— Какую башню?

Когда мы въехали в город и поднялись на холм, кучер спросил:

— Вы что, это имеете в виду?

Он указывал на руины, на обломки камней, беспорядочно наваленных друг на друга. Все, что сохранилось от знаменитого Храма, была его задняя стена с двумя поддерживающими колоннами; ее верхний край был иззубрен, словно остальную часть здания от нее просто оторвали. Разрушения были подобны тому, что можно видеть, как я понимаю, в Риме или в Греции.

Напротив нас стояли двое паломников, видимо из первых поселенцев, пожилая пара, смотревшая на руины. Это были небольшого роста, согбенные годами люди, с бледными, теперь уже навсегда серыми лицами. Они оглядывали свою утраченную святыню угасающими глазами. Стояли они довольно далеко от нас, но зимний день был таким ясным, что даже на расстоянии я смогла разглядеть слезы, застывшие на их щеках.

Это огромное потрясение — увидеть здание, которое ты знаешь с детских лет, разрушенным. В нашей жизни существуют определенные строения, которые, как мы наивно полагаем, будут стоять вечно: наш первый дом, наша первая школа, наш первый храм. Увидеть, что они грубо повержены, — значит получить самый безжалостный из жизненных уроков. Время отнимает все.

Мы спустились с холма на равнину. Там, где в былые времена стояли дома, я не обнаружила ничего, кроме пустых участков или куч кирпичей. На углу улиц Парли- и Кимболл-стрит я заметила в снегу очертания фундамента. Кроме этого, там не было ничего, только одинокий покосившийся столбик ограды торчал из сугроба. Я сказала Лоренцо, что когда-то я здесь жила.

— Но ведь здесь ничего нет.

— А когда-то было.

Тут я велела кучеру ехать дальше. По пути прочь из Нову мы проезжали место, где, как мне было известно, находилась могила Джозефа Смита. На ней не было никакого памятного знака, только аккуратный холмик голубоватого снега.

В каком бы противостоянии Святым Последних дней я ни находилась, я не испытывала радости от зрелища столь полного разрушения. Я не верю мифам древних греков с их вечно ссорящимися богами и громоизвержениями, но тем не менее я все равно чувствую горечь утраты, когда гляжу на гравюры с изображениями их руин. Кто не испытает жалости при виде одинокой дорической колонны, стоящей посреди целой площади обломков? Или торса прекрасного юноши, отдельного от всего остального? Зрелище уничтоженного Нову было подобно сообщению о том, что твой давний знакомый скончался много лет тому назад. Такая весть рождает чувство вины: как же я могла не знать об этом? Пока мы ехали в Квинси, в моем мозгу формировался трудный вопрос: не станет ли моя миссия причиной такого же уничтожения Святых? Как буду я чувствовать себя, если в один непрекрасный день обнаружу Город у Большого Соленого озера обращенным в груду камней?

В Бостоне лев зарычал. После успешного турне по центральной части страны, включая отклонение от маршрута — заезд в Висконсин и наслаждение его теплыми объятиями, майор Понд и мы с Лоренцо направились на Восток. Само путешествие оказалось более всего неприятным для наших носов. От вагона просто несло упадком: хлюпающая грязью плевательница, несвежие сэндвичи, немытые пассажиры, отвратительная уборная. Насколько это было возможно, мы с Лоренцо б о льшую часть времени проводили у окна, предпочитая вагонной вони холодные порывы сквозняка. Мы проводили часы, глядя на заснеженные равнины Индианы, Огайо и других штатов. Поля в снежных сугробах, из которых несгибаемо торчали коричневые кукурузные стебли; фермерские дома, съежившиеся под бушующим ветром… Поезд несся мимо, а они появлялись снова, уже на другой ферме, но все такие же. Вдали простиралась ровная земля, ничто не возвышалось над нею, кроме — кое-где — рощи каштанов, нагих и скелетоподобных в зимнем освещении, или силосной башни, одиноко стоящей, словно минарет. Ни гор, ни ущелий, ни широких долин — я уже тосковала по величественному Западу!

Наконец 18 февраля мы прибыли в культурную столицу нашего государства. Выйдя из здания вокзала и стараясь сориентироваться в этом большом, оживленном городе, я обнаружила свое имя, кричащее с афиши. Под эгидой «Лицеума» Редпата было размещено объявление о моей лекции в Тремонтском храме, имеющей состояться завтра вечером. Я была благодарна за такую рекламу, но почувствовала какое-то беспокойство, однако я приписала это чувство усталости и волнению перед первой встречей с мистером Редпатом. Моя лекция в Бостоне должна была определить, попаду ли я в его именной список, или он велит мне идти своей дорогой. При его финансовой поддержке я могла бы поехать в Нью-Йорк и Вашингтон. Без него было весьма сомнительно, чтобы нам удалось заключить еще какие-либо контракты здесь, на пресыщенном общественными событиями Востоке.

Мы встретились с мистером Редпатом в его агентстве «Лицеум» на Бромфилд-стрит.

— Так вот она какая — головная боль Бригама! — произнес он.

Этот маленький человечек, весом не более ста пятидесяти фунтов, бегал по своему кабинету, размахивая письмами и телеграммами, полными сообщений обо мне. Он следил за моими поездками по стране, посылая за обзорами местных газет и оценивая мою привлекательность для публики через целую цепь контактов.

— Возможно, вы самая популярная женщина в Америке, — сказал он. Он возбужденно рассказывал нам о предварительной продаже билетов и о всеобщем предвкушении моего появления. Он уже договорился о серии интервью с бостонскими газетами во второй половине дня, с обязательной публикацией их на следующее утро. — Если они попадут в точку, мы распродадим все билеты до единого. А теперь позвольте мне дать вам совет: говорите одну только правду.

Я ответила, что иного оружия в моем арсенале просто нет.

— И еще одно. Не уклоняйтесь — как бы это выразить? — от вопросов о наиболее трудных сторонах ваших испытаний. Это вызывает у людей острейший интерес. Совершенно их зачаровывает. Что бы вы ни сказали, это не может показаться слишком.

И я поняла, как этот крохотный человечек, с клочковатыми бакенбардами и довольно высоким, почти женским голосом, смог наводнить всю страну своими ораторами. Он сделал себе имя, рекламируя и продвигая Джона Брауна, с которым был тесно связан майор Понд, и завоевал репутацию специалиста по выведению на сцену таких талантливых женщин, как Анна Э. Дикинсон [128]и миссис Стэнтон. [129]Я решительно заявила ему, что у меня лишь одна цель — выступить перед наивысшими правительственными кругами.

— Если все пойдет в соответствии с моим планом, — сказал он, — это вполне может случиться.

Встреча закончилась тем, что маленький человечек назвал меня своей будущей звездой и подарил Лоренцо желтое с зеленым бильбоке.

Мы поспешили в свои номера в «Доме Паркера», чтобы сразу же приступить к интервью. Майор Понд организовывал репортеров в холле, пока я принимала каждого по отдельности в своей комнате, сидя у камина. Лоренцо играл в бильбоке до самого вечера, добиваясь того, чтобы без промаху поймать шарик в чашечку сто раз подряд. Отвечая на стандартные вопросы репортеров, на которые мне уже приходилось отвечать сотни раз, я с любовью наблюдала за сыном, подбрасывавшим на скамье у окна желтый шарик и ловившим его в зеленую чашечку бильбоке. Мальчик осторожно, тихим голосом считал вслух: «Девять, десять, одиннадцать…» Когда промахивался, он произносил: «Вот так так!»

Сумерки уже давно спустились, когда майор Понд ввел последнего репортера, некую мисс Кристин Ли, из нью-йоркской газеты «Сан».

— Я слышала, вы собираетесь в Нью-Йорк? — начала она.

— Если здесь все пройдет удачно.

— Я должна сказать вам, что Юта в Нью-Йорке воспринимается большинством жителей как нечто весьма отдаленное. Скажите мне, почему нас должны заботить бригамисты?