Доказательством этому служит рукопись, написанная между 965 и 975 годами английским монахом-бенедиктинцем Этельуолдом, который рекомендует своим братьям по религии следовать примеру французских церквей и особенно Флёри-на-Луаре, чтобы «укрепить веру неграмотного простонародья и неофитов». Он подробно описывает, как можно изобразить положение во гроб и воскресение.    

Вечером в Страстную пятницу два диакона подходят к алтарю, неся завернутый в плащаницу крест, изображающий распятого Христа в погребальных пеленах. Они помещают его в углубление алтаря, которое символизирует гробницу. На рассвете в день Пасхи один из монахов, одетый в стихарь, с пальмовой ветвью в руке садится подле алтаря. Трое других подходят к нему, неся благовония, и делают вид, будто ищут что-то. Как вы догадываетесь, это — блаженные жены-мироносицы, пришедшие умастить тело Иисуса и встретившие ангела. Между ними завязывается известный всем разговор на латинском языке: «Кого вы ищете?» — «Иисуса из Назарета». — «Его здесь нет…» После того как три жены поют хорал «Аллилуйя, Господь воскрес!», ангел раскрывает гробницу, и все видят пелены, брошенные воскресшим Иисусом. Жены-мироносицы развертывают их и показывают присутствующим. Все заканчивается гимном «Te Deum laudamus» [117], который запевает аббат.

Речь здесь идет о том, что историки театра — и в частности дорогой моему сердцу и оплакиваемый мною Гюстав Коэн, которому эти строки обязаны своим появлением на свет, — называют литургическим представлением (литургической драмой). Это был зародыш сценического изображения Страстей и Воскресения, которые, все совершенствуясь, в последние века Средневековья превратились в пышные «мистерии», состоявшие из 30-40 тысяч стихов. В этом отношении 1000 год — всего лишь время, когда занималась заря будущих спектаклей такого рода.    

Театрализованные изображения Рождества и Крещения упоминаются в источниках, относящихся к несколько более позднему времени, и поэтому мы видим их на более высокой стадии развития. В одном из текстов XI века, сохранившемся в монастыре Линзен в Лимбурге, описываются знамение пастухам, пришествие волхвов, которых Ирод бросает в темницу, но которые выходят оттуда и относят свои дары Божественному Младенцу, а затем, предупрежденные ангелом, возвращаются по другой дороге. Чтение пророчеств Ветхого Завета, возвещающих о приходе Мессии, уступало место живописному действу, в котором можно было увидеть Моисея с рожками и бородой, несущего скрижали Закона; Аввакума, грызущего коренья; Елизавету, мать Иоанна Крестителя, — эту роль, конечно же, исполнял священнослужитель, однако по всем признакам можно было понять, что Елизавета беременна. Здесь был и Валаам верхом на ослице, которую изображал человек с длинными ушами на голове, стоящий на четвереньках и покрытый мохнатой шкурой. Эта ослица, как и должно быть согласно Библии, владела человеческой речью, однако говорила на латинском языке… Возможно, в 1000 году изображались также чудеса святого Бенедикта, Воскрешение Лазаря и Обращение святого Петра, — тогда эти спектакли были предтечами аналогичных действ несколько более позднего времени, латинский текст которых сохранился. Можно предположить, что неграмотные зрители по самой игре актеров в целом угадывали смысл, даже если спектакль не сопровождался комментарием на их родном языке.    

Для людей, не знавших ни кино, ни телевидения, эти праздники и их драматические представления были единственной возможностью развлечься. Видимо, той же цели служили песни и фокусы «жонглеров», о которых речь пойдет в другой главе. Если вспомнить, какое влияние на общественное сознание оказывают современные средства массовой информации, то легко можно представить себе, какое реальное место могла занимать в душах простого народа религия, которая столькими звуками, движением, светом и красками скрашивала серую будничность их обычной жизни.    

Еще большее благодеяние Церковь оказывала обществу в тех случаях, когда она находила средства против военных бедствий. В той мере — слишком ограниченной, — в какой ей это удавалось, она действительно вносила изменения в повседневную жизнь сельских жителей.    

Как мы видели на первых страницах этой книги, Мишле считал причиной того, что он называет мирным установлениями, добрую волю сеньоров Лиможа, напуганных эпидемией чумы в 997 году. Хотя эти сеньоры, судя по источникам, еще не приняли в то время, вопреки Мишле, конкретных установлений, названных чуть позже «миром Господним» и «перемирием во имя Бога», он все же не ошибся, почувствовав пробуждение духа сопротивления непрерывным войнам.    

К 990 году, то есть еще до заключения лимузенскими сеньорами «договора о мире и справедливости» (который, как мы уже видели, они не особенно соблюдали), а другой части Аквитании, в Пюи, епископ Ги Анжуйский созвал нескольких прелатов южных провинций; результатом этой встречи явилось очень важное обращение, адресованное всем правоверным христианам: «Пусть отныне во всех епископствах и графствах никто не врывается силою в церкви; пусть никто не угоняет коней, не крадет птицу, быков, коров, ослов и ослиц с их ношей, баранов, как и свиней. Пусть никто не уводит людей на строительство или осаду замков, если эти люди не живут на принадлежащей ему земле, в его вотчине, в его бенефиции [118]. Пусть духовные лица не носят мирского оружия, пусть никто не причиняет вреда монахам или их товарищам, путешествующим безоружными. Пусть только епископы и архидиаконы, которым не выплатили подати, имеют на это право. Пусть никто не задерживает крестьянина или крестьянку, чтобы принудить их заплатить выкуп». Всех верующих призывали собраться на специальную ассамблею в середине октября, для того чтобы пообещать не нарушать эти запреты. И они собрались, дворяне и крестьяне, но, как ни странно, ни те, ни другие не обнаруживали особого энтузиазма. Только присутствие войск двоих племянников епископа подтолкнуло их к тому, чтобы решиться дать требуемое обещание. Дух Лиможа еще не витал в воздухе, даже в Пуатье, где как раз в 1000 году консилиум постановил, что любая ссора по поводу присвоения имущества должна быть разрешена по справедливости: источник не сообщает нам, как отреагировали на это заинтересованные лица.    

Мирное движение смогло набрать силу несколько позже. Заслуга в этом принадлежит Роберту Благочестивому, который сумел сделать Церковь Франции своей союзницей ради блага королевства. Он способствовал проведению ассамблей мира, проводил их и в своем домене, в Орлеане, и в Вердене-на-Соне, маленьком бургундском городке, завоеванном им незадолго до этого. В 1024 году, опять же в Бургундии, он созвал в Эри большую всеобщую ассамблею. На нее из всех областей Франции съехались священники, аббаты, сеньоры, крестьяне. Многочисленные реликвии, свезенные туда издалека по случаю этого события, вызвали немало чудес. Энтузиазм достиг своей наивысшей точки. С тех пор ассамблеи мира много раз проводились в разных районах королевства; почти каждый диоцез провел свою ассамблею.    

Договора, заключавшиеся на этих ассамблеях, сильно отличались друг от друга в деталях. Простоты ради можно сказать, что все они стремились ограничить войны как в плане числа втягиваемых в них людей, так и в плане времени. «Мир Господень» обязывал воюющие стороны щадить бедняков, слабых, женщин, людей Церкви и их имущество; «Перемирие во имя Бога» запрещало военные столкновения с пятницы по воскресенье, в Великий пост и некоторые другие литургические периоды. Большего нельзя было требовать от общества, естественным порождением которого была война. Даже если не удавалось достичь и этого скромного идеала, военные столкновения становились все же более редкими, а главное — совершалось меньше жестокостей по отношению к простому народу. Воины впервые почувствовали свой долг перед государством: они еще могли обнажать меч, но уже поклялись на святых реликвиях не размахивать им без нужды направо и налево. Эта клятва положила начало рождению благородных шевалье будущих веков.