор, пока Альдо, испугавшись, что сбежится народ, не ударил ее по щеке. После этого она замолчала, но через секунду, словно в бреду, стала повторять одну и ту же странную фразу:
