Из Петербурга наконец прибыла осадная артиллерия, и 30 июля, в воскресенье, началась бомбардировка крепости. На восьмой день после начала ее Огильви, велев приостановить стрельбу, послал в крепость к коменданту Горну барабанщика и плененного коменданта Скитте:

— Засвидетельствуйте ему, как русские обошлись с вашим гарнизоном. И предложте сложить оружие и не проливать напрасной крови.

Но Горн, узнав, кто к нему пожаловал парламентером, отвечал, что он не желает видеться с трусом и предателем. А в записке, переданной Огильви, написал: «Я сдам город только по приказу короля. Будьте вы все прокляты. Горн».

Огильви приказал возобновить бомбардировку, и еще два дня шел сильнейший обстрел города.

В ночь на 9 августа у Петра собрался военный совет, на котором было принято решение о начале штурма. Ночью же солдатам были розданы штурмовые лестницы, священники отслужили молебен.

И ранним утром по сигналу — пять выстрелов из мортиры — русские пошли на приступ. Шведы защищались с особым ожесточением, сами взорвали подкоп вместе с людьми, скатывали со стен на атакующих бревна и бочки.

Преображенцы первыми оказались на бастионе Гонор, опрокинули шведов, расчистив путь другим атакующим колоннам.

Шведы отступили в Старый город, затворив за собой ворота. Но комендант, наконец поняв, что все пропало, трахнул кулаком по барабану, крикнув барабанщику:

— Бей шамад, скотина!

Но солдаты, опьяненные битвой, или не услышали, или не захотели слышать барабан, умолявший их остановиться. Горн надеялся получить капитуляцию и умилостивить этим противника.

Русские разломали ворота Старого города и погнали шведов до замка Иван-города, куда едва не ворвались на плечах отступающих. Разгоряченные битвой, ожесточенные бессмысленным сопротивлением гарнизона, они бросились грабить и убивать всех подряд, никого не щадя — ни женщин, ни детей, ни стариков.

Петр I вместе с Огильви въехал в город и был возмущен творящимся там. Он соскочил с коня и кинулся в гущу людей, крича:

— Прекратить! Прекратить! — Выхватил шпагу и проткнул ею солдата, волочившего за волосы женщину.

— Царь, царь… — прошелестело в толпе, и это подействовало отрезвляюще на солдат.

Петр вошел в первый же дом и, увидев, как там испуганно шарахнулись по углам люди при виде его окровавленной шпаги, бросил оружие на стол, сказав:

— Не бойтесь, это не шведская, это русская кровь. — Обернулся к Огильви, приказал: — Вели привести ко мне этого сукиного сына Горна.

Когда солдаты ввели бледного коменданта, Петр быстро подошел к нему и тяжелой ладонью влепил звонкую пощечину.

— Мерзавец! Из-за тебя пострадали ни в чем не повинные люди. Мне пришлось убить своего солдата. Оковать его — и в тюрьму.

Шереметеву, прибывшему под Нарву перед самым штурмом и уже не принявшему участия в нем, Петр сказал:

— Благодари викторию, кавалер, а то быть бы тебе под кригсрехтом.

— Но, государь… — хотел оправдаться Борис Петрович.

— Молчи. Здесь оправданием могла бы служить только смерть.

Теперь оставался в руках шведов Иван-город. Огильви приказал плененному Горну:

— Извольте, генерал, приказать вашим людям сдать Иван-город по-доброму, чтоб не допустить повторения резни.

Горн, у которого все еще горела щека от царской оплеухи, написал коменданту Иван-города приказ капитулировать.

С этим приказом к Иван-городу отправился русский офицер в сопровождении барабанщика. Комендант, прочтя письмо, отвечал:

— Генерал Горн — пленник, приказывать мне не может. А мы решили защищаться до последней капли крови.

Коменданту было передано заявление от русских:

— Если вы не сдадите крепость, то все пленные, взятые в Нарве, и жители от мала до велика будут уничтожены.

Комендант отвечал:

— Царь волен делать, что ему угодно. Но я почитаю позором сдавать крепость по первому требованию. Она поручена мне королем для защиты, а не для сдачи. Но если будут предложены выгодные условия, мы подумаем о капитуляции.

— Каковы ваши условия? — было спрошено от командующего.

— Я должен посоветоваться с гарнизоном.

Комендант собрал офицеров гарнизона:

— Господа, что будем делать?

Офицеры в один голос твердили:

— Надо покориться, иначе гарнизон погибнет от голода.

Было решено назавтра, 15 августа, начать переговоры об условиях сдачи, но к крепости никто не шел.

— В чем дело? — тревожился комендант.

— Русские празднуют победу, — отвечали приворотные сторожа.

И действительно, Петр торжественно объявил Меншикова комендантом города, предоставив ему для жительства лучший дом в крепости. К этому дому была привезена новенькая мортира, ни разу не стрелявшая, в ней заткнули запальное отверстие, и сам Петр доверху наполнил ее вином и, черпая ковшом, разливал по чаркам офицерам, говоря каждому:

— Спасибо, братец. За победу!

Перепившиеся офицеры наливали еще и орали хором:

— Здоровье государя!

Так в тот день и не дождались осажденные в Иван-городе парламентера. Он пришел на следующий день и продиктовал условия:

— Коменданту и гарнизону и всем жителям, женщинам с детьми, будет позволено удалиться немедленно в Ревель. Гарнизон выходит без оружия, без музыки и без знамен и отправляется туда же, в Ревель или Выборг.

Победители сдержали слово. Гарнизон и жители ушли частью сушей, а частью отплыли на шнявах. И едва крепость очистилась от шведов, как по приказанию нового коменданта графа Меншикова были выставлены на ее бастионах русские караулы. Нарва и Иван-город вновь стали российскими.

Через десять дней после взятия Нарвы в русский лагерь прибыл посланец Августа II, генерал-майор Карлович. И, несмотря на то что он привез из Польши нерадостные вести (союзник Август вынужден оставить Варшаву и уж готов был отступиться от польской короны), царь встретил посланца в самом веселом расположении духа. Лично объехал с ним крепость, рассказывая подробно, как атаковали и брали ее. Приказал адъютанту сводить гостя в тюрьму и показать ему плененных комендантов Дерпта и Нарвы. Нет, не ради хвастовства показывал он все это саксонцу, а ради ободрения сникшего союзника.

— Как видите, генерал, шведов можно бить, и вельми успешно. Но моему брату Августу надо в конце концов склонить на свою сторону поляков.

— Сделать это трудно, ваше величество.

— Почему?

— Потому что на Украине некий полковник Палий восстал против поляков ^{178} . А это отбивает поляков от вашей стороны. Палий-то русский подданный.

— Я велю гетману Мазепе арестовать этого полковника.

— Хорошо бы, ваше величество. Тогда бы нам было легче наклонять поляков к войне против Швеции.

— Я ныне же отправлю приказ гетману на арест Палия.

— Потом, ваше величество, надо полякам что-то посулить в награду.

— Что, например?

— Ну, скажем, часть Лифляндии.

— Если они действительно станут воевать на нашей стороне, а не бросаться из стороны в сторону, я уступлю им лифляндские города и крепости. Они, считай, уже большей частью в моих руках.

Не все были довольны уступчивостью царя. Даже Меншиков ночью зудел недовольно:

— Вот те раз, мин херц, мы воюем, города берем, а полякам задарма их.

— Не задарма, Данилыч, не задарма. Нам важно, чтоб Карл завяз в Польше как можно дольше. Понимаешь? Чтоб мы успели укрепиться в Ингрии, флот построить. Без флота Петербург уязвим. Эвон шведы так и реют возле Кроншлота ^{179} .

— Но это надо в договоре оговорить, что Лифляндию получат лишь за участие в войне.

— Обязательно, Алексаха, обязательно.

Через два дня был заключен новый договор, по которому Россия обязалась содействовать прекращению восстания Палия и возвращению Польше занятых им городов. Все города Лифляндии Россия уступает Речи Посполитой, если последняя выступит против шведской агрессии. В помощь ей будет направлен 12-тысячный корпус регулярной армии. Кроме того, Россия брала обязательство ежегодно в течение войны выделять 200 тысяч рублей на содержание армии Речи Посполитой в 48 тысяч человек.