Кожу и мех обрабатывали специализировавшиеся на этом ремесленники. Они работали с бычьими, козьими, овечьими и волчьими шкурами, из которых делали обувь. Особый вид этой обуви на деревянной подошве получил название «галльской», что доказывает ее весьма древнее происхождение. Для приготовления меховой одежды пользовались шкурами овец, куниц (вспомним ту мантию, которую в «Песни о Роланде» сбросил в момент раздражения Ганелон [191]), кротов, выдр, бобров. Эти животные в то время водились в лесах Западной Европы в куда большем количестве, нежели теперь.    Искусству горшечников, существовавшему в течение много тысячелетий и во все времена оставлявшему потомкам осколки своих изделий, не приходилось жаловаться на упадок. Вот и все, что можно о нем сказать. Напротив, производство стекла в период высокого Средневековья переживало упадок, признаки выхода из которого наметились в начале XI века. Начиналось производство витражей, ставших чудом классического Средневековья. Вот еще один пример обновления, который можно отметить в 1000 году. Однако следует оговорить, что в целом новый технологический подъем начался не ранее XII века.    

«Поместье — феодальный термин. Он означает земельное владение с сервами, дающее определенные права». Такое определение слова «поместье» предлагает Литтре. Если, вспомнив приведенный выше отрывок из поэмы Асцелина, принять, что сервами могли называться «держатели земли» различных категорий, то придется признать, что все они были «работниками поместий».    

Каждый из них имел свой надел, который, если не считать податей и отработок в пользу сеньора, он эксплуатировал так, как если бы был его хозяином. Пришло время попытаться представить себе, по возможности конкретно, какова была жизнь этих людей. Нам в этом помогут Марк Блок и Жорж Дюби.    

Для начала не будем забывать, что эти люди жили на лесных прогалинах. Обрабатываемая ими земля была со всех сторон окружена лесом. Обычно эта земля располагалась вокруг нескольких домов, в которых они жили. Группа таких домов составляла деревню, часто обнесенную забором. В некоторых областях, особенно в Западной Франции, дома отстояли друг от друга на большее расстояние. Тем не менее они образовывали некое целое. Вокруг возделывавшихся полей находился большой пояс необработанной земли, где росли растения, более или менее пригодные для пастбища. А дальше находились леса, становившиеся все более густыми по мере удаления от жилья. Если деревня являлась приходским центром, то ее украшала церковь. А если несколько наделов вместе взятые соответствовали территории маленького фьефа, или сеньории, то над ними возвышался замок сеньора.    

Лес, в котором было невозможно установить непосредственные границы фьефа, не был разделен между владельцами. В принципе он принадлежал сеньору. Однако крестьяне имели право пользоваться им для своих нужд, как если бы он принадлежал всем: и его эксплуатировали, а точнее сказать, грабили всеми возможными способами.    

Естественно, в нем охотились. Но это было занятие для сеньоров. Крупную дичь, кабана или оленя, невозможно было добыть без травли, а для этого нужны хорошие верховые лошади, которых у крестьян не было. Таким образом, сам порядок вещей поддерживал исключительное право, которое сеньор уже часто объявлял своим, не имея покуда возможности подвести под это юридическое обоснование. Конечно, можно себе представить, что кабана способен убить и пеший, например рогатиной, а оленя можно поймать, приготовив ловушку — яму, прикрытую ветками. Это легко себе представить, но довольно трудно осуществить, и потому такие случаи были скорее исключениями. Вероятно, по-другому обстояло дело с мелкими животными и птицами, которых при известной ловкости и изобретательности можно было убить стрелой из лука или камнем из пращи, либо поймать в силок. Независимо от того, было ли это позволено или нет, есть все основания полагать, что такая охота была повседневной практикой хотя бы для тех, кто, несколько обособившись от деревенской общины, жил за счет леса.    

Эти «лесные люди», как их несколько позже стали называть во французских источниках, занимались ремеслами, для которых лес был основным источником сырья или необходимого топлива. Одни были угольщиками, то есть производили древесный уголь. Другие, а иногда, возможно, и те же самые люди, пользовались этим углем, чтобы растапливать кузнечные печи. Некоторые просто жгли ветки, чтобы получить золу, использовавшуюся в то время для производства стекла и мыла. Были также и те, кто обдирал кору с деревьев, измельчал ее и получал дубильные вещества для обработки кож. Некоторые плели веревки из лиан. Напротив, бортники оберегали деревья: их работой была добыча меда и воска диких пчел.    

Этот маленький мирок состоял из кочевников поневоле. Спалив ветви, они не рубили больших деревьев, ибо стволы не подходили для их целей, да и орудий для этого у них не было. Ободрав кору и обобрав пчел, они были вынуждены искать новые места и строить новые временные хижины, под кровом которых можно было спать. Это были отщепенцы, дышавшие воздухом свободы, не известной деревенским жителям. Они, несомненно, слегка презирали деревенских и вызывали у них немалое беспокойство, иногда не без причин.    

Но и деревенские много что брали у леса. Им нужно было дерево, чтобы согреваться и иметь освещение (смоляные факелы), для того чтобы делать утварь и строить дома, заполнять прутьями ухабы на дорогах, делать заборы или ограду замка. К тому же, в те времена, по словам Марка Блока, «менее удаленные, чем наше, от древних обычаев собирательства», людям был нужен лес не только ради дерева: из мха и сухих листьев они делали подстилки, из плодов букового дерева выжимали масло, — сейчас горожане и не знают, что масло можно делать из бука. Они находили в лесу каштаны, хмель, чьи шишки можно использовать как приправу или для придания оттенков вкуса пиву. Дикие яблони, груши, боярышник, сливы давали им свои кислые плоды. Кроме того, они отводили свой скот в лес пастись, потому что, в зависимости от времени года, там можно было найти молодые побеги, зеленые листья, желуди, плоды бука и травы подлеска. Все помнят, что свиньи большие любители желудей. Никто не удивится и тому, что козы питаются листьями. Однако овцы, коровы и лошади тоже находили себе пишу в лесу. Они жили там на свободе, и их иногда было нелегко вновь найти.    

Как бы часто люди ни ходили в лес, там все же было небезопасно. Всегда существовал больший или меньший риск встретиться с дикими зверями. Кабан уже был небезопасен. Еще большую опасность представляли медведи и особенно — волки, которые были распространены повсеместно. Конечно, это относится не только к 1000 году и даже не только к Средневековью: волки исчезли в западных странах только совсем недавно. Изредка и, может быть, только в исключительных случаях они даже выходили из леса и пробирались в деревню или, как в случае, о котором рассказали Раулю Глаберу, заходили в города. Волк, о котором пишет Рауль, даже забрался в собор в Орлеане. Он вошел туда ночью, когда служители открыли двери для тех, кто шел на заутреню. Волк настолько осмелел, что стал звонить в колокол, ухватившись за веревку зубами. Поскольку у окружающих не было под рукой оружия, они подняли крик. Волк чувствовал себя в церкви не так уверенно, как в лесу, и убежал. Само собой разумеется, что на следующий год ужасный пожар опустошил Орлеан. Бродячий волк не мог быть не кем иным, кроме как предвестником несчастья, тем более что вскоре после его прихода был дан еще один знак: в монастыре Сен-Пьер-ле-Пуэлье Христос на большом распятии стал источать слезы… [192]