Грейс вышел из машины и внимательно огляделся. Дождь не стихал. Вокруг ни души. Он открыл заднюю дверцу. Из салона на него угрюмо смотрел Смолбоун. Грейс сел рядом с ним и захлопнул дверцу.

Запах спиртного и сигарет, смешавшись с тошнотворным ароматом одеколона, сделался сильнее.

— Ты какого хрена хочешь?

Грейс беззаботно улыбнулся:

— Немного поболтать, Эмис. А потом, может быть, если мы достигнем понимания, я даже отпущу тебя без предъявления обвинения.

— Обвинения в чем?

— В нарушении условий освобождения. В оставлении хостела, где тебе положено находиться. В непредставлении отчета офицеру по надзору. Я, конечно, могу, если тебе так хочется, зачитать твои права и официально предъявить обвинение по обоим пунктам, и ты снова загремишь за решетку. Сколько дадут? Ну, лет пять, наверное. Устраивает такой вариант?

Смолбоун ответил не сразу. Грейс смотрел на него в упор, не сводя глаз. Постарел, подумал он. И заметно. Лицо, некогда мальчишески холодное, с тем выражением, что он видел в кино у молодчиков из гитлерюгенда, огрубело и покрылось морщинами, что случается со всеми заключенными и заядлыми курильщиками. Волосы выглядели на первый взгляд безупречно, но блондинистый блеск ушел, и теперь они тускло отливали рыжеватой краской. И только прежняя наглость и самоуверенность сочились изо всех пор.

— Я ничего такого не делал.

— Чего не делал?

— Того, что ты сказал.

— То есть не ты поцарапал машину моей хозяйки?

— Не я. Ты ошибаешься.

Грейс сжал кулаки, с трудом удерживая поднимающуюся из глубины злость. Теперь, когда они были рядом, ненависть к этому слизняку только усилилась.

— Почерк твой.

Смолбоун покачал головой:

— Думай как хочешь, Грейс, но, зная твою репутацию в городе, могу предположить, что я не единственный, кто не принадлежит к клубу твоих поклонников.

Грейс подался вперед и наклонился, так что их разделяли считаные дюймы.

— Двенадцать лет назад, после того как ты загремел в тюрьму, кто-то выжег у меня на лужайке почти те же самые слова. Так что даже не пытайся запираться, а то я рассержусь еще сильнее. Ладно?

Он отстранился. Смолбоун промолчал. Потом Грейс снова наклонился, так что носы их едва не касались.

— Тебя отпустили по особому разрешению. Ты свободный человек, Смолбоун, и можешь делать все, что хочешь. Но предупреждаю и повторять не стану. Если с моей хозяйкой или с ребенком, которого она носит, что-то случится — все равно что, — в тюрьму я тебя отправлять не стану, понял? Не стану потому, что разберусь с тобой сам, а когда закончу, все, что от тебя останется, поместится в спичечный коробок. Ты меня понял?

Не дожидаясь ответа, Грейс выбрался из машины, обошел ее сзади и с такой силой рванул дверцу, что пристегнутый к ней Смолбоун вылетел из салона и, болезненно хрюкнув, грохнулся спиной на землю.

— Ох, извини. Забыл, что ты держишься за дверцу. — Грейс наклонился и обшарил Смолбоуна еще раз. Убедившись в отсутствии второго телефона, он расстегнул наручники и рывком поднял недоростка. — Итак, мы друг друга поняли?

Смолбоун огляделся, всматриваясь в уже почти непроглядную тьму. Волосы у него намокли и спутались.

— Говорю же, это не я. Не трогал ее машину. И ничего об этом не знаю.

— Ну, если так, — с улыбкой сказал Грейс, — то тогда тебе и беспокоиться не о чем. Желаю приятной прогулки. Пока дойдешь, протрезвеешь.

— Эй, ты про что говоришь?

Грейс подошел к дверце с правой стороны, открыл и сел за руль.

— Ты же не оставишь меня здесь?

— Вообще-то да, оставлю.

Смолбоун похлопал себя по карманам.

— И телефон мой забрал!

— Не волнуйся, не пропадет. — Грейс захлопнул дверцу, заблокировал и повернул ключ зажигания.

Смолбоун ударил кулаком по крыше.

— Эй! — Он попытался было открыть левую переднюю дверцу.

Грейс немного опустил стекло.

— Заберешь телефон в полицейском участке… и зонтик тоже!

— Не оставляй меня здесь… пожалуйста. — Впервые за всю жизнь Смолбоун попытался говорить вежливо. — Хотя бы до города подбрось.

— Извини. Страховка не позволяет. Пассажиров возить запрещено, автомобиль может использоваться только в служебных целях. Такие уж законы. Облом.

Отъехав, он на секунду сбросил газ, посмотрел в зеркало заднего вида и получил удовольствие, увидев ковыляющего по траве человечка — одинокого и растерянного.

Если не считать одного-единственного раза — когда они с Эри, еще до рождения Сэмми, путешествовали по Уэльсу, — Гленн Брэнсон совсем не знал Кардифф и не очень хорошо представлял, где именно сейчас находится. Впрочем, отель был хороший, модный, и бар пока еще не закрылся. Он сидел за угловым столиком, рядом с Беллой Мой. Возбуждение после выступления на телевидении еще не улеглось, но постепенно уходило, и Гленн испытывал своего рода антиклимакс.

Захватив пригоршню орешков в экзотически окрашенной оболочке и похрустев ими с минуту, он потянулся за кружкой.

— Твое здоровье.

Белла подняла стакан с коктейлем «Космополитен».

Чокнулись.

— Ты просто звезда.

— Звезда — это ты, — с улыбкой возразила она.

На ней был темно-синий брючный костюм с белой блузкой и элегантные туфельки на высоком каблуке. Гленн хотел сказать, что она чудесно выглядит, но так и не собрался с духом, не зная, как Белла отреагирует на комплимент, но зная по прошлому опыту, что задеть ее совсем не трудно. К тому же, с грустью размышлял он, в сегодняшнем политкорректном мире самые невинные, но неверно истолкованные слова могут обернуться дисциплинарным трибуналом за сексуальное домогательство.

Но какое все-таки впечатляющее преображение из незаметной, серой мышки с вечно спутанными, неопределенного цвета волосами. Сегодня, с этой элегантной прической, она выглядела совершенно иначе, и Гленн поймал себя на том, что впервые видит в ней привлекательную женщину. На шее золотая цепочка с маленьким крестиком. Интересно, подумал он, насколько она религиозна? Странно, два года они работают вместе, а не знают друг о друге почти ничего.

— Нелегко, должно быть, когда мать в больнице.

Белла печально кивнула:

— Да. — Она пожала плечами, и в этом жесте, как ему показалось, сквозь грусть проступило что-то, что могло быть проблеском облегчения.

— Ты давно с ней?

— Десять лет. Я несколько лет жила отдельно, но потом отец слег с болезнью Паркинсона, а у мамы случился инфаркт, и она уже не могла за ним ухаживать, так что мне пришлось вернуться. Он умер, а я вроде как осталась — присматривать уже за ней.

— Это и есть преданность.

— Наверное. — Она снова печально улыбнулась.

Белла допила коктейль, и Гленн заказал для нее еще один. В голове уже приятно звенело. Ему было хорошо. Приятно все-таки провести время в хорошей компании. Да и, что уж скрытничать, ему понравилось выступать на телевидении. В прямом эфире! Двадцать минут назад позвонил Рой Грейс. Сказал, что посмотрел запись, поздравил — мол, отлично получилось, — несмотря даже на то, что он позаимствовал у шефа фразу насчет того, что труднее всего отыскать преступника, когда жертва не опознана.

Звонков после передачи поступило немало, но пока ничего такого, за что можно было бы зацепиться. Договорились о том, что утренний инструктаж Грейс проведет сам, чтобы им с Беллой не нужно было спешить и вставать ни свет ни заря.

Значит, можно не спешить, посидеть подольше, оттянуться. Вдалеке от Брайтона, впервые за долгое время не изводя себя мыслями об Эри и детишках. Он вдруг поймал себя на том, что смотрит на Беллу не как коллега, а как мужчина на первом свидании. И ему совсем не хотелось, чтобы этот вечер кончался. Мало того, он вдруг стал задаваться вопросом: а каково оно было бы, переспать с ней?

Они встретились взглядами. У нее были большие печальные глаза. Миленький нос. Ему нравилась ее изящная шея, но немного беспокоил крестик. Может быть, она скромница? И почему развелась? Надо бы узнать ее получше.