Таковы истоки математической теории музыки, которая, должно быть, дошла до средневековых мыслителей благодаря трактату «De musica» [172]* Боэция. Согласно рассказу Ришера, Герберт «установил последовательность тонов на монокорде» — инструменте, на котором можно было произвольно менять длину одной струны при помощи подставки. «Он различал их созвучия или симфонические объединения [173]по тонам и полутонам ‹…› и посредством соответствующей классификации звуков по различным тонам он расширил совершенное знание этой науки».

В музыкальной теории Герберт придерживался взглядов Боэция. Живший вскоре после него Гвидо, монах из Ареццо, возможно, француз по происхождению (он родился в окрестностях Парижа и воспитывался в аббатстве Сен-Мор-де-Фоссе), дал имена нотам гаммы, которые мы используем до сих пор. Ut, re, mi, fa, sol, la, si были первыми слогами каждой из семи строк гимна, посвященного святому Иоанну [174]. До этой весьма полезной реформы ноты обозначались буквами алфавита. Однако эти слоги, которым было уготовано столь прекрасное будущее, поначалу давали лишь относительное обозначение нот: с какой бы ноты ни начиналась гамма, ее начинали с ut. Обозначение абсолютной высоты — в тех пределах, в которых ее можно установить, не зная диапазона, — еще долгое время передавалось традиционными буквами.    

Однако следует оговорить, что музыканты-певчие не знали теории музыки, да она им и не была особенно нужна. Певчие и монахи хора обучались при помощи упражнений, вырабатывали конкретное чувство мелодии. Музыкальная нотация, которой они располагали, так называемые «невмы» [175], знаки, также заимствованные у греков, не представляли собой зрительного образа высоты звука (в отличие от наших нот, расположенных друг над другом на пяти линейках). Память, возможно, помогала певчим куда больше, нежели ноты. Идея нотного стана впервые была предложена тем же Гвидо из Ареццо.    

Переписка Герберта свидетельствует о том, что он сам строил и руководил строительством органов. Таким образом, как в арифметике он конкретизировал знания, усовершенствовав абак, так и в музыке он не удовлетворялся одной теорией.    

Что касается геометрии, то до нас дошел трактат по этой науке, написанный самим Гербертом. Он иногда цитирует в нем греческих авторов. Однако он не знал их языка. Скорее всего, он познакомился с их трудами только по рукописи, находившейся в то время в аббатстве Боббио и также сохранившейся до наших дней. Эта работа, скорее практическая, чем теоретическая, была создана для римских землемеров. Расчет площадей поверхностей в ней не всегда точен, хотя именно этому вопросу в основном и посвящен трактат.    

Остается астрономия. Ришер пишет: «Необходимо сказать, с каким пылом он изучал астрономию, чтобы читатель хорошо уяснил себе, какова была мудрость этого человека и сколь полезна вообще эта наука». Ранее в этой книге мы уже встречались с тремя сферами, сконструированными Гербертом, чтобы явить взору учеников материальный образ мироздания, представлявшегося, как мы помним, в виде сферы с Землей в центре, и движения небесных тел. Сколь интересными и полезными ни были эти модели, они всего лишь иллюстрировали астрономические представления, унаследованные от античности. Правда, в большинстве монастырей об этих представлениях не имели понятия, однако они были сохранены в тех учебных центрах, которые в большей степени ценили мирские книги.    

Из трех наук, не входивших в свободные искусства, — медицины, права и богословия, — Герберт хорошо знал лишь две последние. Он был изощрен в каноническом праве и охотно передавал свои знания ученикам. Что касается гражданского права, то, похоже, он не обучал ему; в его времена эта отрасль юридической науки еще находилась в стадии младенчества. Обширные своды законов Юстиниана: Дигеста, Кодексы и Институции, — были обнаружены значительно позднее. В отсутствие этих образцов римского права, которые ревностно изучались в Италии и во Франции, в особенности в Орлеане, «законниками» последующих столетий, единственную основу гражданского права составляли местные обычаи, мало подходившие для теоретического изучения. Правда, Жан де Вандевьер, аббат монастыря Горзе в Лотарингии, по словам его биографа, «слово в слово знал все светские законы». Очевидно, здесь речь идет об эдиктах императора Оттона, поскольку Лотарингия входила в состав Империи. У Капетингов же практически не было кодифицированных законов, действовавших во всем королевстве, и вполне понятно, почему в Реймсе, где было ни к чему изучать германские законы, было практически не на чем строить изучение гражданского права.    

Богословие предоставляло бесконечную пищу для удовлетворения интеллектуального голода Герберта и его учеников. Вместе с тем не похоже, чтобы в Реймсе оно вызывало такую же неодолимую страсть, которая позже составила славу и несчастье Парижского университета [176]. Из теологических трудов нашего учителя богословия следует выделить весьма интересный трактат «О теле и крови Христовых». Впрочем, возможно, это сочинение на самом деле не принадлежит ему, но лишь подписано его именем. Ереси, порождаемые рискованными интерпретациями догм, не были отличительной чертой интересующего нас времени. Те ереси, что были разоблачены в Орлеане и привели к гибели на костре Эрбера и Лизуа, а также их учеников, были, как мы видели, ересями совсем другого рода.    

Герберт понимал, что недостаточно знает медицину. У него было несколько трактатов, посвященных этой науке, и он их, несомненно, прочел, однако он не владел искусством лечения. В этой области блистал Ришер, или, во всяком случае, создавал о себе такую славу. Так или иначе, Ришер интересовался медициной. Мы видели, как он поехал в Шартр, чтобы прочесть «Афоризмы» Гиппократа. В своей летописи он не упоминает ни об одной смерти без того, чтобы описать ее клиническую картину. Например, король Лотарь, «пораженный приступом того недуга, который врачи именуют коликами, скончался в своей постели». «Он жаловался на то, что справа, чуть выше интимного места, чувствует нестерпимую боль. Он также ощущал жестокие боли от пупа до селезенки вплоть до левого паха, и даже в заднем проходе. Почки и кишечник также были поражены в немалой степени. У него были постоянные позывы и кровавый стул. Временами его голос становился совершенно глухим, его бросало в холод от лихорадки. В кишечнике было слышно рычание. Его постоянно тошнило. Он безуспешно пытался вызвать рвоту, его живот был напряжен, а в желудке ощущалось жжение». Похоже, что в этих симптомах можно распознать аппендицит и его естественное следствие — перитонит.    

Король Людовик V умер «на летней охоте» в результате падения с лошади. «Он ощущал сильную боль в печени, и, поскольку кровь, как утверждают врачи, сосредоточена в печени, то сотрясение, полученное печенью при ударе, заставило кровь излиться в кровяное русло. Эта кровь обильно текла у него из носа и изо рта. Грудь его трепетала от постоянной боли, и все тело было охвачено нестерпимым жаром».    

А вот как умер Эд I, граф Шартрский, непокорный вассал Гуго Капета: «Изменение погоды вызвало у него избыточность соков, и он заболел болезнью, которую врачи называют жабою. Эта болезнь сосредотачивается внутри горла и происходит из катаральной жидкости; при этом иногда она доходит до челюстей и щек, а иногда до груди и легких, образуя весьма болезненную опухоль. Эти области распухают и становятся горячими с первого же дня, а на третий пациент умирает. Итак, Эд заболел этой болезнью; во всем горле он чувствовал нестерпимую боль. Его кровь пылала, и речь стала прерывистой. В верхней части головы эта боль не ощущалась, но она охватила всю утробу и жестоко терзала легкие и печень».