Действительно, приходилось иногда ловчить, так как если хоть что-то не съешь украдкой, останешься просто голодным. Ведь деловые встречи могли проходить и восемь, и десять часов, а совместные завтраки и обеды, устраиваемые в перерыве или после таких встреч, — вообще самые напряженные часы работы для переводчика.

Практика сажать переводчиков за стол продолжалась и при всех наших руководителях после Сталина.

А теперь вернемся в Вену, на обед в американской резиденции. Итак, по четыре человека от каждой делегации стоят в середине зала и ведут беседу, я бы сказал, ни о чем. Как это бывает в американских домах, перед тем как сесть за стол, присутствующие выпивают коктейль или аперитив. Брежневу никогда не нравился этот обычай, я уже говорил о реакции Леонида Ильича на его проявления. Он стал и здесь что-то недовольно бурчать. Посоветовал ему выпить виски с содовой и со льдом, коль скоро мы в гостях у американцев. Он согласился. Я обратился к стоящему наготове официанту. Тот быстро принес Брежневу полный бокал, а затем обслужил и всех остальных.

И тут случилось неожиданное. Брежнев, вместо того чтобы понемногу отпивать виски из бокала, вдруг, поднеся его ко рту, машинально сделал характерный рывок головой назад, сугубо по-русски, за которым последовал привычный большой глоток. И в горло Брежнева вместе с виски ненароком попал кубик льда. Брежнев начал давиться — лицо побагровело, он стал задыхаться. Наступила немая сцена: все буквально оцепенели, уставившись на него. Как положено в таких случаях, надо было резко хлопнуть его по спине. Но кто ж на это решится?! Кто осмелится? И я, стоя рядом, тоже ничего не мог предпринять. Леонид Ильич сделал несколько конвульсивных движений, длившихся не более нескольких секунд, хотя лично мне эти секунды показались чуть ли не вечностью, — и кусочек льда булькнул обратно в бокал. Брежнев скоро пришел в себя, но все мы пережили весьма неприятные мгновения.

Я знал, что никаких серьезных разговоров за столом быть не может, ожидаются только тосты. А застольную беседу поддерживать станет в основном Громыко и в какой-то степени, возможно, Устинов. Черненко вообще молчун. Брежнев не в том состоянии, чтобы вести полноценный разговор. Одним словом, когда всех пригласили к столу, я помог сесть Леониду Ильичу, другим, а сам ушел.

В приемном зале стояло несколько кресел, журнальный столик. Там я и расположился, обратив внимание, что рядом, на стене, висят фотографии памятной мне встречи Хрущева с Кеннеди, состоявшейся здесь же, в посольской резиденции.

С моего места было хорошо видно, что происходит за обеденным столом. В какой-то момент я заметил, как беспокойно стал озираться Громыко, пытаясь выяснить, где я. Поймав его взгляд, жестом руки и кивком дал понять, что нахожусь рядом и все в порядке.

Как я и предполагал, никакой серьезной оживленной беседы не было, и, разумеется, мой американский коллега с легкостью справлялся с переводом реплик, которыми обменивались за столом.

Кстати, американцы на свой обед не пригласили даже хозяина резиденции — посла США в Австрии, исходя, очевидно, из того, что к советско-американским отношениям тот касательства не имеет. Но посол должен был находиться где-то рядом, это же, в конце концов, его дом, хоть и служебный. И вот, смотрю, он устроился у того же журнального столика, поблизости от меня.

Мы с послом завели беседу — он оказался вполне приятным человеком. Я ему рассказал о нашей, советской, протокольной практике. Он выразил мне свое сочувствие, заметив также, что, по идее, в качестве хозяина дома и сам должен был бы сидеть за столом. Ну, словом, мы как бы поплакались друг другу и сошлись во мнениях. Затем он спросил:

— Вы, наверное, голодны?

Я, естественно, ответил утвердительно.

Тогда посол быстро распорядился, и нам принесли бутерброды, а заодно и по бокалу виски. Так мы и коротали время.

В конце обеда наступила череда тостов. Первым, по праву хозяина, речь держал Картер. Перед тем как произнести свой тост, он предложил, коль скоро обед проходит в узком составе, не вставать при провозглашении тостов, чтобы не утруждать Брежнева.

Когда Картер произнес последнюю фразу, то есть собственно тост, я подошел к Брежневу, остановился позади него и взялся за спинку свободного стула, чтобы поставить его поближе к Генсеку. Ведь поскольку он, как я понял, вставать не будет, переводчик не должен торчать столбом за его спиной. Но тут маршал Дмитрий Федорович Устинов, сидевший слева от Леонида Ильича, увидев меня, демонстративно отодвинулся вместе со своим стулом от Брежнева и сказал:

— Товарищ Суходрев, вдвигайтесь между нами, теперь ваша очередь работать.

И я, таким образом, оказался за столом. Брежнев, видимо, даже не заметил мое отсутствие и не понял, что до этого его все время переводил американец, сидевший за спиной Картера.

В приемном зале, на всякий случай, находилась еще и американская переводчица из Госдепартамента. Вот она, как, впрочем, и ее коллега, была свидетелем этой сцены.

На следующий день на очередном мероприятии, где присутствовали обе делегации, я встретил Билла Краймера, старшего группы американских переводчиков. Как я уже говорил, мы были с ним давно знакомы. Он мне сказал:

— Виктор, я слышал, что вы вчера выступили в защиту нашей чести и достоинства, отказавшись сесть за спиной своего руководителя. Так вот, я хочу вам выразить глубокую благодарность от имени всей нашей американской переводческой бригады.

Дело в том, что у них, в Госдепартаменте, существует порядок, при котором человек, получивший работу во внешнеполитическом ведомстве США в качестве переводчика, дальнейших продвижений по службе в этом ведомстве не имеет. То есть переводчиком он остается до ухода на пенсию, если, конечно, сам не пожелает уйти раньше, согласно условиям контракта. Другими словами, стать, к примеру, послом он уже не может. И отношение к переводчикам там соответствующее. В Госдепартаменте США на двери кабинета, где размещается группа русскоязычных переводчиков, висит листок с надписью: «Толмачи и прочая сволочь». Это известная цитата из указа Петра Великого, изданного им перед Азовским походом, один из пунктов которого гласит: «толмачи и прочая обозная сволочь» должны идти в самом конце обоза, дабы «видом своим унылым грусть на войска не наводить».

Скажу сразу, что у нас, в МИДе, никогда такого отношения не было. Переводчик — тот же дипломат, такой же ответственный сотрудник МИДа. Могу свидетельствовать, что у нас переводчиков за их тяжелый труд даже быстрее продвигали по службе, чем тех, кто служил чиновником в Департаменте. Ряд наших послов начинали свою карьеру с переводческой работы. Это относится и к Трояновскому, и к бывшему послу во Франции и в Польше Николаю Афанасьевскому, бывшему послу в Эстонии Алексею Глухову, моему большому другу, и многим другим. Примеров достаточно.

На следующий день был назначен обед уже в резиденции нашего посла в Вене. И сотрудник протокольного отдела, с которым у меня сложились добрые, дружеские отношения, помня о вчерашней истории, сказал мне:

— Ну я на них сегодня отыграюсь! — И стал звонить американцам, требуя, чтобы они назвали фамилию их переводчика, который будет присутствовать на обеде. Американцы отмахивались: мол, какая разница, ну приедет какой-нибудь — «их у нас пятеро», вот один из них и будет.

Однако наш протокольщик продолжал им звонить, причем всякий раз объяснял, что мы обязательно должны знать фамилию, ибо она будет указана на настольной табличке, а также в схеме рассадки, всегда в таких случаях выставляющейся у входа.

Словом, он их «дожал». Американцы вынуждены были заранее назвать фамилию. А я должен с гордостью сказать, что наша протокольная служба в данном случае оказалась намного прогрессивнее и человечнее американской с ее бездушным отношением к переводчикам. Хотя подобное со стороны американцев проявлялось далеко не всегда. Именно поэтому меня тогда и удивил столь странный порядок.

Между прочим, у нас гости и хозяева рассаживались через одного, что способствовало более оживленному течению застольной беседы.