Если даже говорить только о территории Франции, то там можно найти много мест, названия которых этимологически связаны с именами Белена и Гаргана. В зависимости от фонетических особенностей местных говоров, эти названия звучат как Балан, Блезм, Бельфэ (дерево Беля), Монтбелер (гора Беля), Бален, Блэн, Баллон, Корблен (камень Белена), Бленвиль (город Белена), Бельмонт, Монтбель… Вспомним также, что существовали древние галльские крепости Горгобина и Герговия; Геранда, замок Горгон, реки Горганна, Горгонна, Гаргонна, Гаргонда; возвышенности Гаргатта, Жаржатта… Нередко оба имени соседствовали, и — что, возможно, даже более важно, — неподалеку от мест, имена которых были связаны с Беленом, до сих пор рассказывают — или совсем недавно рассказывали — народные легенды, герой которых — великан, и имя его чаще всего Гаргантюа.    

Маловероятно, чтобы образы этих Гаргантюа были подсказаны крестьянам чтением Рабле [111]. Кроме того, бессмертный кюре из Медона не сам придумал это имя. В От-Виенне сохранилась запись 1471 года о некоем «Гаргантюасе» во плоти. Незадолго до Рабле Шарль Биллон, родившийся в деревне подле Иссудена, первым в литературе издал «Великие и невероятные хроники об огромном великане Гаргантюа». Это прекрасно понимала Жорж Санд, когда упоминала легенды о Гаргантюа, которые сама слышала в своем уголке в Берри: «Те, кто рассказывает вам всякие истории, сам за всю свою жизнь не прочел ни одной книги и не больше, чем его предки, знает об их существовании. Имя Рабле столь же неизвестно им, как имена Пантагрюэля и Панурга <…> Эти персонажи — выдумка поэта; однако же Гаргантюа, я думаю, — создание народа…»

Для любого, кто его читал, Рабле — это насмешливый (несомненно, из осторожности) разрушитель всех христианских традиций. Если он сделал Гаргантюа своим знаменем, то это неспроста. Опыт и интуиция помогли ему увидеть этот бродящий по французским деревням призрак другой религии, другого видения мира, которое вот уже девять веков яростно запрещалось христианством, но все еще не хотело умирать.

Так что Гаргантюа — это Гарган, сын Белена. Почему именно он, а не его отец? Потому что он был ближе, ощутимее, человечнее. Иисус тоже более понятен христианам, нежели Бог-Отец. Но почему — «тюа»?

Одним из средств, использовавшихся Церковью для того, чтобы заставить людей забыть верования предков, как известно, была христианизация священных мест и существ, которым они поклонялись. Туманный святой Горгон, следы которого отыскались в Риме, оказался вполне подходящим для того, чтобы вытеснить Гаргана. Мощи этого святого были принесены в 765 году аббатом Горзы Хродегангом в Лотарингию, и оттуда его культ распространился почти на всю Францию севернее Луары. Его почитание устанавливалось во многих местах, которые еще вчера были связаны с легендами о Гаргантюа. Его имя давали прудам, источникам, которые, без сомнения, до этого имели совсем другого покровителя. Наконец святой Горгон обосновался на границе Бретани и Нормандии, совсем недалеко от уже упоминавшейся горы Томбе, наиболее почитавшейся последователями древней религии. Возможно, святой Михаил и изгнал Белена и Гаргана с этой горы в VI веке, но вряд ли ему удалось изгнать их из сердец их почитателей. Поместив его тезку почти напротив горы в Сен-Квентин-сюр-ле-Ом (где «ом» — «homme» или «houlme» — означало «холм», «возвышенность»), христиане надеялись добиться того, чтобы паломники, упорно приходившие поклониться своим ложным богам, делали это, не отрицая и истинного Бога. Расчет оправдался, ибо еще в прошлом веке паломничество к святому Горгону привлекало в эти места толпы нормандцев и бретонцев, которые уже понятия не имели о его некатолическом происхождении. Но это весьма позднее достижение отнюдь не означает, что в VIII веке великого Гаргана можно было так же легко заменить никому не известным Горгоном. Чтобы не допустить путаницы, упорные почитатели Гаргана добавили к имени своего божества слог «тюа», смысл которого в настоящее время утрачен, но каким-то образом в те времена он помогал отличать одного от другого.

Конечно, в деревенских легендах, которые Анри Донтанвиль еще мог собрать в 1948 году, Гаргантюа изображается уже просто как великан непонятного происхождения, который передвигается огромными шагами по горам и долам и оставляет здесь холм, который есть не что иное, как ком грязи, отлипший от его сапога, там — скалу, которая есть лишь песчинка, упавшая с его ботинка, либо создает реки и озера, изливая влагу из своего мочевого пузыря. Однако если бы тридцать лет назад помнили, что за четыре с половиной века до этого он был еще столь жив и значим, что смог стать аллегорическим героем антихристианской книги Рабле, то кто бы поверил, будто тысячу и более лет назад он покорно сдал позиции и уступил богу Клотильды, Хлодвига, Карла Великого и короля франков Роберта Благочествивого? Как не увидеть за жалкими выходками Леутарда, за бунтом шатильонского крестьянина, винейского фермера и туренского Готье запоздалое сопротивление, которое спустя век продолжал красочно описывать Рауль Ле Туртье? По меньшей мере можно предположить, что эти крестьяне, давно жившие в атмосфере, созданной христианской аристократией и христианским духовенством, которым принадлежала обрабатываемая ими земля и от которых они непосредственно зависели либо как сервы, либо как арендаторы, — эти крестьяне в целом приняли практику, предписанную официальной религией, однако сохранили и свою самобытность. Конечно, не один из них втайне, а порой и открыто, отвергал Бога и святых, которых ему навязали; кроме того, многие верили, что древний Гарган может отомстить тем, кто ему изменил… Ведь, в конце концов, если Христос и бог, то это не означает, что Гарган не бог и что он не существует. Даже если он передал свои полномочия святому Бенедикту или святому Горгону, это не отнимает грозной силы у тех мужчин и женщин, которые знают, например, к какому дереву или источнику надо идти просить об исцелении. Даже Рауль Глабер, описав один из случаев почитания ложных святынь, завершает рассказ следующим образом: «Мы изложили эту историю для того, чтобы люди остерегались столь разнообразных форм дьявольских и человеческих козней, которыми изобилует мир и которые часто связаны с теми источниками и деревьями, которым безрассудно поклоняются больные люди». Те, кто поддерживал в деревнях эти верования, были, вероятно, не кем иным, как потомками жрецов Белена и Гаргана, ушедших в подполье друидов. У них не было священной книги, излагающей учение, ибо они не имели своей письменности. Однако с тем большим рвением они передавали из поколения в поколение, пусть немного изменяя, великие мифы, забавные легенды о великане Гаргантюа и древние ритуалы, превратившиеся в практическую магию — колдовство.

Итак, простые люди не выбирали между религией, которую им проповедовали, и древними верованиями, отбросить которые им казалось опасным. Им представлялись одинаково реальными и бог их хозяев, и их святые — и бог их предков, и таинственные силы, которыми он управляет. Мир полон сверхъестественных сил, которые не всегда живут в согласии друг с другом. Между ними приходилось лавировать, хитрить. Христос и его небесные помощники могли сделать человеку много хорошего, но и много плохого, не говоря уже о том, что, не признавая их, человек восстанавливал против себя сильных мира сего, — значит надлежало посещать мессу. Гарган и его силы также способны вознаграждать и наказывать, — что ж, есть проверенные средства, как завоевать их благосклонность. Прибегнем же к ним: будем почитать их в образе деревьев и источников, но потихоньку, раз это запрещено. Главное — это добиться того, чтобы вовремя шел дождь, чтобы коровы не околевали, чтобы дети выздоравливали, чтобы супруга наконец понесла, чтобы возлюбленная не влюбилась в другого. Главное — получить что-то. Вот какой была — за исключением эпизодических бунтов, когда подспудное и более или менее осознанное сопротивление навязанной новой вере выплескивалось на поверхность, — повседневная внутренняя жизнь крестьянина в интересующем нас 1000 году.