Онорио повел ее к входу на виллу, отвечая ей на ходу:

— В жизни все зависит от судьбы. То, что ты здесь, — тоже судьба.

Они вошли в огромную комнату с белеными стенами и зелеными каменными полами. Ее украшением служили мягкие ковры, разноцветные подушки и каменные статуи индейских богов.

— Завтра у нас будет незабываемое бракосочетание, осталось потерпеть совсем недолго, — как бы успокаивая Соню, сказал Онорио.

— А я и не испытываю никакого нетерпения, тем более что это бракосочетание — шуточное.

— Но желания — вещь нешуточная; я не хочу торопить время, пусть все идет своим чередом, пока не будут выполнены необходимые формальности.

— Я не понимаю, ведь мы уже были близки, но после той ночи ты словно избегаешь меня…

— Я хочу тебя, но еще больше хочу, чтобы все было красиво, как ты того достойна. А теперь мне придется покинуть тебя, у меня неотложные дела в городе. Пилар проводит тебя в твою комнату.

Из окна она видела, как он сел в «Кадиллак», и машина быстро помчалась по дороге, скрываясь иногда в густой зелени.

Повернувшись, она увидела рядом с собой девушку-индианку необыкновенной красоты, которая была примерно того же возраста, что и она. Соня не заметила, как она вошла, и даже вздрогнула от неожиданности. Девушка была босая, в широкой цветной юбке и белой кофточке без рукавов. Ее черные, как вороново крыло, волосы были заплетены в косу. Она посмотрела на Соню с любопытством и одновременно чуть насмешливо, а потом сделала ей знак следовать за ней.

Соню поразил тюлевый купол над кроватью в ее комнате, но она так устала, что ей было не до диковин. Едва она легла на свежие прохладные простыни, как тут же заснула. Ей приснилась мать, одетая, как Пилар, и такая же молодая и красивая. Она шла навстречу Соне по кипарисовой аллее со стороны кладбища. Соня бросилась к ней и крикнула: «Мама!» Мать остановилась, сосредоточенная и усталая, а юбка на ней продолжала волнообразно двигаться, точно она все еще шла вперед. «Мама!» — еще раз крикнула Соня, и женщина повернула к ней наконец свое чужое, отсутствующее лицо. «Я твоя дочь, — сказала ей Соня, — ты не узнаешь меня?» Женщина молча кивнула, взгляд ее стал грустным, и она медленно двинулась дальше, к ей одной видимой цели. Соня проснулась с дурным предчувствием. Пилар стояла около постели и смотрела на Соню через тюлевое покрывало таким же отсутствующим взглядом, каким только что смотрела на нее во сне мать.

— Ты следишь за мной? — недовольно спросила Соня, резко садясь в постели.

Девушка лишь улыбнулась в ответ, а Онорио, который в эту минуту входил в комнату и видел недовольство Сони, объяснил:

— Пилар не может тебе ответить, она немая.

— Прошу прощения, — сказала Соня, — мне такое и в голову не пришло.

— Она на тебя не обиделась. Я подобрал ее совсем ребенком на берегу реки, раненную, испуганную, голодную. Она индианка. Что с ней случилось, почему она оказалась одна на Рио-Браво — мы никогда не узнаем. Я назвал ее Пилар, по-моему, это очень красивое имя.

Пилар в это время делала Онорио какие-то знаки, указывая на Соню.

— Она хочет кое-что сказать, — объяснил Онорио.

Девушка приложила к губам два пальца, потом быстро коснулась лба, после чего тем же жестом указала на губы и лоб Сони.

— Что она говорит? — удивилась Соня.

— Она говорит, с тобой произошло то же, что и с ней.

— В каком смысле?

— В том смысле, — продолжал Онорио переводить жесты девушки, — что ты тоже была немой.

На Соню нахлынули воспоминания: угольщик, его отвратительные прикосновения, потом тьма и спазм в горле: она пытается что-то сказать и не может выдавить из себя ни звука…

— Эта девушка сама не знает, что говорит, — смущенно пробормотала она.

Соня попыталась отогнать от себя давно, казалось, забытые видения и не смогла, они вырвались наружу из глубин ее памяти. Тут же вспомнился только что виденный сон, отчужденное лицо матери. Или это была Пилар? Потом перед глазами возник отец, и ее неудержимо потянуло домой, в родную остерию. Ей показалось, что она одна в утлом суденышке среди безбрежного океана, и волны вот-вот поглотят ее, утащат на дно.

Задумчиво переводя взгляд то на Соню, то на Пилар, Онорио неуверенно произнес:

— Вообще-то Пилар никогда не ошибается.

От него не укрылось странное Сонино волнение, и он постарался перевести разговор на другое:

— Жду тебя в гостиной через полчаса, тебе предстоит встречать гостей.

— Каких гостей? — думая о своем, машинально спросила Соня.

— Ты, кажется, забыла, что завтра мы вступаем в брак, а потому сегодня, в канун столь знаменательного события, должны проститься с нашим холостяцким прошлым, — шутливо и вместе с тем мягко сказал Онорио. — Готовься к вечеринке.

Когда она спустилась, на лужайке уже было полно гостей. Светила луна. Невидимый оркестр играл стройную нежную мелодию. Меньше всего Соня ожидала увидеть здесь, далеко от Милана, Федерику Ровести. Но тем не менее это была именно она. Следом за ней шел крупный, уже немолодой мужчина.

Это был Антонио Ровести — муж Федерики и единственный сын издателя Джованни Ровести. Федерика бросилась к Соне, точно та была ее лучшей подругой, и заключила ее в свои объятья.

— Дорогая моя! — напыщенно и фальшиво воскликнула она, стараясь обратить на себя внимание.

— Как жизнь? — спокойно спросила в ответ Соня, у которой неестественный тон гостьи вызвал неприятное чувство.

— Спасибо, все хорошо. У тебя же, как я понимаю, дела идут просто отлично, ты буквально цветешь. — В ее веселом, беззаботном тоне слышалась скрытая зависть. — Дорогой! — повернулась она к мужу. — Поздоровайся с Соней, вы знакомы?

На первый взгляд Антонио показался Соне похожим на Онорио — та же комплекция, такие же залысины в волосах. Но если от Онорио исходила сила победителя, то Антонио выглядел неуверенным, застенчивым.

— Вы прекрасны, — восхищенно глядя на Соню, сказал Антонио.

Вереницей подходили гости. Демонстрируя почтительность и глубокое уважение, они расточали улыбки и комплименты. Соня прекрасно понимала, что едва они покинут виллу, как начнут перемывать ее косточки, посмеиваясь над безродной миланской манекенщицей, принявшей весь этот цирк за чистую монету. Они воспринимали Соню всего лишь как новую содержанку Онорио Савелли, красивую игрушку, которой он скоро пресытится. Только Антонио Ровести, не заботясь о том, что подумает жена, восторженно смотрел на Соню, и его детская непосредственность тронула ее. «Бедный, — с жалостью подумала она, — тиражи твоих журналов не сравнятся с тем количеством рогов, которые наставила тебе твоя Федерика».

Конечно, Антонио не был красавцем мужчиной и рядом с женой смотрелся и вовсе невыигрышно. В какой-то степени Соня смогла понять Федерику, и все же, глядя на этого трогательного, беззащитного человека, она подумала, что он не заслуживает такого к себе отношения. От всех присутствующих гостей его отличала душевная тонкость, но именно эта черта меньше всего ценилась в обществе, где правили деньги и власть.

— Я счастлива познакомиться с вами, синьор Ровести, — ласково обратилась к нему Соня.

— Я тоже, — смущенно ответил Антонио, неловко стараясь вытащить из внутреннего кармана портсигар. — Я много слышал о вас и видел ваши фотографии в журналах, но ни одна, даже самая великолепная, фотография не сравнится с оригиналом. Когда видишь вас так близко, не хватает слов, чтобы выразить восхищение вашей чистой, совершенной красотой.

Он совсем смутился, покрылся краской и, вынимая дрожащими от волнения пальцами сигарету, высыпал все содержимое портсигара в траву. Пока официант собирал сигареты и поднимал массивный золотой портсигар, он закурил, не заметив, что держит сигарету другой стороной. Едкий дым горящего фильтра вызвал у него приступ кашля, который он всеми силами пытался в себе подавить.

— Вы очень любезны, — с трудом выговорил он. — Знаете, на таких сборищах я чувствую себя не в своей тарелке. Светские приемы вызывают у меня скуку.