Мой хозяин наверняка повсюду разыскивал своего беглого раба, так что оставаться в отчем доме было небезопасно, и уж конечно, я оказался здесь вовсе не затем, чтобы предаться сентиментальным воспоминаниям. И разумеется, не для отдыха — хотя мое избитое тело и ныло буквально все, живот то и дело сводило, а голова, казалось, и вовсе отделялась от плеч.
В общем, как ни крути, а ничего хорошего я здесь не ждал.
Впрочем, выбора у меня не было. Попытка разыскать Сияющего Света и людей, которых я считал его сообщниками, едва не стоила мне жизни, в результате я чувствовал себя преданным и униженным. Теперь же я замыслил еще один план, ничуть не менее опасный, чем та авантюра, из которой я только-только вышел живым. Я намеревался разыскать своего старшего братца и бросить ему вызов — обвинить его в причастности к убийствам в Койоакане и потребовать от него правды обо всем, что касалось главного министра и колдунов, и выведать информацию, которую он до сих пор так тщательно скрывал от меня.
Показаться в его покоях во дворце я бы не отважился из-за боязни быть схваченным моим хозяином или его слугами. Поэтому оставалось только наведаться домой.
Я наблюдал за домом, когда щуплая старушка вышла из него выплеснуть в канал содержимое глиняного горшка. Волосы у нее были пепельно-серые, кожа словно из жеваной бумаги, а руки и ноги такие тонкие, что, казалось, дети могли бы оторвать их. В своей убогой одежонке, с прихрамывающей из-за распухших суставов походкой, она выглядела хрупкой и жалкой, хотя на самом деле таковой не была.
Она покосилась на меня и засеменила обратно во двор.
— Матушка!
— Чего тебе? — бросила она через плечо так, словно разговаривала с посторонним.
— Ты же узнала меня! — Я направился к ней.
Она обернулась, не останавливаясь.
— Узнала? — холодно ответила она. — Нет. Ты напоминаешь мне моего младшего сына, этого забулдыгу Яота. Но ты не можешь быть им. Он раб и служит у главного министра.
Слово «раб» она выплюнула изо рта, словно нечаянно попавшую туда муху, однако не предприняла ни одной попытки преградить мне путь к дому.
Остановившись на пороге, я спросил у нее, где мой отец.
— В Чапультепеке, вместе с твоими братьями. Их призвали на постройку акведука. Всех, кроме Льва, разумеется. Достойный, почетный труд!.. — Она не упустила случая напомнить мне о моем рабском положении и об утраченной возможности трудиться свободно. — Сегодня я их не жду. Повезло тебе, не так ли? — прибавила она с усмешкой.
Значит, с отцом я не увижусь и мне не придется выслушивать всех его обвинений. Я ощутил облегчение, даже не обиделся, когда мать сказала:
— Остатки лепешек они забрали сегодня утром, поэтому не надейся, что тебя здесь накормят.
— Яот! — Моя сестра Кецальшальсиуитль — «драгоценный нефрит» — изготавливала во дворе бумагу. — Ты зачем здесь?
— Спасибо за ласковый прием, — угрюмо отозвался я. — Я долго был в пути, знаешь ли, и мне нужно отдохнуть.
— От тебя пахнет блевотиной, и вид у тебя, как будто ты дрался. — Она картинно повела носом.
Я присел рядом с ней.
— Это долгая история, Нефрит. Только сейчас я очень устал, чтобы рассказывать.
Мать вышла из дома с медным зеркалом, висевшим в нем еще со времен моего детства, и миской густой маисовой каши атолли. Запах пищи напомнил мне о том, как старательно я опорожнил свой желудок несколько часов назад.
— Я собиралась дать это собакам, но раз уж ты пришел, то можешь поесть, — заявила мать. — Ведь вы, рабы, как я понимаю, не привыкли к деликатесам.
Я набросился на кашу, а сестра не преминула заметить:
— Надеюсь, с этим не случится то же, что и с твоей предыдущей едой? Или ты уже не можешь переваривать твердую пищу?
— Оставь этот разговор, Нефрит, — буркнул я сквозь набитый рот. — Я не пью уже много лет. — Про себя я подумал, что вино старика Доброго в счет не идет, поскольку им я лечился; и ядовитое зелье Туманного, насильно влитое в меня, разумеется, тоже не считалось.
И все же он залил в меня самое настоящее вино. Я до сих пор помнил, как от него потеплело в животе, только охоту к нему у меня теперь уже точно отбили навсегда. Меня замутило, и я поспешно отодвинул миску с кашей.
— Что такое? Тебе не нравится? — спросила мать.
— Не привык к простой домашней пище, — съязвила сестра. — Он же кормился лакомствами с хозяйского стола. А наша простецкая еда вызывает у него рвоту… Дай-ка ему зеркало, мама! Пусть полюбуется на себя, посмотрит, во что превратился!..
— Послушайте, да я просто наелся, не могу больше… — Я умолк, когда увидел свое отражение в зеркале.
Свои глаза с расширенными зрачками, бегающие из стороны в сторону, я все же признал, несмотря на сильно распухшие веки. Остальное было не мое — под глазами иссиня-черные круги, распухший переломанный нос, бесформенные уши и, по-видимому, совсем изуродованное тело под плащом, на которое я даже не отваживался взглянуть.
— Ну да, я не красавец, — признал я, когда обрел дар речи. — Ну да, я побывал в драке. Но она произошла не по моей вине!
— Удивляюсь, как ты еще помнишь что-то, — язвительно заметила сестра.
— А сама-то как выглядела, когда Амаштли в последний раз поколотил тебя? — огрызнулся я, теряя терпение. Мой зять и впрямь любил дать волю своим кулакам, как моя сестра своему языку.
— Ну хватит! — вмешалась мать, за долгие годы привыкшая разнимать нас. — Яот, ты же ведь не ради ссоры сюда пришел! Чего тебе надо?
— Мне надо поговорить со Львом.
Мать с сестрой переглянулись, потом мать с несвойственной ей вкрадчивостью произнесла:
— У тебя опять неприятности, не так ли? Это серьезно?
— Моя жизнь в опасности.
— О-о!.. Куда как серьезно! — снова съязвила сестра.
— Послушайте, вы поможете мне или нет?!
— Мы пошлем ему весточку, — сухо сказала мать. — А вот придет ли он, это уже другой вопрос. Он не любит тебя, Яот.
— Знаю.
— А ты пока отмылся бы. Попарься в баньке. Да, да, банька — это отличная мысль! Хоть на какое-то время скроешься с наших глаз!
Я посмотрел на крытую куполом баньку и представил себе, как, сняв свои грязные лохмотья, избавлюсь наконец от городской пыли и копоти в этом сладостном мире пара и чистой воды.
— А кто будет топить? — спросил я, с подозрением глядя на сестру.
— Я! — решительно ответила Нефрит. — Не беспокойся, протоплю как надо. Можешь мне поверить!
Сестра сдержала слово и растопила баню до красного жара.
— Может, мне зайти и отхлестать тебя веничком? — поинтересовалась она со злорадной улыбкой, когда я раздевался.
— Ну уж нет, спасибо.
Представив, как сестрица будет отхаживать меня связкой длинных прутьев, я передернулся. Кроме того, мне необходимо было собраться с мыслями. Ничто на свете так не освежает взгляда на жизнь, как хорошая парная баня. Там нельзя бегать, драться или ругаться — можно только думать.
Я размышлял о людях, с которыми познакомился начиная с праздника Поднятых Знамен. Их имена и лица всплывали перед моим мысленным взором.
Первым среди них был Сияющий Свет — любезный юноша, который, если верить его деду, успел освоить почти все земные пороки. Старик Добрый считал, что Сияющий Свет и Туманный состоят в любовной связи, но настолько ли сильно было влияние Туманного на юношу, чтобы убедить того расстаться со своим состоянием? И как сумел он заставить юного торговца преподнести в жертву богу войны какого-то замученного истощенного пленника и тем самым опозорить доброе имя всей своей семьи?
Эти мысли привели меня к Туманному. Я не мог представить его лицо, так как под вечным слоем сажи ничего нельзя было разобрать. Но в имени его достаточно было заменить первоначальный иероглиф, означающий «молодого человека», на «клубящийся туман», как все моментально становилось на свои места. Был ли он в действительности моим извечным соперником Тельпочтли? Если да, то выходило, что именно Тельпочтли прибрал к рукам деньги моего хозяина и Сияющего Света, состоял с Сияющим Светом в любовной связи, а теперь еще и держал его у себя в плену. Если увечья на мертвом теле из канала и на теле омовенного раба Сияющего Света наносились одной и той же рукой, значит, Тельпочтли держал у себя и остальных пропавших колдунов. Неужели все это было задумано только в ответ на историю столетней давности? Во мне зашевелилась какая-то детская обида — ведь в том, что случилось много лет назад, даже не было моей вины!
