Ракким застонал, закричал, но вскоре замерли любые звуки.

Она прижалась к нему всем липким от пота телом, подождала, пока у обоих не выровняется дыхание.

— А почему ты… почему ты сказал, что Санти умер?

Ракким все еще находился в ней, ощущая ее пульс как свой собственный.

— Этот человек нарушил клятву, — напомнила Сара. — Что заставило тебя нарушить твою?

Он вспомнил их последнюю встречу с Мозби. Тот спал чутко, но недостаточно. Открыл глаза, лишь почувствовав приставленный к горлу нож, однако даже не попытался сопротивляться. Дезертир сам имел подготовку воина-тени и мгновенно понял, каким мастерством нужно обладать, чтобы так незаметно подкрасться к нему. Он только глубоко вздохнул, словно выпустил весь страх стайкой белых голубей. Глядя на него, Ракким понял, что сам никогда не испытывал такого спокойствия, как этот, почти уже мертвый человек. «Давай, — прошептал Мозби едва слышно, стараясь не разбудить спящую рядом женщину. — Делай, что должен, и уходи».

— Рикки! Почему ты солгал ради него?

— Когда я получил приказ найти его, мы с тобой еще не жили вместе и у меня не было ни малейшей надежды, что это когда-нибудь случится. Он так смотрел на жену перед тем, как умереть… Я никогда не видел настолько любящего человека.

Сара сжала его, окружив своим теплом.

— Мозби… был единственным человеком, которому я завидовал.

Муэдзин призвал правоверных на предрассветный намаз. Ракким с генералом Киддом омыли ноги и руки чистым светло-коричневым песком. Его доставляли из Сомали, родины командира фидаинов, где очищение землей считалось приемлемым из-за засушливого климата. Облачившись в белые халаты, они вместе с остальными мужчинами быстро вошли в мечеть, где тишину нарушало только шарканье босых ног по прохладным каменным плитам.

Прошло три года с тех пор, как Ракким сопровождал генерала в храм, и ему очень не хватало подобного общения. Не хватало совместных трапез с его семьей после молитвы, не хватало отеческих бесед в неформальной обстановке. Ракким, в семь лет потерявший родного отца, именно у Кидда научился строгому, но полному любви отношению к детям, терпеливости в наставлениях и позже всегда старался вести себя соответствующим образом. Решив исчезнуть после смерти Рыжебородого, он не оборвал контакта с командиром фидаинов, продолжал тайно навещать его, а также обменивался с ним неофициальной информацией. Сегодня, ввиду скорого отбытия на территорию пояса, Ракким счел нужным еще раз, возможно последний, совершить намаз в обществе генерала.

Он опустился на колени и смежил веки. Проповедь имама рокотала далеким прибоем. В тесноте крошечной мечети Ракким различал шорох белого джеллаба молившегося рядом Кидда, ощущал запах сандалового масла, втертого в его антрацитовую кожу. Пришедшие сюда на голову возвышались над гостем, единственным белым, и все, в основном сомалийцы, немногочисленные нигерийцы и эфиопы, носили кольца фидаинов. Кое-кто из них уже вышел в отставку, другие еще служили. Подобно Кидду, представители старшего поколения приехали в бывшие Соединенные Штаты почти тридцать лет назад, в разгар Гражданской войны. Покинув дома и семьи, они все поставили на карту ради шанса отвоевать для Аллаха новые земли. Все до единого — отчаянные, храбрые воины. Сотни, даже тысячи павших часто хоронили в спешке, без надлежащей церемонии в безымянных могилах. На их место, внимая призыву, вставали новые бойцы. Ракким, осознававший веру лишь по полному ее отсутствию, почитал за честь находиться среди подобных людей.

Кидд, недавно произведенный в майоры, командовал бригадой африканских добровольцев в битве при Ньюарке. Кровавом Ньюарке. Или втором Геттисберге, как потом писали историки. Великан сомалиец понятия не имел о битве при Геттисберге, [2]зато прекрасно осознавал всю полноту безумия действующего распоряжения «ни шагу назад». Если стоять до последнего, в точном соответствии с приказом, слишком много воинов переносится в рай и слишком мало остается на земле, хотя именно здесь они нужны в куда большей степени. Безнадежно уступая противнику в численности, Кидд произвел организованное отступление, собрав под свои знамена мусульман-американцев и заманив мятежников из Библейского пояса в город, где продолжалось сопротивление. Особое внимание он уделил районам многоэтажных застроек, лишавших бронетехнику противника возможности маневра. На пятый день битвы майор, успевший объединить под собственным командованием все исламские войска, перешел в контрнаступление, обогнул силы южан с флангов и остановил их продвижение вперед.

Ракким смотрел на имама, но перед глазами вставали фрагменты видеозаписей из военного музея. Подобные цунами стены огня, охватившего весь город. Улицы, затянутые пеленой маслянистого дыма и заваленные трупами. Битва кипела еще три дня. В районе Ньюарка мятежникам удалось наиболее глубоко проникнуть на территорию Исламской республики, и хотя ни одна из сторон не одержала победу, именно Кидд предотвратил поражение мусульман, сорвав замысел южного командования достичь Пенсильвании и Огайо, разделив тем самым силы противника. Через неделю обе стороны объявили о прекращении огня, и это шаткое перемирие продолжалось по сей день. Указом президента Кидд за боевые заслуги получил очередное звание, а по окончании военных действий создал небольшое элитарное подразделение из правоверных, прошедших ряд процедур, связанных с генной инженерией. Назвали их фидаинами.

Армия превосходила фидаинов по численности в пятьдесят раз, но была плохо вооружена, плохо обучена, плохо управляема и состояла в основном из раскиданных вдоль границы гарнизонов, к ведению войны почти не готовых. Как когда-то заметил Рыжебородый, подобная слабость не могла оказаться случайной. Фидаины, не состоявшие в подчинении у военного командования, являлись преторианской гвардией, действующей без какого-либо надзора, и несли ответственность только перед генералом Киддом и самим президентом. Расчет оправдался. Лишь через много лет, в связи с появлением «черных халатов», в рядах элитных воинов произошел раскол. Испытанию подверглась верность даже самых преданных бойцов. Три месяца назад дезертировала целая рота фидаинов. Восемьдесят человек, захватив тяжелое вооружение, укрылись в цитадели воинствующих фундаменталистов в окрестностях Дирборна, в Мичигане.

Седой и сгорбленный имам склонился над кафедрой. Эхо многократно усиливало каждое его слово, подчеркнутое благоговейным молчанием. Правоверные лишь согласно кивали. В отличие от шикарных огромных мечетей, разбросанных по всему городу, крохотное строение в районе Фремонт выглядело простым и крепким, как и молившиеся здесь люди. С полом, набранным из серых плит природного шифера, белеными стенами и куполом, покрытым листами меди. Михрабом на восточной стене служил древний деревянный полумесяц, указывающий направление на Мекку. Его привезли из селения рядом с Кисмайо, где Кидд провел детство. От старых воинов и их сыновей исходило куда большее умиротворение, нежели от прихожан какого-нибудь другого храма. Если проповедники фундаменталистов выкрикивали с кафедр требования и угрозы, то имам из Сомали вещал о традиционных ценностях: набожности, скромности и чувстве долга. Призывал сторониться излишеств современного мира. «Изучайте Коран, — несколько раз повторил он, наставляя братьев заботиться о семьях так, как Аллах заботится о них самих, — и вы обретете покой в мире этом, и воздастся вам в следующем».

Покой в мире этом. Правоверные прижались лбами к каменному полу. «Аллах акбар». «Господь велик». Имам говорил, конечно, умные слова, но даже в этом святом месте Ракким не чувствовал себя совершенно спокойным. Всю жизнь он произносил такие же фразы, заявлял о вере в Аллаха и единственного пророка его, Мухаммеда, однако мусульманином оставался только на словах. Как и большая часть граждан страны, он предпочитал не выделяться, чтобы выжить. Бывший фидаин завидовал набожности правоверных. Их смирению. Их покою. Вещам, недоступным для него, подобно берегу для утопающего. Пока не убил Дарвина.