— Все в порядке, Эмброуз. Недостаток воображения компенсируется ясностью мысли. А потому рано или поздно ты бы сделал правильный вывод. Очень жаль.

— Вы должны извинить меня, но я не слишком хорошо себя чувствую. — Гость попытался встать, однако тут же тяжело опустился на диван.

— В извинениях нет необходимости. — Старейший закинул руку на спинку дивана. — Просто расслабься и жди, когда случится сердечный приступ.

Пот крупными каплями выступил над верхней губой Глэдвела, его лицо побагровело.

— Я… я не понимаю.

— Сейчас не понимаешь, но понял бы в конце концов. — Старейший допил виски. Разгрыз кубик льда. — Я обращался с тобой жестоко, Эмброуз, но смотри, чего ты добился в жизни. Путешествуешь в каюте первого класса. Действительно можешь собой гордиться.

Гость смотрел на хозяина, и его глаза становились все больше и больше. Он наконец догадался.

Старейший откинулся на спинку дивана, наблюдая за умирающим и наслаждаясь моментом запоздалого узнавания. Столько лет прошло с тех пор, как им доводилось выпивать вместе. Весь мир изменился, едва не рассыпался, подобно стеклянному шару со снежинками, а они встретились в последний раз, через пятьдесят лет. А Лаура, значит, умерла три недели назад. Старейший некоторое время спал с ней в Лондоне, отослав Глэдвела в Индонезию с поручением оценить возможность покупки некоторых предприятий, штамповавших компьютерные чипы низкой производительности. Результаты той поездки не отложились в его памяти, зато он хорошо помнил мягкие пышные груди Лауры и ее покрытые мелкими веснушками бедра.

Глэдвел обмяк на диване.

Старейший ощущал вибрацию двигателей своими длинными стопами, и ему казалось, будто тело наполняется силой. Он пошевелил пальцами ног. Приятно так просто решить проблему, однако беспокоиться сейчас следовало о миссии аль-Файзала в Сиэтле. Аль-Файзал, конечно, отличный специалист, больше чем отличный, но успех его миссии имел решающее значение для осуществления плана. Времени, даже с учетом дарованного Аллахом, могло не хватить, если аль-Файзал потерпит неудачу.

Старейший скрестил пальцы. Останься жив Дарвин, он бы поручил работу ему. Бывший фидаин и ассасин служил при нем личным убийцей. Худощавый невозмутимый мужчина обладал молниеносно быстрыми руками и извращенным чувством юмора. Дарвин легко мог справиться с операцией в Сиэтле… но он погиб. Старейший беспокойно заерзал на лиловом диване. Он не знал, кто убил Дарвина, не понимал, как такое вообще можно сделать, и лишь одно мог сказать с уверенностью: ассасин сейчас горел в самой глубокой яме ада.

У Глэдвела отвисла челюсть, обнажились десны. Из-за дряблой кожи создавалось впечатление, будто сам череп сделался мягким. Дряхлость — вот цена, которую вынуждена платить любая смертная плоть. Вибрация под ногами на мгновение прекратилась, словно двигатели впали в задумчивость, и по спине тотчас пробежали мурашки. Старейший вскочил, ощутив прилив отвращения, вызвал Уильяма и подождал, пока помощник уберет труп.

Когда дверь в салон закрылась, он снова задумался о Дарвине. Ничем не примечательный мужчина, разменявший пятый десяток, без рельефной мускулатуры, почти хрупкого телосложения, с очень бледными, холодными голубыми глазами. Дарвин любил говорить, будто он безобиден как ребенок. Защитная окраска. На самом деле ни один хищник не испытывал от убийств такого наслаждения. Старейшему приходилось в свое время убивать людей, но всегда обоснованно, с определенной целью. Для Дарвина сам процесс умерщвления имел некую глубинную функцию, по мере того как убитые укладывались штабелями, заполняя какую-то известную только ему пустоту. Старейший отлично помнил презрительную ухмылку Дарвина — тот соглашался выполнить работу для него, но сразу же давал понять, что не служит ни Богу, ни человеку, а лишь самой смерти. На протяжении почти ста лет ему не встречался человек, который при общении со Старейшим не демонстрировал бы по меньшей мере уважения. За исключением Дарвина. И Раккима. Старейший предложил Раккиму стать своей правой рукой, предложил ему весь мир… а Ракким отказался. Понятно, почему ассасин ненавидел его.

Он подошел к иллюминатору, охваченный внезапным беспокойством. Необходимо отыскать убийцу Дарвина. Найти еще одного участника игры, не учтенного в общей схеме. Старейший даже прикинул, не Ракким ли тут постарался, но сама идея показалась ему смехотворной. Среди фидаинов бытовала пословица: «Убить ассасина может Аллах или другой ассасин», а Ракким не был ни тем ни другим.

Тем не менее… Он навел справки. Ракким, как и подобает человеку, получившему подготовку воина-тени, бесследно исчез. Сара — тоже. Старейшему, несмотря на разветвленную шпионскую сеть, пришлось довольствоваться только слухами. Они поженились. Ракким бродил по Зоне, и от него разило перегаром. Сару видели в каком-то университете в Китае. В Лагосе. Они вдвоем совершили хадж, задержались слишком надолго и умерли от лучевой болезни в Йемене. Сара сошла с ума после смерти Рыжебородого. Сара стала придерживаться современных взглядов, проколола уши и заливает волосы духами. Сара отреклась от ислама и живет среди евреев. Ракким снова стал фидаином, убил генерала Кидда и отрезал ему уши. Лишь одно Старейший знал наверняка: больше он не позволит себе недооценить любого из них.

Он тихонько свистнул, и защитные створки иллюминатора распахнулись, открыв его взору усеянное звездами ночное небо. Какое зрелище! Будущий владыка упивался их бесконечностью. Бескрайними просторами царства Аллаха. В данный момент Тарик аль-Файзал в Сиэтле выполнял его задание. Скоро, очень скоро, если на то будет воля Аллаха, Старейший приступит к перестройке мира.

Тарик аль-Файзал двигался не как христианин, за которого пытался себя выдавать. Именно походка привлекла внимание Раккима еще за квартал до того, как он узнал самого человека. Аль-Файзал в Сиэтле? У бывшего фидаина зачесались ладони. Прорицательница из окрестностей Нового Орлеана непременно бы заявила, что это к деньгам. Так бы и сказала, взглянув поверх стола на выброшенную из моря лодку «Делта куин»: «Денег у тебя будет, мой мальчик, куры не клюют». Ракким не считал себя настолько глупым, чтобы верить в подобные сказки, но сама встреча для него имела ценность, вполне сопоставимую с кучей золота. Или серебра. Он неторопливо двинулся следом за аль-Файзалом, изредка притопывая, словно в такт музыке, слышимой только ему.

По крайней мере, одеться, как католик, Тарик сумел. Брюки с высоким поясом и отворотами, перчатки без пальцев, даже серьга академии Святого Павла, служившая неплохим дополнительным штрихом к общему образу. Но походка его выдавала. Он прошагал мимо памятника Малкольму X, выставив грудь вперед и расправив широкие плечи. Ухватки исламского фундаменталиста, хорошо знающего свое место во вселенной. «Черный халат», никак не меньше. Один из пользовавшихся дурной славой фанатиков, насаждавших общественную нравственность. Христиане, независимо от социального положения, начинали каждый шаг от бедра, перемещались скользящей поступью, то и дело зыркая по сторонам в постоянном ожидании неодобрительных взглядов или даже открытых издевок. Подобную манеру инструкторы Раккима называли походкой неверных.

Он притормозил. Торопиться некуда. Если ты понимаешь, чем занят, все время в мире принадлежит тебе. Подобно аль-Файзалу, Ракким выдавал себя за христианина, но его бы, не задумываясь, причастил сам Папа Римский. Оставаться невидимым, как украденный поцелуй, — вот верх совершенства для воина-тени. Фидаины составляли основу ударных сил Исламской республики. Элитные бойцы, абсолютно преданные президенту. Из их числа набирали еще два специальных подразделения, куда входили лучшие из лучших. Воины-тени и ассасины.

Ракким оттачивал походку кафиров в течение многих часов, дней, недель. Нередко инструктор будил его среди ночи и немилосердно избивал, если первый шаг начинался с неправильного движения. Подражать местным христианам труда не составляло, а вот манеры жителей Библейского пояса давались уже не так легко, и ошибки в их имитации стоили жизни не одному воину-тени. Ракким, лучший в подразделении, умел с легкостью чередовать шаркающую походку жителей побережья Мексиканского залива с ковылянием обитателей Аппалачских гор. Он жил в Библейском поясе многие месяцы, не вызывая ни малейшего подозрения. Пел гимны в крошечных церквушках, обливаясь самыми настоящими слезами, выходил в море на промысел креветки, вкалывал в две смены на фабрике кремниевых пластин в пригороде Атланты, а после работы пил пиво под свиные ножки. Прослужив семь лет, он ушел в отставку, но способностей фидаина не утратил.