Однако 1000 год — это только начало. Внешний вид земель этого времени был результатом пяти веков демографического спада и упадка экономики. И поэтому нас не должна удивлять картина, нарисованная Марком Блоком в его книге «Характерные черты французской аграрной истории»: «…вокруг обжитого места — горстки домов — земля с истощенной почвой; между подобными оазисами — обширные пространства, которых никогда не касался плуг. <…> В основе общества X и XI веков лежали робкие попытки освоения земли; это общество состояло из разбросанных звеньев, и составлявшие их группы людей, сами по себе весьма небольшие, жили, к тому же, далеко друг от друга». А между этими группами людей, особенно на западном побережье и в континентальных землях, по большей части находились леса.

То, что пишет Марк Блок, абсолютно справедливо в отношении Франции, разве что за исключением средиземноморского побережья, где условия менее благоприятствовали разрастанию больших лиственных лесов. Это в еще большей степени справедливо для германских территорий, огромные пространства которых были покрыты девственными лесами. Короче говоря, если сегодня леса — это всего лишь вкрапления, разбросанные здесь и там среди обработанной земли и городских владений, то в описываемые нами времена все было наоборот. Люди той эпохи жили на лесных прогалинах. Чтобы попасть из одного места в другое, надо было пройти через лес.    

И, как это точно отметил Роже Дион [38], леса с незапамятных времен формировали линию границ. Труднопроходимые, они играли для местного населения роль защитного заграждения, так называемой «no man's land» [39], способной сдерживать или отвращать более или менее враждебные действия соседей. Еще во времена 1000 года леса, обрамлявшие Маас по обоим его берегам, одновременно отделяли земли короля Роберта Благочестивого от Германской империи. Внутри Франции, как отмечает Шарль Игуне [40], «на стыке Турени к Анжу, с одной стороны, и Пуату, с другой, необработанная и покрытая лесами территория образовывала настоящую границу, разделявшую Нейстрию (Северную Францию) и Аквитанию» [41].

В дальнейшем мы увидим, что люди того времени получали от леса многие важные средства существования. Мы даже увидим, что они весьма неправильно пользовались этими ресурсами и наносили небольшим лесам серьезный ущерб. Но наиболее мощные лесные массивы оставались в своих глубинах нетронутыми. И эти огромные леса, населенные неведомыми зверями и служившие убежищем или оплотом опасным людям — сразу приходят на ум те, кого в Англии после нормандского завоевания называли outlaw [42], — эти леса, через которые были проложены лишь неверные тропы, хранили тайны и беспокоили воображение.

Согласно научной истории климата, для которой анализ ископаемых растений представляет собой лишь один из многих методов (обстоятельный обзор достижений этой науки можно найти в недавно вышедшей книге Эмманоэля Ле Руа Ладюри [43]), эпоха 1000 года относится к «периоду потепления» и даже к наивысшей точке этого периода. Мнению ученых исследователей стоит поверить, однако не стоит воображать, будто люди той эпохи считали, что живут под благодатным небом…

И Рауль Глабер, и Адемар из Шабана, и другие авторы описывают совсем не благоприятные климатические условия. Заявить, что они преувеличивали ради удовольствия создать яркое литературное произведение, значит пытаться слишком легко отделаться от их свидетельств. Впрочем, такой подход, к счастью, отошел в прошлое. И если, действительно, объективность этих авторов зачастую уступает место тенденции освещать многие вопросы в возвышенном духе великих примеров латинской древности, то в данном конкретном случае этот аргумент смысла не имеет: авторы, жившие на побережье Средиземного моря в эпоху Римской Республики и во времена Августа, никогда не жаловались на климатические условия.

Среднегодовая температура воздуха могла значительно повыситься, но это явление вполне совместимо с любыми капризами климата. Другие научные методы — в первую очередь, измерение годичных колец в стволах ископаемых деревьев, — позволили вычислить ежегодный уровень «осадков» — дождя, снега: согласно этим данным, уровень осадков, в отличие от температуры, подвержен более частым изменениям, очень чувствителен к внешним условиям и весьма неравномерен. Таким образом, данные, полученные при изучении ископаемых растений, ни в коей мере не мешают верить высказываниям современников, отмечавших в своих записях, какова была в то время погода.

Вот что можно найти в этих записях.

В 987 году в Лотарингии и Рейнской области обильные осенние дожди и наводнения затопили дороги, погубили множество скота и практически уничтожили урожай. На следующий год, по крайней мере в районе Лана, стояла убийственная жара, а после нее воды небесные, низвергнувшись вниз, погубили часть армии короля Франции Гуго Капета. В 990 году в Северной Франции, Рейнской области и Южной Италии были отмечены слишком засушливая весна, бурное лето и нездоровая осень. Осенью 992 года из-за тяжелых погодных условий погиб урожай в Германии (где два раза наблюдалось северное сияние — 30 октября и 26 декабря) и в Италии. Потом наступила холодная зима, которая продлилась до самого апреля и уступила место жаркому и страшно засушливому лету. Следующая зима, очень ранняя, была невероятно морозной, снежной и показалась бесконечной как жителям Франции (в том числе Аквитании), так и жителям Германии. После нескольких лет передышки в 998 году последовали новые капризы погоды на севере Германии, а в июле в районах от Эльбы до устья Рейна ощущались подземные толчки.

Любопытно, что ничего подобного не встречается в описаниях 1000 года и двух последующих лет, но уже в 1003 году отмечается ужасное половодье на Луаре. Через год или два в Аквитании наступила «губительная засуха», а затем «чрезвычайно обильные дожди». В течение трех ночей Вьенна в Лиможе разлилась на две мили в округе. Затем — полное молчание источников вплоть до 1031 года: в этом году разлилась Луара и урожай стал жертвой насекомых, которых автор, знакомый с Ветхим Заветом, называет саранчой, отождествляя их с насекомыми, опустошившими Египет во времена Исхода.

Похоже, этот второй трехлетний период подводит нас к тысячелетию со дня Страстей Христовых. В июле 1032 года монахи монастыря святого Бенедикта на Луаре писали о разрушительных дождях, а в последующие месяцы наступила еще более суровая непогода. Рауль Глабер, находившийся в это время в Бургундии — в монастыре Сен-Бенинь в Дижоне, а может быть, уже в Клюни, — смотрел дальше других как во времени, так и в пространстве. Объединив в своем описании эти три ужасных года, он подводит итог: атмосферные явления были столь неблагоприятны, что трудно было найти подходящее время для сева, а из-за наводнений «не было возможности снимать урожай». Если верить ему, то это бедствие «…вначале объявилось на Востоке. Голод опустошил Грецию, перекинулся в Италию; проникнув оттуда в Галлию, бедствие затем настигло все племена, населяющие Англию». Маршрут слишком точно прослежен, чтобы не принимать его всерьез: бич непогоды, должно быть, обрушился на очень большие территории Европы и Ближнего Востока.    

Конечно, в любые времена случались подобные бедствия. Но в X и XI веках они, как гром среди ясного неба поразили людей, у которых не было никаких средств им противодействовать. Разливы рек практически означали наводнение, плохо или вовсе не осушаемые почвы удерживали после обильных дождей невероятное количество влаги, не было также никаких методов ирригации, помогающих противостоять засухе.