— Серьезно? Зачем?

— Хотел служить моей стране. Только оказалось, что я моей стране не нужен.

Он переоделся в сухое и лег на кровать.

— Что ты планируешь делать?

— Вернуться туда, — сказал я.

— В Калифорнию?

— Нет. В Месадейл.

— Хорошо.

— Я хотел сказать — прямо сейчас.

— Я еду с тобой.

— Нет. Ты остаешься с Джонни.

— Мы все поедем.

— Нет, вы останетесь здесь.

— Джордан?

— Что?

— Что ты ищешь?

Я попытался ответить, но слова не шли у меня с языка. Лежа на боку, опустив голову на согнутую руку, Том выглядел слишком чистым, чтобы оказаться частью моего непотребно запутанного мира.

— Я знаю, что ты сейчас думаешь, — проговорил он. — Ты думаешь, что мы почти не знаем друг друга. И это правда. Но ведь каждый с чего-то должен начать.

Я встал и раздвинул шторы. Они были золотистые и с подкладкой из плотного пластика. Джонни лежал на бетонной кромке бассейна и одной ногой постукивал по айподу Тома.

— Джордан, не нужно слишком много над всем этим раздумывать. Ты отговоришь себя от жизни.

— Том, это не про тебя.

— А я хочу, чтобы для тебя это стало про меня.

Потом, выезжая из Сент-Джорджа, я набрал номер, который дал мне Элтон:

— Это Джордан Скотт.

Молчание. Через некоторое время:

— Приезжай ко мне домой.

Ну вот. Мы с Пророком назначили свидание.

Я еще не доехал до Месадейла, а солнце уже садилось. Багровый шар, скатывающийся с неба. Пустыня пылала, все было пронизано разными оттенками красного. Последние двадцать миль я не видел на шоссе ни одной машины. Вот в этом и есть весь смысл пустыни: в одиночестве. Это — испытание. Испытание, чтобы понять, можешь ли ты выносить самого себя.

Я доехал до поворота. Последние отблески заката к этому времени уже угасли, и пустыня горевала под желтой луной. Свет моих фар скользил по затвердевшему грунту дороги, а пыль позади фургона высоко взметалась в черноту. Выше по дороге светились дома — зажглись белые и золотые огни в окнах и над дверями. Во многие ли двери стучались федералы, прежде чем отказались от поисков? Может, еще одна — и они нашли бы нужного им человека? И забрали бы Пророка? Предъявили обвинение? Посадили со строгим ограничением посещений, как мою мать? Почему же ФБР не может найти этого типа, если он приглашает меня к себе домой?

Вопросы ведут к новым вопросам. Ответы не становятся настоящими ответами. Загадки не разгадываются. Не в этом ли все дело? Не знаешь почти ничего. Принимаешь непознаваемое как конец повествования? Как конец существования?

Может быть.

Но если так, почему же я в глубине души верил, что уже близок к тому, чтобы выяснить, кто на самом деле застрелил моего отца и подвел мою мать под арест?

6 апреля 1868 года я сочеталась браком с Бригамом Янгом на тайной церемонии в Доме Облачений. Единственным свидетелем был старый Епископ, совершивший обряд. Всего несколько минут — и я стала миссис Янг.

Первой моей задачей в роли жены Пророка было сопровождать его в небольшую общину по ту сторону Долины, которую взбудоражила страшная трагедия. Несколькими днями ранее два мальчика — ни много ни мало два брата — утонули во вздувшейся от половодья реке. Мать мальчиков умоляла местного Епископа разъяснить ей происшедшее. Но ему не удалось утешить женщину в момент тяжкого горя. Его неспособность это сделать вызвала возмущение жителей, устроивших собрание, где они жаловались на Церковь, на Бригама и даже на то, что и на Бога нельзя положиться.

— Что ты скажешь этим людям? — спросила я Бригама, когда мы ехали на собрание общины.

— Я скажу им то, что знаю, — ответил он. — И о том, чего не знаю, — а не знаю я очень многого. Вот и все, что я могу сделать.

Нашему браку исполнился всего один час, а я почувствовала, что тронута его готовностью признаться мне в ограниченности своих возможностей. Бригам высунул голову в окно кареты, подставив лицо под ветерок. День был ясный и прохладный, послеполуденное солнце окрашивало снег на западных склонах гор в голубой, а на восточных — в золотисто-розовый цвет. Глядя на мужа, должна признаться, я испытывала к нему некоторую нежность, какую человек может питать к давнему, не очень близкому знакомому, сумевшему занять место в сердце просто в силу своего долгого присутствия.

Когда мы приблизились к месту назначения, тени от гор затемнили огромные участки долины и Бригам помрачнел.

— Я читал докладную, — сказал он, уставясь взором в пустое пространство перед собою. — Оба мальчика какое-то время боролись с потоком. Их мать видела, как они ухватились за ветку. Она хотела сама броситься в воду, но ее удержала сестра. Правильно ли она сделала? Был ли хоть один шанс спасти мальчиков? Я не виню этих людей за то, что они ищут ответа.

В деревне нас ожидали человек пятьдесят перевозбужденных Святых. Там не было настоящего Дома Собраний, так что Бригам обратился к общине в доме одного из местных фермеров.

— Если бы я мог излечить ваше горе, — сказал он, — и умерить вашу скорбь… Если бы я мог объяснить, какую роль жизнь и смерть ваших мальчиков играют в ходе всех вещей, то я был бы тогда не человек, стоящий здесь, перед вами, я был бы сам Отец Небесный. Но я — не Он, и ни один человек — не Он, и потому не могу сказать вам о том, что вы так страстно стремитесь узнать. Но пройдет время, с молитвой и верой, и ваше сердце поймет, даже если ваш ум не осознает этого, что ваши мальчики жили и умерли ради некоей цели и теперь ожидают вас в Царствии Небесном.

Когда пришло время нам уезжать, опечаленная мать поцеловала Бригаму руку. А когда наша карета покидала крохотную деревушку, женщина бежала следом сколько могла, крича: «Да благословит тебя Бог, Бригам! Бог тебя благослови!» Ее голос эхом отдавался над краснеющей землей.

Некоторое время карета, кряхтя, преодолевала изрезанную колеями дорогу; колеса скрипели, хлопала кожа, кучер щелкал языком и покрикивал на лошадей. Мы ехали через дальнюю, глухую часть озерного бассейна, посреди юных деревцов и молодой травы, где там и сям без пригляда пасся скот, выискивая ранние листочки. Я прервала молчание, спросив:

— Можно я задам тебе вопрос?

— Конечно, любой.

— Какой у меня номер?

Бригам взял мою руку — согреть ее в своих.

— Номер?

— Которая я жена?

— Мне представляется безвкусицей обозначать номером тебя или любую другую женщину.

— Это очень ценно. Но мне хотелось бы знать.

— В таком случае ты — номер девятнадцать.

— Девятнадцать? А как же остальные?

— Остальные?

— В Львином Доме?

— Они друзья, а не жены.

— Но я слышала…

— Энн Элиза, теперь, когда ты стала моей женой, ты услышишь множество разных вещей.

— Девятнадцать, правда? Всего?

— Девятнадцать. Правда. Всего.

Мы ехали дальше, сумерки заливали Долину, и я заснула. Когда я проснулась, было совсем темно.

— Ты прелестное существо, когда спишь, — сказал Бригам, поглаживая мою руку.

Занавески в карете были задернуты, и я отодвинулась от мужа, чтобы их раскрыть. Ночь стояла безлунная, Долина была черна и пустынна. Если не считать кучера, мы были совершенно одни.

— Я тебе не нравлюсь? — спросил Бригам.

— Не в этом дело.

— Тогда в чем?

Он придвинулся ко мне, тяжесть его огромного тела наклонила кузов кареты, заставив рессоры застонать. Кучер замедлил бег лошадей, приспосабливаясь к перемещающемуся грузу. Подозреваю, что он привык к ситуациям подобного рода. Придвинувшись еще ближе, Бригам попытался меня поцеловать. Вскоре он был уже на мне, моля: «Скажи, что ты всегда хотела меня, как я хотел тебя!» Он вжал меня в угол кареты.

— Бригам, прошу тебя…

Но зверь, сидевший в нем, уже вырвался из клетки. Я отвернулась, прижалась щекой к занавеске и стала молиться.