— Что ж, думаю — вот и все, — сказал я. — Мам, ты уверена?

Она кивнула:

— Я люблю тебя. И знаю — ты знаешь это. Поэтому могу сказать тебе — прощай.

Мы обнялись и постояли так, обнявшись, и наступил момент, когда надо было отпустить друг друга. Мама двинулась прочь по дороге, пыль собиралась вокруг ее ног, доходя до щиколоток, солнце жгло, и мы оба с ней знали: оно так и будет жечь пустыню, жаркое и высокое, до последних дней человечества.

Когда я вернулся в номер 112, я не поверил своим глазам — на кровати спал Джонни. По бокам у него свернулись собаки, а Том сидел на другой кровати и читал.

— Ш-ш-ш, — произнес он. — Они спят.

— Сам вижу. А что он здесь делает?

Ноги Джонни были в царапинах, в укусах насекомых, была на них и парочка синяков, но в остальном он казался в полном порядке.

— Он удрал, — прошептал Том. — Думаю, он по тебе соскучился.

— И что мы собираемся с ним делать?

— Ш-ш-ш, ты же его разбудишь! — сказал Том. — Мы что-нибудь придумаем. — И после паузы: — Джордан?

— Том?

— Он ведь может у нас остаться, если захочет.

— Давай сначала посмотрим, ладно? У нас столько еще всего не сделано.

— Я знаю, но ведь как было бы хорошо, если бы он остался, правда?

— Господи, ну и семейка у нас получилась бы!

— Звучит великолепно, — согласился Том. — А теперь замолкни.

— Он ведь может и не захотеть остаться.

— Он захочет.

— Не знаю.

— Джордан…

— Том…

— О чем ты думаешь?

— О разных вещах.

— Например?

— Знаешь, как говорят?

— Что говорят?

— Что конец — это начало.

— Так и говорят?

— Ох, ради бога, — сказал Джонни, открыв один глаз. — Не будете так любезны вы оба заткнуть ваши гребаные варежки? — И он выдал нам свою нахальную, полную чувства превосходства улыбочку.

Электра, простонав, заняла более уверенную позицию на кровати. Джои хлопнул пушистым хвостом. А Том обнял меня за плечи. Солнце склонялось к западной стороне неба, заполняя комнату светом. Я представил себе, как мама идет по дороге в город — в волосах пыль, в глазах — надежда. Дорога, почтамт, тень от горы. Волнение и радость, когда кто-то ее узнает, потом еще и еще кто-то. Куда она пойдет? Вернется ли в свою старую комнату? Я вдруг заволновался, и мороз прошел у меня по хребту. Неужели мне суждено задаваться вопросами о ее судьбе всю мою жизнь? Справлюсь ли я с постоянным незнанием? Приму ли окончание без конца? Потом я увидел, как ее приветствуют четыре жены, целуют, ведут в дом. Увидел троих малышей, вертящихся вокруг ее подола. Увидел ее старый фартук, висящий на крючке. Я увидел, как она распахивает дверь в свою комнату. Увидел, как она подходит к подоконнику и гладит лист своего алоэ. Увидел мою маму на коленях. И я увидел себя в ее молитвах.

Эта книга — литературный вымысел. Она не претендует на то, чтобы ее читали как биографию Энн Элизы Янг, Бригама Янга или любого из исторических лиц, фигурирующих в романе. Но при всем том человеку по самой его природе всегда интересно знать, действительно ли исторический роман вдохновлен реальными людьми и реальными событиями, и тут я чувствую себя обязанным ответить читателю на этот вопрос.

Всякий, кто пытается писать об истории Церкви Иисуса Христа Святых Последних дней, даже о малом ее отрезке, неминуемо сталкивается с трудностями, решая задачу точности. Это происходит потому, что практически по каждому вопросу о прошлом этой Церкви, как и в отношении каждого человека, игравшего роль в порой весьма замечательной жизни Церкви, существуют по меньшей мере два мнения (а часто и гораздо более), воюющие друг с другом по поводу того, что каждая из сторон совершенно искренне называет «истиной». В предисловии к биографии Бригама Янга, опубликованной М. Р. Вернером в 1925 году, автор недвусмысленно излагает суть дела: «Мормонская литература, как и антимормонская, ненадежна».

С того самого времени, как Энн Элиза Янг в 1873 году совершила свое отступничество от Церкви Иисуса Христа Святых Последних дней, она стала центральной фигурой полемики как среди мормонов, так и среди немормонов. Я не надеюсь примирить полемистов с помощью этой книги. Одна из главных причин, по которой полемика продолжается и поныне, — то, что Энн Элиза оставила весьма существенные письменные материалы о своем опыте в качестве полигамной жены в виде двух своих мемуаров и множества публичных лекций. И ее враги, и ее союзники используют ее собственные слова с целью раскритиковать или поддержать эту женщину, и, следовательно, для того, чтобы писать об Энн Элизе Янг, я неминуемо должен был начать с ее лекций и двух гневных мемуаров — «Девятнадцатая жена» («Wife № 19», 1875) и «Жизнь в Мормонском Рабстве» («Life in Mormon Bondage», 1908). У этих книг есть свои недостатки. В них Энн Элиза предстает перед нами одновременно и сверхкритичной, и сверхъуязвимой. Она избирательна в своем изложении собственной истории и истории мормонства, выполняя поставленную перед собою задачу без особой тонкости или нюансов. Слишком часто тон ее становится резким и мстительным. В нарисованном ею портрете Бригама Янга недостает той сложности, какой он был в свое время известен. И она, возможно, не всегда верно трактует имеющуюся у нее информацию. И все же, несмотря на эти оговорки, ее мемуары, так же как и ее лекции, на которых эти мемуары основаны, остаются наилучшими источниками для сюжета о ее жизни и, что столь же важно, для того, чтобы по достоинству оценить ее точку зрения. Если бы Энн Элиза не высказалась, многое о ее жизни, и особенно о ее браке с Бригамом Янгом, навсегда так и осталось бы неизвестным. Вот единственная причина, делающая ее повесть столь замечательной, — она осмелилась открыть читателю то, что тысячи других полигамных жен переносили в молчании. Поэтому я с благодарностью признаю ее «первородство» в автобиографии. Без ее подлинных текстов «Девятнадцатая жена» была бы не только гораздо меньшей, но и гораздо менее прозрачной книгой. Энн Элиза писала свои мемуары с целью повлиять на общественное мнение и изменить политику, но также и для того, чтобы сформировать свое наследие. Вдохновленный этим, я написал главы альтернативных мемуаров в виде части моего романа. Длительный процесс моих размышлений об Энн Элизе и ее семье, о самом контексте ее жизни, начался с ее книг, так что представлялось совершенно естественным начать этот роман с того же места, где начинает она, а затем уже отклоняться в разные стороны.

«Девятнадцатая жена» следует за основной траекторией биографии Энн Элизы Янг, как она сама ее описывает, хотя я часто заполняю пробелы там, где она их оставляет, и пропускаю ее отклонения от темы. Я продолжаю рассказ после того, как она завершает свой, и даю собственное толкование там, где ее точка зрения может ограничить наше понимание ее жизни и ее времени. Кроме того, я уделяю время членам ее семьи, о ком сама она ничего особенно значительного не говорит. Это по их поводу — я имею в виду Чонси, Элизабет, Гилберта и Лоренцо Леонардо — я позволяю себе более всего вольностей, поскольку их биографии менее всего известны, а также из-за непреложной необходимости для писателя сплетать разрозненное в нечто единое. Что же касается Бригама Янга, мой портрет этого человека в основном согласуется с тем, какой был создан знавшими его людьми, некоторыми историками, а также его проповедями, декларациями, письмами и дневниками, которые он оставил. Часто, когда в моем повествовании Бригам говорит, особенно с кафедры, его слова основываются на реальной проповеди, известной нам по историческим документам. Я уверен, что его поклонники станут утверждать, что я слишком много внимания уделяю его эгоманиакальным склонностям, как и его аппетитам, и что, прямо цитируя его слова об «искуплении кровью», я излишне подчеркиваю его призывы к насилию. Клеветники Бригама, с другой стороны, вполне возможно, скажут, что я фактически даю ему сорваться с крючка. К счастью, исторические материалы широки и доступны: любознательный читатель может зайти в библиотеку или онлайн, чтобы составить свое собственное мнение.