На следующий день, во время воскресной службы, после проповеди Джозефа, поднялся Бригам, чтобы сделать торжественное заявление. Он помолчал, шея его наливалась кровью.

«Прежде чем слово о Восстановлении было услышано Братом Джозефом, — начал он, — и мы узнали о сиянии Вести, мы были нищими и растленными. Теперь, благодаря Его любви и мудрости, мы знаем, что живем в последние дни перед Пришествием, в дни, ведущие к Страшному суду и Искуплению. Мы ожидаем этого с сердцами, исполненными любви. — Бригам посмотрел на собравшиеся в соседской гостиной души, жмущиеся к стенам, теснящиеся на стульях, на полу и даже на улице, у открытых окон. — Но если кто-то здесь, среди нас, или где-то еще полагает, что он или она был не менее нищим или растленным, чем были все остальные до нашего нового знания, если кто-нибудь здесь или где-то еще полагает, что он или она уже достиг Спасения, я прошу его и я прошу ее сейчас выйти и показаться. Если кто-то из вас считает себя чище, справедливее или ближе к стопам Господним, чем все остальные, покажитесь сейчас, ибо мне хотелось бы узнать, кто вы. Если кто-то из вас полагает, что из-за того, что вы происходите из благородной семьи, или ваш муж приносит хороший заработок, или у вас цвет лица нежнее, чем у других, и у вас есть множество шляпок, то вы на самом деле лучше, чем все мы, остальные, тогда выйдите вперед и покажитесь, ибо все мы хотели бы узнать, кто вы. Но берегитесь, потому что, хоть вы, может, и полагаете себя таковыми, Он будет Судьею всех вещей и не воздержится от Своего суждения. Кто из вас полагает себя лучше всех остальных? Есть такие?.. Совсем никого?.. Мне так не кажется. А теперь идите и докажите Ему, что вы и вправду Его Святые Последних дней».

После этой воскресной службы женщины Кертланда засыпали мою мать подарками, одеждой, кастрюлями и сковородками, банками с вареньями и соленьями. Вдова по имени Грейв предложила ей комнату у себя в доме, чтобы жить там постоянно. Объявили кампанию по сбору хлопчатой ткани, игрушек, семян и выделили земельный участок под огород. Одни новые друзья приглашали Элизабет на ужин, иные — на спевки. Сестры приносили своих младенцев в гости к Гилберту, и каждая целовала его в головку, встречая Элизабет с ребенком на улице. Никто никогда больше не говорил грубо о ее прошлом. Святые знали о нем и все понимали. Ее никогда не жалели, не стыдили, не подвергали сомнению то, что здесь она — на своем месте.

С того времени, как в прошлом году была опубликована книга «Девятнадцатая жена», меня одолевают бесчисленные вопросы о характере моей жизни. Моя дочь в написанной ею книге излагает такую версию нашей семейной истории, в которой я не узнаю — фактически просто не могуузнать — самого себя. Энн Элиза утверждает, что я превратился в бесплотный дух, поскольку моя телесная оболочка была вся израсходована на моих многочисленных жен. На тех страницах, что теперь читают сотни тысяч глаз по всей нашей стране, моя дочь называет меня «человеком, блуждающим в бездушной пустыне»; читать такое обвинение мне больно до сих пор. Ее слова страшным холодом легли мне на сердце, и я пришел к заключению, что мне самому, а возможно, даже Истории — не могу сейчас утверждать с полной определенностью, кому более всего, — пошло бы на пользу, если бы я записал своими собственными словами рассказ о том, как случилось, что я стал Святым и взял в жены пять женщин. В своем «Предисловии» Энн Элиза пишет: «Оставляю суждение сердцам моих Добрых Читателей, где бы мои Читатели ни находились». Однако, по правде говоря, лишь двое могут судить Человека — он сам и Господь Бог.

Моя матушка впервые услышала проповедь Бригама в 1833 году, когда он призывал жителей нашего городка присоединиться к их Церкви. Это было в Ханувере, в штате Нью-Йорк. В тот сентябрьский день она побывала на собрании и вернулась домой, исполненная религиозного рвения. «Утром я ухожу с Братом Бригамом, — объявила она. — Мне осталось совсем немного лет жизни на этой земле. Хочу провести их с тем, кто меня любит». Недооценив поначалу могущество нового Евангелия, я попытался было высмеять неожиданное обращение матушки в новую веру, однако на следующий день она ушла с Бригамом в Кертланд, в Огайо, чтобы присоединиться к Джозефу Смиту. Мне был двадцать один год, и я впервые в жизни оказался совершенно один.

Я работал в кузнице подмастерьем, с великолепной перспективой стать затем колесным мастером, и проводил все свои одинокие дни, а зачастую и ночи, трудясь у кузнечного горна. Я частенько вспоминаю то время — более сорока лет назад, часто размышляю и об Элизабет — о той, что в будущем стала моей женой, — об испытаниях, выпавших ей на долю. Примерно в то же время, когда моя матушка покинула меня, Элизабет бродила по улицам Сент-Луиса, ожидая рождения ребенка. Разумеется, я не мог знать об этом тогда, не мог даже вообразить себе такую женщину. И все же в своих размышлениях о прошлом я люблю думать, что каждый из нас ступил на этот путь, чтобы найти друг друга. А теперь я опишу ту дорогу, что выбрал я.

Хотя я был всего лишь подмастерьем у мистера Флетчера, люди приходили и обращались именно ко мне с просьбой починить колеса их экипажей, ибо похвальные отзывы о моей работе докатились до самого Буффало. И хотя денег у меня было совсем мало, мне стало ясно, что особенно теперь, когда моя матушка уехала от меня, если я буду усердно трудиться и удача мне улыбнется, да еще с благословения этого загадочного существа, которое зовется Бог, я смогу в один прекрасный день стать богатым человеком.

Я должен здесь признаться, ибо надеюсь, что это повествование о моем долгом пути к многоженству на самом деле откроет правду, пусть даже лишь мне самому, что я был не так уж опечален отъездом моей матушки в Кертланд. С того дня, как трагически рано умер мой отец, матушка всю свою жизнь полагала на то, чтобы с величием и достоинством нести свое вдовство. В тот день, когда она впервые встретила Бригама, на ней было пышное траурное платье, а в Кертланд она взяла сундучок с черной одеждой и скромными кружевами. Забота о матушке была для меня не очень тяжким, но все же бременем, ведь я был молодым человеком, стремившимся к таким вещам, к каким, по общему мнению, и стремятся молодые люди. Много было вечеров, когда я скорее предпочел бы остаться у кузнечного горна, с тяжелым фартуком на шее, перед пламенем, горячими бликами согревающим мне лицо, чем возвращаться домой к ужину и в строгом молчании есть тушеную баранину, а затем проводить долгие часы с матушкой в гостиной, составляя ей безмолвную компанию, пока она трудится над пяльцами.

Вот почему никто не мог бы более меня быть поражен глубиною моего одиночества после отъезда матушки или высотою моего душевного подъема, когда, два месяца спустя, пришло от нее письмо. «Мой добрый сын, — писала она, — я прочно обосновалась в Кертланде. Пророк Джозеф Смит окрестил меня в здешней реке — Шагрине. Не отнесись с презрением к своей матери. Я уже стара. Я страшилась смерти, пока не познакомилась со Святыми Последних дней. Они пообещали мне Блаженство в Жизни после Смерти. И я все еще питаю надежду встретиться там с тобою».